Общество усталости. Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива - Хан Бён-Чхоль

Хандке противопоставляет трудящейся, хватающей руке руку играющую, которая больше ни за что не хватается решительно: «вечерами здесь, в Линеаресе, наблюдал я, как приходит усталость к маленьким детям <…>: никакой жадности, никакого хватания чего ни попадя, только игра»[76]. Глубокая усталость ослабляет хватку идентичности. Грани вещей мерцают, сверкают и подрагивают. Они становятся более неопределенными, проницаемыми и что-то теряют в своей решительности. Это особое без-различие придает им ауру дружелюбия. Косное отграничение от других снимается: «в фундаментальной усталости вещь не обнаруживает себя сама по себе, но всегда наряду с другими вещами; пусть их будет совсем немного, зато под конец все они сойдутся вместе»[77]. Эта усталость образует глубокое дружелюбие и делает мыслимым сообщество, которое не требует ни принадлежности, ни родства. Люди и вещи оказываются связаны дружелюбным И. Хандке видит пример этого сингулярного сообщества, сообщества сингулярностей в голландском натюрморте: «У меня есть картина “всего в одном”: нидерландские натюрморты семнадцатого века с цветами, где как живые сидят рядом жук, улитка, пчела, бабочка, и хотя никто из них не подозревает о существовании другого, на мгновение, на мое мгновение, все существуют вместе»[78]. Усталость Хандке – это не усталость-Я, не усталость истощенного Я. Он скорее зовет ее «общей усталостью» («Wir-Müdigkeit»)[79]. Здесь я устаю не от тебя, но, как говорит Хандке, «с тобой»[80]: «Мы сидели во дворе в лучах послеполуденного солнца и, переговариваясь или без слов, наслаждались общей усталостью <…>. Облако небесной усталости объединяло нас»[81].

Усталость от истощения – это усталость позитивной потенции. Она приводит к неспособности делать что-то. Одухотворяющая усталость – это усталость негативной потенции, то есть усталость ни-для-чего. В равной мере шаббат, что изначально значит «прекращать», – это день ни-для-чего, день, освобождающий от всякого для-того-чтобы, от всякой заботы, говоря языком Хайдеггера. Речь идет о межвременьи. После Творения Бог объявил седьмой день священным. Таким образом, священен не день для-того-чтобы, но день ни-для-чего, день, в который можно было бы пользоваться бесполезным. Это день усталости. Межвременье – это время без труда, время игры, отличающееся также и от хайдеггеровского времени, которое, по сути, является временем заботы и труда. Хандке описывает это межвременье как мирное время. Усталость обезоруживает. В долгом, медленном и усталом взгляде решительность уступает место отрешенности. Меж-временье – это время без-различия как дружелюбия: «Я рассказываю об усталости в мирное время, в промежутке между войнами[82]. В те часы как раз был мир <…>. И удивительно, что моя усталость, казалось, содействовала временному миру, <…> – унимая? смягчая? – в зачатке жесты насилия, спора или недружелюбного действия»[83].

Хандке создает набросок имманентной религии усталости. «Фундаментальная усталость» снимает эгологическое разобщение и образует сообщество, не требующее родства. В ней возникает особый ритм, ведущий к согласию, к близости, соседству без всякой семейной, функциональной связи: «Уставший подобен Орфею, к которому стекаются свирепые звери, чтобы предаться совместной усталости. Усталость сообщает разрозненным одиночкам общий ритм»34[84]. «Общество апостолов»[85], воодушевляющее на не-деяние, противостоит активному обществу. Хандке представляет его себе, «устало примостившись на лавке»[86]. Оно есть общество усталых в особом смысле слова. Если «общество апостолов» – это синоним для будущего общества, то грядущее общество можно было бы назвать обществом усталости.

Послесловие переводчика

Мне не хотелось бы быть многословным в этом послесловии и пытаться как-то подытоживать сказанное самим Бён-Чхоль Ханом в его тексте, тем более что с этой задачей прекрасно справился в своем предисловии Александр Павлов, которому я безгранично благодарен за научную редактуру перевода как этой книги, так и уже вышедшей «Агонии Эроса».

Вместо этого я хотел бы сосредоточиться на одном важном переводческом решении, так как оно не позволяет напрямую увидеть один важный прием в текстах Хана, который тем не менее может значительно помочь для понимания его философии. Речь идет о словосочетании «Nicht-Können-Können» и о связанном с ним «Nicht-Mehr-Können-Können». Особенность их в том, что в зависимости от акцента они могут быть поняты и как «мочь-не-мочь», и как «не-мочь-мочь» (в этом смысле они напоминают знаменитое «казнить нельзя помиловать»). Это нашло отражение в том, что в английских переводах «Агонии Эроса» и «Общества усталости» эти словосочетания как раз были переведены по-разному: как «Being able not to be able»[87] и как «No-longer-being-able-to-be-able»[88] (в первом случае речь идет о «мочь-не-мочь», во втором – о «не-мочь-больше-мочь»). И действительно, в первом случае акцент ставился на способности субъекта отказаться от своих способностей и своего могущества ради любви, тогда как во втором случае речь шла о выгорании и утрате способности что-либо делать в условиях общества выгорания, о депрессии.

Тем не менее для мысли Хана важна амбивалентность словосочетания «Nicht-Können-Können», так как в ней выражается идея того, что из выгорания, депрессии и одинокой усталости возможен выход к любви, дружелюбию, созерцанию и спасительной усталости. В этом заключается суть истолкования Ханом гегелевской диалектики, поэтому я решил придерживаться логики перевода «Nicht-Können-Können» как «способности мочь-не-мочь» вне зависимости от конкретного смыслового акцента (и вновь я должен выразить признательность Александру Павлову за помощь в выборе русских терминов). Соответственно, «Nicht-Mehr-Können-Können» в русском переводе приняло форму «способность мочь-больше-не-мочь».

Но почему был выбран именно такой вариант? Почему не «неспособность-мочь» и не «неспособность-больше-мочь»? Для ответа на этот вопрос нужно немного погрузиться в философию Хана. В главе «Педагогика зрения» данной книги он пишет о диалектике потенции и импотенции. Простая абстрактная потенция есть позитивная потенция, это способность мочь что-то делать, способность полагать тезис. В общественном плане позитивной потенции соответствует готовность субъекта быть самому себе предпринимателем, работать над собой, чтобы быть эффективным и производительным членом позднекапиталистического общества достижений.

Отрицание этой позитивной потенции приводит к импотенции, к неспособности что-то делать, к антитезису. Этой импотенции соответствует выгорание, депрессия, нарциссический крах субъекта от неспособности соответствовать идеальному образу самого себя. Именно в этом смысле в «Обществе усталости» говорится о «Nicht-Mehr-Können-Können»: субъект просто не может больше мочь.

Однако эту импотенцию необходимо отличать от негативной потенции: она есть способность не делать ничего, способность недеяния, которая выражается в иудаистском шаббате и в буддистском принципе пустоты. Если простое отрицание позитивной потенции («мочь») приводит к импотенции («не-мочь»), то отрицание отрицания как раз ведет к этой негативной потенции («мочь-не-мочь»). Именно в смысле этой негативной потенции «Nicht-Können-Können» и выражает способность мочь-не-мочь. Согласно Хану, благодаря этой потенции возможно подлинное действие, креативное, созидающее что-то новое,