Любовь и смерть Геночки Сайнова - Лебедев Andrew

Поэтому, юная голубоглазая Лота тоже имела какое то отношение к авиации.

Не обратить внимание на ее тонкие и нежные ручки, Генрих не смог бы, даже если бы и захотел. Лота была процедурной медицинской сестрой неврологического отделения, и именно она два раза в день делала уколы этому худенькому гауптману с "рыцарским крестом" и очень грустным взглядом серых глаз.

На вторую неделю Генрих предложил Лоте прогулки после ее дежурства. Юная медсестрица с радостью согласилась, и отныне они каждый вечер гуляли по окрестным горам в поисках настоящих эдельвейсов. Генрих пробыл в госпитале почти полтора месяца, и уезжая, он объявил Лоте, что отныне – именно она, и только она – хозяйка и распорядительница его сердца. Лота обещала верно ждать своего повелителя, и когда кончится война стать его женой.

Но ночного пилота ждало ночное небо. И в апреле Витгенштейн отправился по месту нового назначения командиром вновь созданной четвертой группы пятого нахт-ягдгешвадера.

Летая с аэродрома в Восточной Пруссии, уже в первую неделю апреля "цу" сбил четыре советских ДБ-3 и одну американскую "суперкрепость" В-25.

В конце июня его группу перебросили на Восточный фронт под Орел, так как там тоже активизировалась ночная бомбардировочная авиация.

В ночь с 24 на 25 июля восточнее Орла Генрих сбил сразу семь бомбардировщиков.

Этот боевой эпизод попал в сводку Главного командования вермахта. В ней говорилось: За истекшую ночь на одном из участков Восточного фронта, гауптман цу Сайн фон Витгенштейн сбил семь вражеских самолетов. Это самый высокий показатель побед одержанных когда либо в одном ночном бою.

Оберст Фальк писал: Витгенштейн сбивал за ночь по два, а то и по три самолета противника, но при этом был ужасно собой недоволен. Он полагал, что в это самое время его соперник Гельмут Лент на Западном фронте сбивает гораздо больше англичан и американцев. Мне, как командиру, было нелегко управиться с его болезненным честолюбием. 31 августа сорок третьего года Витгенштейн был награжден "Дубовыми Листьями" к своему Рыцарскому Кресту. На его счету уже было 64 победы. 1 января сорок четвертого года майор Витгенштейн стал командиром второго нахт-ягдгешвадера.

Теперь его главной задачей была защита ночного Берлина.

За всю вторую половину сорок третьего года, Генрих лишь только один раз увиделся с Лотой. Когда он поехал в Берлин получать награду, Лота отпросилась у госпитального начальства, и тоже приехала в столицу. Они были вместе целый день.

Семья В детстве с Аллой произошел такой случай. У нее сильнейшим образом разболелся живот. Это был приступ желтухи. Но Аллочка верила в то, что если ее отвезут в больницу, и узнают, что у нее болит именно живот, его ей обязательно там разрежут и будут в нем ковыряться. Аллочка была в ужасе и предпочитала умереть не сознавшись в причине своего недуга. Когда терпеть было уже невмочь, она слегла, но вызванным врачам врала, что у нее сильно болит горлышко. Сбитые с толку доктора три дня лечили Аллу от простуды, пока она вся не пожелтела…

Умный, читавший Фрейда Борис Анатольевич разобрался в причине Аллочкиной склонности ко лжи. В минуту какой-то уже совсем семейной близости, она рассказала ему, как в совсем – совсем раннем детстве стала свидетельницей и помехой материнскому адюльтеру. Они жили тогда в коммунальной квартире, и мать сошлась с соседом – молодым тогда здоровяком – аспирантом философского факультета Николаем. Чувствам их способствовало то обстоятельство, что родной Аллочкин папа с утра уходил на работу, а мать оставалась дома. Та же картина только наоборот, была у соседей. Там, жена аспиранта дяди Коли утром уходила в свой институт, а ее муж – бородатый штангист – разрядник оставался в квартире писать свой "диссер". На кухне в течение долгого дня Аллочкина мама и сосед Николай вели длительные задушевные беседы, которые с истинно природной закономерностью перенеслись из кухни в мамину опочивальню. И это стало повторяться каждый день. Диссертация бородатого Коли замерла на сороковой странице… Но Аллочка самим своим присутствием на этом белом свете стала маме сильно мешать. Ее все время приходилось куда то засовывать: то в Колину комнату – играть с его коллекцией старинных монет, то в ее детскую кроватку – хотела она спать или не хотела… И тут, в Аллочкиной психике произошел надлом. Она ничего не понимая, почему мать на нее кричит, приспособилась, и стала врать. Она стала врать, что спит, когда не спала. Она стала врать, что ничего не видела, когда видела все.

Кончилось все тем, что мама развелась. И вышла за аспиранта Колю замуж.

Диссертацию Коля так и не защитил, потому как мама родила Аллочке сводную сестрицу Эвелину. А потом еще и сводного братца Марка.

Но самое интересное, что в минуту Аллочкиной семейной расслабленности удалось узнать Борису Анатольевичу – это то, что когда Алле было тринадцать, она стала любовницей "папы Коли". И тот год, покуда им удавалось хранить свои отношения втайне от мамы, еще более приучил ее говорить неправду.

И школьный друг Перелетов по прозвищу Перя – был у нее далеко не первым мужчиной.

Называть Бориса Анатольевича просто Борей Алла приучила себя не сразу. Даже когда они с ним в первый раз переспали на даче у его друга, она наутро продолжала говорить ему "вы".

Вообще, роман учителя и ученицы – сюжетик пошленький. И Аллочка, впервые отметив его взгляды, что он дарил ей все полтора часа семинаров по английской литературе, которые он вел у них в группе, решила сперва, что отвечать на его знаки внимания не будет. Но потом, как это вероятно и было заведено и отработано у многоопытного Бориса Анатольевича, она угодила в его сети перед сессией, когда получить зачет оказалось не так уж и просто. "Бориска", как за глаза кликали его товарки-студентки, подловил Аллочку на том, что она не явилась на занятие перед началом зачетной недели. Он взял, да поставил всей их малочисленной группе зачет "автоматом". А Аллочке, когда на следующий раз по расписанию она пришла в естественно – пустую аудиторию, Борис Анатольевич так и сказал, – вы, мадмуазель, отчитаетесь за всю свою группу. И она ходила к нему с зачеткой и чужими конспектами пять вечеров подряд. Они сидели рядом на задней парте в пустой аудитории и он с пафосом говорил ей об Английской литературе и об Англии, в которой стажировался по обмену. В третий вечер он предложил ее проводить. Она отказалась. В четвертый – согласилась. Они сидели в кафе на седьмой линии, пили шампанское и он опять говорил про Англию, но при этом говорил и про свою жизнь, жалуясь на одиночество и о понимании и симпатии, от дефицита которых он по его словам, невыносимо страдал.

Алка была далеко не дура. Она поняла все уже с первого раза, когда оказалась ним наедине в аудитории и единственная из группы – без зачета. Она поняла, но раздумывала. Раздумывала, желая понять: зачет будет стоить ей пересыпа с этим еще не шибко старым доцентом, или следует подумать о более серьезных отношениях…

Она четко и по-взрослому поняла, что инициатива не в его руках, – экий выдумщик и стратег – создал, понимаешь, безвыходную ситуацию! Нет, – думала про себя Аллочка, – это ей решать, что и как будет… От пересыпа она не умрет. В конце – концов ему всего сорок три, а не пятьдесят, и многие девчонки даже сами хотели бы завести с таким импозантным кавалером интрижку длиной в семестр. У нее не было и отвращения к этой банальной, переходящей за грань пошлости ситуации.

Доцент соблазняет студентку во время сессии, пользуясь ее зависимостью от его воли – поставить или не поставить требуемый академический зачет.

В конце концов, все получилось так, как захотела сама Алла. Был уже третий курс, а о замужестве, все равно, рано или поздно, думать когда то надо. Так почему и не теперь?

Мать, как ни странно ее поддержала. Папа Коля дико заревновал, и сперва попытался даже устроить что то вроде обструкции, истерично кричал: за старика!

Какой позор, – угрожал проклясть на веки веков… Но когда маман объяснила ему, что дочка материально отныне от него зависеть уже не будет, да и вообще с квартиры съедет, а по сему, реальных рычагов влияния у папы Коли уже нет…Все уладилось.

Свадьбу сыграли тихую, только свидетели и родители. Борису было неудобно всех ее студенток приглашать! А потом укатили на три недели в Сочи. Поехали на машине, на его "Волге" – старенькой, еще с оленем на капоте… Путешествие получилось преинтереснейшее. По дороге заезжали на четыре дня к его другу в Подмосковье.

Друг оказался крупным засекреченным ученым. В маленьком академгородке у него был целый двухэтажный коттедж. Вот как жить надо, – подумала тогда про себя Алка. И тут же что то щелкнуло у нее в голове: А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ? Жизнь то длинная, куда то да вывезет…

Заводить "ребенков" ни он, ни она не собирались. Сперва потому как ей еще надо было окончить учебу, потом от того как надо было поступать в аспирантуру. Потом снова, какие то бесконечные более важные приоритетные дела, а потом они как то и привыкли без детей… Когда ему стукнуло сорок восемь, Борис стал жаловаться на здоровье. Три месяца лежал в больнице, получил сертификаты целого букета диковинных болячек и стал невыносимым психом. Орал по всякому поводу и без повода. Ревновал. Дела у него шли не ах, докторскую его на кафедре в план не ставили. Одним словом, Аллочка призадумалась.