Геракл - Антонио Дионис

Внезапно Алкмена, задумавшись, наткнулась на спину остановившегося супруга. Амфитрион сначала не заметил и чуть не наступил на желто пятнистую змею, свернувшуюся беззаботно прямо на тропе, по которой, сколько она помнила, не проходило ни одно живое существо Амфитрион, стараясь не спускать со змеи взгляда, осторожно вытащил притороченный к поясу кинжал с длинным узким клинком. Но металл звякнул. Пресмыкающееся развернулось и, изогнувшись, колеблющимся древесным стволом вытянула плоскую голову с раздвоенным языком-жалом. Зашипела, готовясь прыгнуть

Алкмена взвизгнула, дернув на лицо край хитона Амфитрион сделал быстрый выпад, но промахнулся Змея, не мигая, увернулась. Кинжал лишь со свистом рассек воздух. Амфитрион повторил маневр. Змея, словно в насмешку, не нападая и не отступая, продолжала шипеть и извиваться

Дурной знак! — прошептала Алкмена побелевшими губами.

Пресмыкающееся, словно услыхав, еще раз зашипела и, скользнув, исчезла в расселине

Алкмена не могла избавиться от бьющей тело дрожи

Ну, что ты, любимая! — пытался успокоить супругу Амфитрион, чувствуя, все еще на себе неподвижный взгляд зелено прозрачных глаз змеи. Немного оправившись от потрясения, влюбленные продолжили путь Впереди был долгий и бесприютный ряд дней и ночей, пока Амфитрион и Алкмена завидели вдали крепостные валы Фив — конечную цель их путешествия.

Царь Креонт, принявший их, не выходя их горячей ванны, поморщился на наспех выдуманный Амфитрионом рассказ, но позволил молодоженам поселиться в своем дворце

Им отвели покои, почти не уступавшие царским по пышности убранства и богатству утвари Многочисленные прислужницы и прислужники были готовы выполнить малейшую прихоть гостей

Но Алкмена, лишенная привычной обстановки, своих подруг и наперсниц, скучала в чужом дворце.

Амфитрион, занятый снаряжением войска против телебоев, появлялся в опочивальне лишь поздним вечером, пропахший потом, грязный, усталый, но веселый. Занятый делом, он не ощущал течения дней. Алкмена с нетерпением ждала вечерний рожок пастуха, возвещавший вечернюю зарю. Царица сама наливала в медный кувшин горячую воду, готовила мази и растирания, нетерпеливо бросаясь навстречу усталым шагам мужа.

Пришел день, когда Алкмена дождалась выполнения клятвы: все было готово к походу на двурушного Птерелая.

— Завтра выступаем! — Амфитрион жадно впивался в жареную на открытом огне баранью лопатку, запивая жесткое мясо молодым вином.

Алкмена промолчала. Ей не понравился радостный блеск глаз супруга: тот ни минуты грусти, ни печали от расставания с женой не выказывал, и царице стало обидно такое откровенное равнодушие.

А Амфитрион, возбужденно жестикулируя, рассказывал, какое количество воинов удалось собрать, какие мастера делали мечи и копья. Особо гордился Амфитрион наконечниками стрел, которыми он вооружил своих лучников. Тоненькая палочка была смертельнее и опасней, чем тысяча копий.

По повелению царя Креонта сотни мальчиков и подростков отправились в леса, болота, горы, вооруженные палками. Там, под валунами, под прелыми листьями, в темных подземных норах они отыскивали змеиные гнезда и, прижав голову пресмыкающегося раздвоенным концом палки к земле, ловко забрасывали змей в крепкие плетеные корзины с крышкой.

Ядом змей напоил Амфитрион свои смертоносные стрелы.

Но Алкмена не разделяла восторгов мужа. Так же молчаливо и пасмурно прошел вечер. Ночью Амфитрион отказался от ласк супруги, иные мысли одолевали воина.

Алкмена сделала вид, что ей безразлично. Так же в молчании простилась она с отбывающим войском. И лишь тогда, когда на дороге осела поднятая конскими копытами пыль, бросилась несчастная женщина следом, но даже стука копыт не было слышно на пустом горизонте.

Царица вернулась к себе, отпустила прислужниц и, упав на покрытое дорогой тканью ложе, зашлась в рыданиях.

С этой минуты жизнь Алкмены превратилась в бесконечное ожидание возвращения мужа. Не раз и не два корила себя Алкмена за опрометчиво выпрошенную клятву. Развлечения ради призывала царица к себе бродячих торговцев и уличных певцов, жадно слушая рассказы о диковинных странах, лежащих по ту сторону гор, слушала песни, повествующие о героях и богах. Но всего милее ей были рассказы слепого старца Митрана. Старик, перебирая узловатыми пальцами струны кифары, дребезжащим голосом напевал о днях своей юности, о великих подвигах, о светлом Олимпе. Медленный речитатив согласно сливался с мыслями царицы Алкмены.

И чем дольше не было вестей от Амфитриона, тем более не отпускала от себя певца царица, лишь в звуках его голоса забывая снедающую сердце тоску.

Стоило Митрану умолкнуть, чтобы смочить вином пересохшее горло, как царица поднимала голову, требуя:

— Дальше! Пой дальше, старик!

В ответ Митран медлил, настраивал кифару, — натягивая одни струны и отпуская другие. За свою долгую жизнь Митран приучился перекладывать на музыку все, что помнил, видел, встречал, когда он был молод и чернобород, а глаза его могли зоркостью соперничать с соколом. И он стал рассказывать о любимой богами и самим Зевсом Элладе, о горных склонах, укрытых сверканьем снегов, о прелестях юных нагих девушек, купающихся в быстром потоке.

В песне старца оживали родные Микены — никому не признается царица, что больше тоски по супругу, более одиночества томят ее воспоминания о родине.

Песни Митрана были по-детски просты, но брали за душу потому, что говорили Алкмене о земле, которую она любила.

И в одну из душных ночей приснился царице сон, граничащий с явью. Привиделось Алкмене, что она дома, в Микенах, в своей опочивальне расчесывает волосы. Вошел Амфитрион, но в чужой, незнакомой одежде; короткий плащ, наброшенный на плечо, был расшит странными синими птицами с человеческой головой. Голову супруга украшал золотой обруч, массивный и тяжелый. Но более всего Алкмену поразил проницательный взгляд темных глаз, словно перед пришельцем была открыта вся суть вещей. Восхищение отразилось на лице супруга, когда Алкмена, уложив волосы в прическу, отложила черепаховый гребень. Амфитрион, словно узнавая, провел по волосам царицы, взвесив на ладони тяжелые косы.

— Любовь моя! — и голос был чужой, незнакомый. От звуков этого голоса эхо прошло по амфиладам комнат. — Алкмена…

Царица протянула руки навстречу супругу, даже во сне тоскуя, что встреча не могла быть правдой.

Тебе тяжело, царица?

Тяжело… — отозвалась женщина, вглядываясь в родные черты. Вот глубже стала складка на лбу. Новые морщинки пролегли у глаз супруга. — Как долго длится твой поход! — вздохнула Алкмена. — Видно, мы прогневали покровительницу брака и семейного очага Геру, что так тянется битва…

Не думай об этом! — оборвал Амфитрион, оглядываясь и прикрывая женщине ладонью рот.

Какой ты добрый, Амфитрион!

Я люблю тебя! — виновато ответил супруг, отступая во тьму.

Женщина медленно, повинуясь зову, двинулась следом, пока они чудом не очутились в белесом тумане, еле различимые.

Где мы? — серебристо рассмеялась Алкмена, нашаривая очертания плеча супруга.

На облаке, — прозвучал спокойный ответ. — Тебе страшно, Алкмена?

Женщина была скорее удивлена, чем напугана. Приключение казалось удивительным и прекрасным. Амфитрион протянул руку — его пальцы сильно сжали кисть царицы:

А теперь посмотри на небо, царица! Тебе надо привыкнуть к тому, что оно принадлежит тебе!

Но даже кощунственные слова в устах Амфитриона не показались Алкмене чем-то ужасным: ведь кто виноват за свои слова и поступки во сне. Но небо? Зачем ей привыкать к нему?

Алкмена выглядывала по утрам, определяя по небу, каким будет день. Любила ночной свет звезд. Но не понимала, что значит: привыкнуть к небу. Небеса существовали так же естественно, как земля, вода, воздух, нечто само собой разумеющееся. Разве что Алкмена вдруг стала б исполином и, вытянувшись, дотянулась до небесных высот Олимпа, чтобы сравняться с богами? Мысль позабавила, царица тихонько рассмеялась, счастливая, что сон, в котором рядом с ней ее возлюбленный, не кончается.

Вдруг удивительная легкость охватила женщину, словно она стала птичьим перышком и даже легче

Рядом парил Амфитрион.

Верь мне! — шепнул он, приблизив лицо.

И это тоже было смешно. Они вдвоем, вытянувшись горизонтально, плыли в воздушном потоке, словно в речной воде.

Что там внизу? — спросила Алкмена, разглядев темнеющие громады.

Это твоя родина, царица! Хочешь, опустимся ниже?

И вот уже они ощущают на теле теплое дыхание земли и даже свет в лачуге земледельца можно различить с высоты.

Алкмена чувствовала себя легкой, прозрачной, всесильной.

А звезды? Мы можем коснуться звезды?

Твои! — ответил летящий рядом мужчина.