Расстрельная команда - Олег Алкаев

После ареста Игнатович некоторое время содержался в ИВС ГУВД города Минска. До меня доходили слухи, что он дал согласие на указание места захоронения тела Завадского. На сколько эти сведения были достоверны, мне не было известно, да я, в общем-то, и не проявлял к этой теме особого любопытства. Но из практики я знал, что на пустом месте такие слухи не рождаются, тем более что исходили они от милицейских чинов довольно высокого ранга. И вдруг все утихло. Все разговоры о местонахождении тела Завадского прекратились. А когда Игнатовича привезли в СИЗО, то выяснилось, что он уже несколько дней отказывается от приема пищи и встреч с какими бы то ни было представителями следственных органов. Для меня ничего нового в поведении Игнатовича не было. Довольно часто лица, совершившие тяжкие преступления, особенно имеющие реальные шансы получить в виде наказания смертную казнь, ведут себя аналогичным образом, симулируя таким способом невменяемость и рассчитывая избежать ответственности. Но по делу Игнатовича в достатке было других свидетелей и соучастников, и с ними таких проблем не возникало. Как правило, в таких случаях преступное «братство» дает сильную трещину, и подельники довольно охотно освещают деятельность друг друга, при этом явно умаляя свои «заслуги». Особенно откровенны они бывают, когда беседа ведется «без протокола». В остальных случаях показания становятся предметом торга, особенно если в итоге выторговывается собственная жизнь. Я говорю об этом потому, что такие дела, как похищение человека, его убийство и захоронение тела, в одиночку не делаются. Я не помню случая, чтобы когда-либо у следователей при наличии как минимум двух обвиняемых возникали какие-то проблемы по установлению истины. А вот в деле Игнатовича такие проблемы возникли. И, судя по всему, не без посторонней помощи.

В раскрытии любого неочевидного преступления главную сложность всегда составляет определение круга подозреваемых. Затем путем проведения различных оперативно-следственных действий из этого круга выявляются уже конкретные лица, совершившие преступление. Дальнейший процесс доказательства вины носит чисто технический характер и для опытного следователя никаких трудностей не составляет. Говорю это как человек, видавший на своем веку сотни людей, осужденных за убийства, где порой не имелось ни одного свидетеля, а количество улик было ничтожно мало. Тем не менее следователь, психологически и тактически грамотно построивший ход расследования, почти всегда добивался положительных результатов, устанавливал вину обвиняемого и добывал улики, используя показания самого обвиняемого. Короче говоря, не доказать вину человека, обоснованно подозреваемого в совершении преступления, можно только в одном случае – когда сам следователь не хочет этого делать. В деле похищения Завадского виновные в похищении установлены, их вина в этом доказана, они даже осуждены за это. Почему же следствие не пошло дальше? Потому, что к дальнейшему следственному процессу по розыску тела Завадского можно смело применять приведенную выше формулу: «следствие» не хотело этого делать. Я прекрасно знаю возможности оперативных аппаратов мест лишения свободы в деле раскрытия любых преступлений, а особенно в таких подразделениях, где содержатся осужденные к пожизненному заключению. Если начальнику учреждения, где содержится Игнатович, утром дадут поручение выяснить у него, где находится тело Завадского, то уже к обеду он будет иметь точное описание этого места, а к вечеру – подробный отчет, при желании даже в стихах. Я нисколько не преувеличиваю возможностей заведений такого рода в раскрытии преступлений. Это может подтвердить любой сотрудник такого учреждения, а также любой заключенный, содержащийся или содержавшийся в нем. Ведь только законных способов воздействия на осужденных, особенно в местах пожизненного заключения, больше чем рецептов приготовления блюд из картофеля в Белоруссии. Я лично знал не менее десяти человек из числа осужденных к длительным срокам заключения или смертной казни, которые абсолютно добровольно, я подчеркиваю – добровольно заявляли о своей причастности или прямом участии в убийстве бывшего председателя Гродненского облисполкома Арцимени. Причем мотивом явки с повинной являлось то, что всех устраивало новое следствие а, следовательно, и новый суд, который неизвестно чем может кончиться. Возможно, и в пользу подсудимого. Во всяком случае, отсрочка исполнения приговора была гарантирована. И это многих удовлетворяло. Я знал десятки случаев подтвержденных заявлений о совершенных ранее преступлениях, которые следователи умышленно «отсекали» или прекращали только потому, что у них истекал срок следствия, и им не хотелось возиться с новыми эпизодами. Я знал сотни случаев, когда люди из различных побуждений брали на себя чужие преступления, и в тюрьме это считалось «нормой». Я видел сотни арестованных с телесными повреждениями, оставшихся при получении «признательных» показаний во время «задержания», причем порой за незначительные преступления. Я знал десятки наказанных, а иногда и осужденных милиционеров, допускавших запредельное насилие при получении «нужных» показаний и сведений, причем вполне искренне считавших, что таким образом они способствуют искоренению преступности.

Но мне известны также и десятки различных способов уклонения от ответственности. Назову самые главные или наиболее «продуктивные». Они бывают медицинского, юридического и «экономического» характеров. Заключенные и адвокаты знают их не хуже меня. Знают их так же и следователи. И если какой-то из способов «сработал», то можно смело сказать, что наступил консенсус между обвиняемым, защитой, и следователем – главной стороной этого треугольника. Конечно, по количеству заинтересованных сторон треугольник может преобразоваться и в квадрат, и в другой многогранник, но основной тактической или базовой единицей остается «треугольник». Я привожу эти философско-геометрические сентенции для того, чтобы подобным способом довести до здравомыслящих людей мысль, что именно такой консенсус сработал и в деле Игнатовича. Причем третьей стороной выступал не защитник, а Совет безопасности, в лице его государственного секретаря Шеймана, в последствии Генерального прокурора, а в настоящее время главы Администрации президента.

Почему так получилось? Постараюсь ответить и на этот вопрос, вернее – изложить свою версию этих событий. Дело в том, что поиск Завадского и его похитителей велся с искренними намерениями изобличить и наказать преступников. На Игнатовича вышли сразу. К моменту задержания в арсенале его банды было столько трупов, помимо Завадского, что их вполне хватило бы на несколько смертных приговоров. Никаких проблем «расколоть» его на Завадского никогда не было. Их нет и сейчас. В какой-то момент это было сделано. Но здесь сработал страх. Страх Лукашенко. Вдруг выяснилось, что слишком близко тема похищения и убийства Завадского переплеталась с темой похищения и убийства Захаренко, Гончара и Красовского. Если говорить простым языком, то поиск тела Завадского неминуемо привел бы к обнаружению и других страшных находок. Я не утверждаю, что Игнатович причастен и к другим политическим убийствам, но смело могу заявить, что он и его «коллеги» весьма осведомлены об этом. И именно это обстоятельство явилось предметом торга. С ним была достигнута определенная договоренность: ему сохраняют жизнь, а он молчит о Завадском, об остальных убитых и их убийцах. Моё заявление опирается не на какие-то заумные размышления, а базируется на имеющихся у меня объективных данных и свидетельских показаниях, которые пока не попали в прессу и, надеюсь, до определенной поры не попадут. Теперь становится понятным поведение следователя Бранчеля, который не мог, не потеряв головы, выйти за пределы обозначенного ему следственного «коридора», по которому затем также послушно «протопал» и наш «неподкупный народный суд». Все это абсолютно понятно. На кону стояла судьба уже самого президента, а не только его холуев, во главе с Шейманом.

Таким образом, впервые в истории современного белорусского правосудия создан прецедент, когда государство в лице своих правоохранительных и судебных органов на глазах у всего народа, чтобы скрыть тяжкие преступления, совершенные правительственными чиновниками, вступило в преступный сговор с убийцами и негодяями, подарив им жизнь в обмен на молчание. Это прозрение пришло ко мне гораздо позже, а тогда, в ноябре 2000 года, я вновь всецело полагался на состоятельность и порядочность белорусского МВД и нисколько не сомневался в «святости» действующей власти, то есть президента страны.

Вечером 22 ноября 2000 года СИЗО №1 посетил министр внутренних дел Наумов. Официальной целью его визита была встреча и беседа с Игнатовичем, его бывшим подчиненным и коллегой по службе в спецподразделении «Алмаз», а ныне убийцей нескольких человек и подозреваемым в похищении Завадского. Беседа состоялась в кабинете врача, куда Игнатовича принесли на носилках, так как он отказывался ходить сам. О чем говорил с ним министр неизвестно, так как разговор шел наедине. Но, покидая кабинет врача, Наумов уже на пороге, оглянувшись, сказал: «Лучше, Валера, вспомни, куда ты тело Завадского спрятал», после чего мы покинули режимный корпус и прошли в мой кабинет. У моего заместителя по оперативной работе Саевича был день рождения. Он приготовил чай, торт и бутылку шампанского. От шампанского Наумов отказался, а чай с тортом с удовольствием попробовал. Во время непродолжительного чаепития возник разговор о похищениях людей и лицах, причастных к этим преступлениям. Естественно, речь зашла об Игнатовиче. Наумов предупредил нас, что полагаться на «истощение» и его якобы физическую немощь не следует. Он воевал в Чечне и имеет хорошую физическую подготовку, поэтому все его «болезни» – симуляция и притупление бдительности. Как я понимаю, даже Наумов не был посвящен в суть консенсуса, достигнутого между Игнатовичем и Шейманом, и в тот период вполне искренне хотел «расколоть» его, используя старую дружбу и новые «министерские» возможности. Однако не сработало. Жизнь для Игнатовича оказалась дороже дружеских отношений с министром.