У нас будет ребёнок! (сборник) - Улья Нова

И вот вечером, накануне нашего возвращения в Москву, мы почувствовали, что выбрались из-под завалов. Андрей и Вероничка ушли в прошлое. Все стало просто и понятно. Мы хохотали, дрались подушками, дурачились, а потом вдруг начали целоваться, неловко стукаясь носами, как подростки. Как мы с Женькой – только двенадцать лет назад после выпускного. Я так же, как тогда, потрогала его затылок – жесткие волосы пружинили под пальцами. Коснулась шеи, раздвинув мохнатый ворот серого свитера. Двенадцать лет назад я зачем-то зажмурилась, а сейчас мне хотелось все видеть. Как меняется Женькино лицо, глаза становятся узкими и хищными, приподнимается верхняя губа – как у волка перед прыжком. Мы касаемся друг друга, вспоминаем, узнаем заново, торопимся. И я шепчу ему:

– Мы…

Не договариваю, не объясняю. Ты ведь и так понимаешь? Мы – снова мы. Вместе.

А потом нам становится смешно и щекотно. И мы засыпаем, смеясь.

Утром мы говорим о всяких пустяках. В самолете спим, плечо к плечу. Доезжаем на аэроэкспрессе до Белорусской и расходимся – он едет сразу на работу, по Кольцу, а я по зеленой ветке. Он говорит что-то вроде: «Спасибо. Я как-нибудь позвоню». И уходит. А через три недели я отчетливо чувствую, что внутри меня есть живая песчинка, рыжая бусинка, яблочное зернышко. И я бегу к доктору Борису Семеновичу, который все про меня знает, потому что он когда-то вытащил меня из маминого живота и из смерти. И он сразу радуется:

– Наконец-то! За ум взялась!

И я звоню Жене. Раньше бы я вышла на балкон и кричала на весь двор – со своего двенадцатого на его седьмой этаж:

– Женя! При-хо-ди!

Но теперь я благовоспитанно звоню и предлагаю встретиться – в кафе.

– На даче, – бурчит Женя. – Я твоей маме обещал розетку посмотреть.

Ирусик, моя юная мама, прелестная и беспомощная. Она смотрит на любого мужчину с изумлением и обожанием: они такие сильные, смелые и все умеют. Она восхищается и робеет. Она стесняется попросить. Тревожно дрожат ресницы, губки складываются наивным цветочком, слабые руки, не умеющие даже почистить картошку, теребят шейный платочек. И мужчины кидаются защищать, спасать, помогать и кормить. Женя не может отказать тете Ире, даже если он с головой ушел в работу, заболел и улетел в срочную командировку. Какая работа, если у Ирусика что-то сверкает и жужжит в розетке?

И мы едем на дачу. Моя девчонка-лисичка волнуется, низ живота у меня сведен, скручен, как выжатое полотенце. Я ищу слова. Я заглядываю Женьке в глаза. Я жду момента, когда сказать. Я придумываю сто вариантов его реакции. Но первым говорит он, сухо и отстраненно, словно и не о нас. У него сейчас много работы. Большой объем переводов. И ему надо будет скоро уехать. Государственный контракт, Индия. И ему жаль, что так вышло. Он много думал о том, что произошло. И ему так не нравится. Детская дружба – это одно, а взрослые отношения – другое. Он не готов. Он не хочет. Ему не надо. Ему хватило зависимости от Веронички, а со мной будет еще хуже, еще тяжелее. Вот.

– Что тебе привезти из Индии? Только не говори про аленький цветочек. И не плачь.

– Привези мне сережки, длинные и звонкие, чтобы звенели на ветру.

– Вот и хорошо.

И мы разжигаем костер и долго глядим в огонь. И он высушенным голосом рассказывает бесконечную эпопею, что кто-то на работе допустил такую-то ошибку, а смежники… а договор… а пакет документов… Огонь горит, и волосы пахнут дымом, и глаза слезятся и хотят плакать, но я знаю, как тебя это раздражает. И молча слушаю и киваю.

Вспоминая наше расставание с Женькой, я пришла к главному входу на ВДНХ. На площади стояла огромная фиолетовая елка, украшенная розовыми снежинками и зелеными шарами с логотипом банка-спонсора. Худой носатый скоморох в мегафон зазывал публику отмечать Новый год. Рядом переминались Дед Мороз со Снегурочкой. Они сосредоточенно кусали по очереди длинный хот-дог, политый кетчупом и горчицей, и пили кофе из пластиковых коричневых чашек. Взрослые вокруг мерзли и бежали мимо, таща за собой детей. Небо становилось все ниже и белее, и, наконец, пошел снег, похожий на клочки бумаги. Дед Мороз приосанился, стукнул посохом и заорал:

– Здравствуйте, дорогие детишки, папы, мамы, бабушки, дедушки, братья, сестры…

Я вытащила блокнот и собралась записывать впечатления. Целый месяц, начиная с 10 декабря, я каждый день хожу на елки – в культурные центры, библиотеки, парки, управы и дома творчества. Пока все дети дружно ищут пропавшую Снегурочку или украденный посох Деда Мороза, я оцениваю оригинальность сценария, качество декораций, яркость костюмов и профессионализм зайчиков. А потом вместе со всеми кричу «Елочка, гори!» и думаю, что через пару лет рядом со мной будет сидеть маленький человек с непривычным названием «дочь». Не испугается ли она Бабы Яги? Поднимет ли она свою тонкую ручку, чтобы выйти на сцену и громко прочитать стих про Новый год?

Самые сложные елки – уличные. Мерзнут ноги, леденеют руки, ребенок внутри прячется поглубже в тепло маминого тела и затихает. Снегурочка, бледная девушка с повадками маленькой птички, наклонив голову к острому плечику, грустно тянет «Маленькой елочке…». Пятеро малышей в разноцветных комбинезонах старательно подхватывают «…холодно зимой». И от этого становится еще холоднее. Прячешь нос в шарф, надвигаешь капюшон, притопываешь, прихлопываешь в такт песенке и чувствуешь себя самой одинокой в мире. Кладу руку на живот. Ты как там? Спишь? Не замерзла? Хочется забраться под одеяло, согреться и почувствовать, как ребенок вздыхает и укладывается поудобнее, словно кот, утаптывающий подушку, прежде чем лечь. И вместе засыпать, глядя в белое от снега и туч окно. Я уже сейчас почти сплю, стоя посреди площади перед огромными серыми колоннами ворот, между которыми свистит ветер. И вдруг что-то происходит. Я мгновенно выхожу из оцепенения, оглядываюсь – вроде бы все по-прежнему, только про елочку уже поет Дед Мороз, а Снегурочка, вцепившись в его серебристо-синюю шубу, смотрит с ужасом вверх, на темные статуи мужчины и женщины, поднявших над головой сноп спелой пшеницы. Я подхожу ближе, чувствуя ее страх и растерянность. Дед Мороз быстро желает всем здоровья, любви и всяческого благополучия, а Снегурочка уже валится на руки носатого скомороха, сворачивается в комок и легонько скулит. Мы тащим ее за елку. Миша, Дед Мороз, скороговоркой – мне: «Мы с Машей ребенка ждем, а тут вот»… На белых колготках Маши расплываются красные пятна. Я набираю номер Бориса Семеновича и начинаю кричать про Снегурочку, кровь, снегопад. Миша лепечет:

– Двадцать одна неделя! Гемоглобин отличный – вчера только в поликлинику ходили.

Доктор Борис Семенович ничего не понимает. И не слышит. У него были тяжелые роды – с двойным обвитием пуповины – а чего вы хотите? Дышите черт знает чем, вот и ребенок карусель устраивает. Доктор Борис Семенович пугается, что со мной что-то не так. Он вопит, заглушая завывания вьюги и все песни про елочку:

– Где ты?

Я объясняю, где я. И где Снегурочка. И снова – про кровь, недели и гемоглобин.

Доктор Борис Семенович сообщает, что бы он со всеми нами сделал и каким образом. И требует везти Снегурочку к нему. Он диктует адрес Мише, который, задрав голову, смотрит на колхозницу со снопом и бормочет истово:

– Дорогая Богородица, спаси и помилуй.

Потом Борис Семенович повторяет адрес еще раз и еще раз, пока Миша не отвлекается и начинает отвечать обычным тоном. Маша уже лежит на заднем сиденье машины и слушает, как я твержу, что все будет хорошо. Маша мне верит. А я верю доктору Борису Семеновичу.

А потом я звоню Женьке. По городскому – долгие гудки, по мобильному – абонент вне зоны действия сети. Наверное, он до сих пор в Индии, ездит на слоне, кормит орехами обезьянок, скачущих по балконам его отеля, и ищет мне сережки, чтобы звенели на ветру.

Я пришла на работу в четыре вечера. В зале-лабиринте с прозрачными перегородками, стеллажами и шкафами тоже было холодно. Сотрудники сидели в куртках, шарфах и перчатках, напоминая беженцев на вокзале, которые вот-вот ринутся штурмовать то ли поезд в Москву, то ли пароход в Константинополь. От старых обогревателей пахло паленым пластиком и краской, отчего меня привычно стало тошнить, хотя токсикоз закончился еще в конце весны. Охранник Эдик шепотом сообщил, что Сергей Сергеевич с утра в плохом настроении. Шофер и курьер Паша, оторвавшись от изучения репортажа о матче «Спартака» и «Рубина», предположил, что хозяин вчера никак не мог угомониться и после посещения квартиры офис-менеджера Зоиньки, проживающей в Бирюлеве, пожелал ехать на Маросейку есть чебуреки с бараниной, угощал его, Пашку, и сетовал на суету своей жизни и отсутствие творческих порывов. Плоды порывов Сергея Сергеевича были щедро представлены во всех кабинетах и коридорах нашей конторы – солидные полотна в золоченых богатых рамах. Картины радовали глаз и веселили душу белоснежными березками, зелеными лужками, лазурным небом и сахарными храмами с ярко-желтыми куполами.