Серые братья - ТОМ ШЕРВУД

Бэнсон кивнул, давая понять, что понял, и дальше просто сидели, молчали.

С разных сторон на круг выезжали кареты; останавливались поодаль и тоже ждали. Наконец стемнело. Из карет стали выходить люди. Они шли к замку - от каждой кареты по два человека.

– В каждой паре, - пояснил Бэнсону плешивый толстяк, - один - из общества «серьёзных людей», второй - телохранитель. Видишь, телохранители несут сундучки? Там - деньги. И кроме сундучка телохранитель не должен иметь ничего. Это строгое правило: никакого оружия. Внутри всем придётся раздеться по пояс, так что ты тоже оставь здесь, на сиденье, все, какие имеешь, ножи или пистолеты.

Кучера и охрана кортежей уводили в рощи экипажи и лошадей. Хозяин Бэнсона не спешил, давая ему рассмотреть, как всё происходит. Наконец, пошли и они.

(Первая странность, замеченная Бэнсоном, неприятно его уколола: в замок входили гости, и, разумеется, были в нём и хозяева, - но ни одно окно не осветилось огнём, все они оставались непроницаемо чёрными. Трудно отсмотреть и запечатлеть в памяти устройство дома и расположение комнат. Да ещё если был бы обычный дом! Нет, здесь - целый город.

Не запомнить и за неделю. Однако Бэнсон старательно, пока смеркалось, смотрел и запоминал, - хотя бы то, что можно было успеть запомнить.)

Темно было и за дверью. Но, когда миновали короткий тамбур и открыли главную дверь, слепящий свет прыгнул на Бэнсона с потолка и со стен.

– А вот и Дюк! - закричал какой-то весёлый и развязный человек (похоже, он был слегка пьян), направляясь к Бэнсону и его спутнику. - Здравствуй, Дюк!

– Пошёл к чёрту, Базилло, - демонстративно неуважительно откликнулся на приветствие спутник Бэнсона, сбрасывая, однако, на руки пьяненькому весельчаку свой длинный дорожный плащ.

Базилло, как ни странно, не обиделся и даже не смутился. Подхватив плащ, он проворно накинул его на один из стоящих в ряд у стены манекенов. Потом заторопился к следующей входящей в холл паре.

– А вот и горбун! - весело крикнул он, - привет, горбун! - И Бэнсон услышал раздавшийся за спиной хрипловатый, с подвизгом, голос:

– Пошёл к чёрту, Базилло!

Проворно и лихо поспешающий «к чёрту» слуга метнулся к манекенам, и ещё пара их накрылась дорожной одеждой - широким, но коротеньким, почти детским плащом и затейливым, плотным, с ремнями и клапанами рединготом, а безголовые шеи манекенов увенчались шляпами. Мимо действительно прошествовал невеликого роста горбун и сопровождающий его, с суровостью на лице и выпяченной грудью телохранитель. Очевидно, под рединготом у него из всей корпусной одежды имелись лишь два широкие кожаные ремня, которые сейчас пересекались на груди косым длинным крестом. Да и все остальные вошедшие с приехавшими гостями телохранители под плащами были до пояса обнажены. Они выставляли на общее обозрение могучие мышцы и следы былых схваток.

– А ты, новичок, что стоишь? - услышал возле себя Бэнсон и, повернув голову, увидел Базилло, протягивающего руку за его курткой.

Всё оружие, по требованию хозяина, Бэнсон оставил в карете, и сейчас снял куртку легко и быстро, не опасаясь, что выпадут из-за пояса пистолеты или острая, весьма неудобная для ношения Альбова Кобра. Базилло выхватил куртку, укрыл ею очередной манекен и, когда повернулся обратно, лицом к гостям - замер: Бэнсон протягивал ему полусоверен* (* Ползолотого). Рот слуги дрогнул, теряя беззаботную и хмельную улыбку. Он в полупоклоне принял в неуверенно протянутую руку монету и негромко сказал:

– Это впервые за двадцать лет…

Бэнсон вдруг остро почувствовал направленные на них взгляды и, повинуясь наитию, равнодушно промолвил:

– Это ничего не значит. Если хозяин прикажет - я убью тебя в две секунды.

Базилло, прижав руку с монетой к груди, обретая временно сброшенную напускную весёлость, сказал:

– Это мы понимаем. Это вполне уважительно…

А Бэнсон понял, что угадал и что поступил правильно: стекало напряжение с лиц, и взгляды отчётливо помягчели. Дюк кому-то довольно и многозначительно закивал. На том бы инициация* (* Иници а ция - в некоторых культурах обряд посвящения, - или в воины, или в члены племени, или в касту жрецов.) новичка и закончилась, но один из присутствующих подтолкнул дело дальше. Окрестованный толстыми, свиной кожи ремнями телохранитель горбуна насмешливо и довольно громко спросил:

– Может, ты и меня убьёшь в две секунды?

Не помедлив ни мига, Бэнсон поймал взгляд Дюка и спокойно спросил:

– Можно?

В невыразимо бесстрастном и уверенном голосе его были опыт и кровь. Повеяло могильным холодом. Торопливо отступил в сторону Базилло. Надсадно кашлянул, вскинув носатое личико, горбун. Смутная тень мелькнула в глазах ремненосца. Дюк торопливо проговорил:

– Ни в коем случае! В этот дом съезжаются только друзья, и здесь место беззаботности и покоя.

Бэнсон кивнул, подошёл и встал рядом с хозяином.

– Прошу прощения, - послышался голос со стороны, - я просто любопытствую, - а вы действительно могли бы убить этого человека за две секунды?

Бэнсон посмотрел на Дюка вопрошающе, и тот со значением прикрыл глаза: «можешь ответить».

– Ну, не за две, - сказал рассудительно Бэнсон, отправив взгляд в крестовую грудь, - а за пять… или шесть.

– А почему вы настолько уверены? - спросил тот же голос.

– Это же видно. В серьёзном деле человек этот слаб. Знания об убийствах имеет поверхностные. Внутри, про себя, понимает, что слаб. Отсюда видно, - как он себя поведёт, если напасть на него - и видно, как этим воспользоваться. Секунд пять… или шесть.

В холле воцарилась недолгая, но глубокая тишина.

– Но как вы определили, что слаб? И что знает поверхностно?

Бэнсон выдержал паузу, притягивая к себе всеобщее, пристальное внимание, и ответил коротко и убеждённо:

– Слишком легковесно относится к смерти.

Затем шагнул вперёд, в сторону горбуна, неглубоко поклонился и добавил:

– Всё сказанное мною нельзя рассматривать как неуважение лично к вам.

– Невиданно! - воскликнул кто-то из ранее прибывших гостей. - Честное слово, джентльмены, я готов аплодировать!

Дюк просиял.

– Дюк! - спросили его. - Откуда у тебя этот новичок?

– На дороге нашёл, - не соврал Дюк, но вызвал смех, как над шуткой.

В это время раздался звук скрытого гонга, как будто ударили в медный поднос размером с мельничное колесо, и тяжёлая, зелёная с жёлтым бархатная портьера в глубине холла стала разъезжаться на две стороны. За ней открылась уходящая вверх, на второй этаж, блистающая белым мрамором лестница с зелёным, по всей длине, и с золотой каймою, ковром. Лестница была освещена двумя рядами часто выставленных светильников.