Не удивительно, что Его называют Спасителем - Макс Лукадо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Правда есть правда, зло есть зло, всё не так уж сложно, как мы себе это
представляем».
Например, даже для самых лучших писателей дать Иисусу определение считалось
задачей сложной, а Иоанн справляется с ней по случайной аналогии. Мессия - это
«Слово». Странствующий вестник. А лучше - Любовь. Будь Он пламенный глагол или
мягкое определение, Он был в буквальном смысле Слово.
А жизнь? Да, она, эта жизнь, имеет две стороны - светлую и тёмную. И если вы
находитесь на одной стороне, то вас нет на другой и наоборот.
Что же дальше?
Дьявол - отец лжи, а Мессия - отец истины. Бог - это любовь, и вы с Ним, если тоже
любите. Действительно, большинство проблем разрешимо, если любить друг друга.
Но иногда, когда богословие становится несколько туманным для понимания, Иоанн делает паузу в повествовании достаточно долгую для того, чтобы предложить
объяснение. И благодаря такому терпеливому повествованию мы имеем следующий
31
классический комментарий: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего
единородного».
Но мне нравится Иоанн более всего за то, как он любил Иисуса. И опять его
отношения с Ним достаточно просты. Для Иоанна Иисус был отличным другом с
добрым сердцем и добрыми мыслями. Рассказчиком о том, что когда-то было, и
обещанием того, что будет где-то за радугой.
Создаётся впечатление, что для Иоанна Иисус, прежде всего, верный товарищ.
Мессия? Да. Сын Бога? Конечно. Чудотворец? И это тоже. Но более всего Иисус был
другом. Тем, с кем ты мог бы разбить лагерь, поставить палатку, поиграть в мяч или
посчитать звёзды.
Просто! Для Иоанна Иисус никогда не был объектом научного исследования по
социальной активности людей. Никогда не воспринимался тем, кто даёт право громить
клиники по прерыванию беременности или позволяет жить в пустыне. Иисус был
другом.
А как вы поступаете с другом? Да, тоже довольно просто. Вы остаётесь верным
ему.
Может быть, поэтому Иоанн - единственным из двенадцати, кто был у креста. Он
пришёл сказать «прощай». По его собственному признанию, он ещё не собрал воедино
разрозненные куски случившегося. Но фактически это не имело значения. Его
ближайший друг был в беде, и он пришёл помочь.
- Можешь позаботиться о моей матери?
- Конечно. Для чего же ещё друзья?!
Иоанн учит нас, что самые надёжные взаимоотношения с Христом могут быть
необязательно самыми сложными. Он учит нас, что самые крепкие узы верности
плетутся не замкнутым на себя богословием, не философией, доступной всем и
каждому, а дружбой: упрямой, самоотверженной, счастливой дружбой.
Будучи свидетелем такой упрямой любви, у нас возникает жгучее желание
испытать любовь, подобную этой. В нас живёт чувство, что, если бы мы оказались в тот
день на чьём-либо месте, это было бы место юного Иоанна, и так же, как Иоанн, мы бы
подарили этому возлюбленному Богу улыбку верного друга.
Гора раскаяния
Когда Иисус восходил на Голгофу, в это время Иуда взбирался на другую гору -
гору раскаяния.
Он шёл один. И путь его, как камнями, был усеян болью и стыдом. Ландшафт
пустынен, как его душа. Плечи согнуты под бременем - он нёс собственное падение.
Не столь уж важно, почему Иуда предал Учителя. Двигали им гнев или жадность, конец один - раскаяние.
Несколько лет тому назад я побывал в Верховном суде. Сидя в зале суда, я
наблюдал великолепную сцену. Главного судью атаковали коллеги. Они были
воплощением справедливости. Они представляли собой высшую степень человеческих
устремлений в борьбе c несостоятельностью.
32
Про себя я подумал, насколько было бы бессмысленно, подойди я к судье и
попросить прощения. Прощения за то, что переговаривался с учительницей пятого
класса. Прощения за неверность друзьям, за то, что в воскресение клялся: «Я никогда
больше не буду», а в понедельник говорил: «Буду».
Это было бы бесполезно, потому что судья не мог бы ничего сделать. Может быть, дать несколько дней тюрьмы, чтобы утолить чувство моей вины, но не прощение?! Оно
было не в его власти. Наверное, поэтому мы так много часов проводим на горе
раскаяния. Мы не нашли способа простить себя.
Итак, медленно мы взбираемся на гору. Усталые, сердца изранены в борьбе с
неразрешимыми заблуждениями. На глазах слёзы крушения надежд. На устах слова
оправданий. У одних страдания - вот они, на поверхности. У других боль спрятана
внутри, похоронена в дальних уголках горьких воспоминаний. Родители, влюблённые, любой из нас - кто стремится забыть, кто хранит в памяти, но все пытаются справиться
с болью. Мы молча по одному бредём в оковах нашей вины. И у всех на устах вопрос, заданный ещё Павлом: «Кто избавит меня от сего тела смерти?» (28) А в конце этого пути стоят два древа.
Одно без листьев, видевшее зной, стужу, дожди. Оно мертво, но всё ещё крепкое.
Нет коры, осталась лишь выбеленная до блеска за многие годы гладкая древесина.
Только голые ветви отходят от ствола. На самую крепкую ветвь накинута петля
приговора. Здесь Иуда решил, что делать своим падением.
Если бы он знал о соседнем древе, древе креста. Оно тоже мертво; древесина
тоже гладкая. Но нет петли. Нет больше смертей, там на кресте того древа. Хватило
одной. Одна смерть за всех.
Те из нас, кто тоже предал Иисуса, не настолько глупы, чтобы быть слишком
суровыми к Иуде за то, что он выбрал то древо расплаты. Чтобы поверить в то, что
Иисус может забыть о предательстве, нужна такая же сильная вера, как для того, чтобы поверить в Его воскрешение из мёртвых. То и другое - чудотворно.
Но, что это за деревья! Только несколько футов отделяют дерево отчаяния от
древа надежды. Жизнь так парадоксально близка к смерти. Добродетель находится на
расстоянии вытянутой руки от порока. Хранитель жизни и предавший её находятся в
одной и той же колеблющейся тени.
Вот они стоят эти деревья.
Это не может не ошеломить. Почему Иисус на самой пустынной горе жизни ждёт
меня с раскинутыми в стороны, пробитыми гвоздями руками? «Сумасшедшая, святая
милость». (29) В ней нет логики. Но потом я понимаю, что милости и не нужно быть
логичной, иначе она не будет милостью.
Евангелие, дающее дополнительный шанс
Это было похоже на то, как находят сюрприз в коробке с хлопушками, замечают
маленькую жемчужину среди пуговиц или обнаруживают денежку в шкатулке для
писем. Что-то слишком мелкое, чтобы увидеть сразу. Всего два слова. Знаю, я читал их
сотни раз. Но не видел. Наверное, пропускал, взволнованный актом воскрешения. Или
33
просто не обращал достаточно пристального внимания, от того, что у Марка описание
воскрешения самое короткое. А может быть, всё происходило из-за того, что слова
эти находятся в последней главе его Евангелия и мои уставшие глаза всегда пробегали
по строчкам слишком быстро, чтобы отметить для себя эту маленькую фразу.
Но больше я её не пропущу. Для себя я выделил её желтым и подчеркнул красным.
Наверное, вам нужно сделать то же. Загляните в главу 16 от Марка. Прочтите первые
пять стихов об изумлении женщин, нашедших камень гробницы отодвинутым в
сторону. Потом доставьте себе удовольствие, прочитав красивую фразу, которую
произносит ангел. «Его здесь нет, Он восстал». Однако не задерживайтесь слишком
долго на этих строчках. Прочтите немного дальше. Приготовьте карандаш и
восхититесь жемчужиной седьмой главы (она следует далее). Вот как звучит этот стих.
«Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее».
Увидели её? Прочтите вновь. На этот раз я выделю эти слова курсивом.
«Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее»
А теперь скажите, что - это, если не спрятанное сокровище?!
Позволь я себе перефразировать эти слова, они звучали бы так: «Не стойте же
здесь, пойдите и скажите ученикам», - пауза, а потом с улыбкой, - «и особенно Петру
скажите, что Он предваряет вас в Галилее».
Какая фраза! Как будто все небеса наблюдали за падением Петра - как будто все
небеса хотели помочь ему подняться вновь. «Непременно скажите Петру, что о нём
помнят. Скажите ему, что одно падение не есть конец».
Вот так-то!
Не удивительно, что Евангелие называют Благой Вестью, дающей ещё один шанс.
Не так уж много дополнительных возможностей имеется в сегодняшнем мире.
Спросите об этом у мальчишки, не попавшего в команду, у молодого парня, получившего уведомление об увольнении, или у матери троих детей, брошенной ради