Степан Разин (Книга 2) - Степан Злобин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Птичья помета в полив добавил? – строго спросил он садовника, сдвинув густые серебристые брови.
– Во всем – как учили, боярин...
– Добро взрастим, то осенью самому государю, буди он здрав, пошлем в дар...
– На Москву?! Не сопрел бы в пути! – заметил садовник, словно бы виноград уже зрел на стеблях.
– Кизилбашцы из-за моря возят – не преет! Чего ему преть! Учат в стружке держать...
– Мыслю, боярин-свет, собирать его надо не дюже спелым в дальний путь-то...
– Увидим. Купец обещал, армянин, что досмотрит. Как будет спелее, совета даст... Смотри, от червя, ото ржавчины береги...
– Раз по десять на день гляжу, князь-боярин. Куды ни пойду, все опять ворочаюсь сюды.
– Ну, гляди!
Боярин крякнул, вставая, схватился за поясницу. Садовник его подхватил под руку.
– С трудов, сударь, спинка неможет. В баньке с медом парь, пользует... Пчелы медок-то несут!
Пошли к ульям. Тут шла работа: летали к колодам тысячи пчел, гудели, как ратные трубы.
– Несу-ут! – с удовольствием произнес боярин.
– И воску богу, и сладости людям – всего напасают!.. – подхватил садовник.
Со двора доносились ржание лошади, крик павлинов, кудахтанье кур и мычанье коров. Боярин радостно слушал разноголосое пробуждение своего двора.
Он прошел мимо яблонь, любовно потрогал веточки пятилетки, впервые давшей десятка два нежных цветков, осмотрел парники с рассадой арбузов и дынь.
Ударил колокол в церкви. Воевода и садовник истово закрестились.
– Пора за труды! – со вздохом сказал боярин.
Он пошел из сада. Садовник его провожал...
– Киш, проклятые! Киш, ненасытные глотки! Киш, черти хвостатые, прости господи, киш! – вдруг закричал садовник, со всех ног кинувшись к ситу клубники, оставленной на траве, которую с жадностью дружно расклевывали нарядные воеводские павлины...
Нехотя, важно павлины покинули опустошенное сито. Садовник понял причину несчастья, направляясь к отворенной калитке: боярин, войдя в сад, оставил калитку чуть приоткрытой. Жалкая горстка ягод краснела в сите печальным остатком птичьего пиршества...
– Глядел бы, пес! – сдержанно рыкнул воевода, ткнув кулаком под глаз растерянного садовника. И, не глядя больше на остатки утраченного лакомства и на побитого слугу, боярин в досаде и гневе вышел во двор.
Он поднялся в моленную комнату, притворил за собою дверь. Церковный звон еще плыл над городом, и воевода утешил себя, что не запоздал приступить к молитве.
Перед широким киотом горела большая лампада. На аналое, стоявшем возле стены, лежало несколько свечек. Воевода зажег свечу, опустился на колени перед распятием, перекрестился, с таким же кряканьем, как в саду, встал с колен, придерживая правой рукой поясницу, и, приложась к подножию креста, прилепил свечу Иисусу. Так же, одну за другой, с земными поклонами, он поставил свечи Иоанну Крестителю, богородице и еще двум-трем самым чтимым святым.
В комнатах раздавались приглушенные голоса, чуть слышное шарканье ног.
«Не дадут помолиться спокойно!» – подумал Иван Семенович про себя.
– Отче наш, иже еси на небесех! – начал молиться боярин.
Он услыхал стук в ворота, какую-то беготню, торопливый шепот за дверью моленной.
«Чего-то стряслось там!» – с досадой подумал боярин.
– ...остави нам долги наши, яко же и мы... – шептал он.
«Никак, Мишка чего-то с утра. Чай, после объезда градских стен... Нет покою в Азии окаянной!» – думалось воеводе.
– ...не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого...
Молитву Иисусу, богородице и своему «ангелу» – Предтече воевода читал неизменно, что бы там ни было. И на этот раз он не оставил обычая. Хотя его мучили догадки, зачем пожаловал брат в столь раннее утро, но он дочитал до конца все молитвы, раньше чем выйти...
– Здравствуй, боярин! – почтительно поклонился князь Михайла, родной брат воеводы.
– Здравствуй, стольник! С чем тебя бог? – подставляя для поцелуя мохнатую щеку, спросил воевода.
– Дело тайно, – кратко сказал Михайла, выражая всем видом тревогу.
– Идем.
Они затворились в спальне.
– Царицынский воевода с вестями прислал гонца: Стенька-вор с Дона вышел на Волгу! – выпалил князь Михайла.
Воевода зашикал на брата.
– Да что ты, Иван, я тихо! – шепотом оправдывался Михайла. – Пишет Тургенев {Прим. стр. 50}, что тысячах в четырех казаков лезет вор...
– Лопатин поспел бы! – задумавшись, прошептал воевода.
В течение всей зимы из Казани, Царицына и Астрахани, несмотря на разинские дозоры, подсылались на Дон лазутчики. Старшинские казаки тоже пробирались в эту зиму в Царицын, каждый раз извещая о выходках Разина.
Царь указал к весне приготовить струги, чтобы быть готовыми сразу напасть на казаков, как только они посмеют вылезти с Дона.
Несколько дней назад пришла тревожная весть о том, что Степан захватил Черкасск.
Семен Иванович Львов сказал с торжеством воеводе:
– Затем он и силы копил. Чести донской захотел – сесть большим атаманом. Теперь тихо будет, уймется! Незачем больше ему выходить из казачьих земель. Войсковой атаман зипуны добывать разбоем не лазит, там иные найдутся дела.
– Сам будет в Черкасске сидеть, а других посылать в разбой! – сказал Прозоровский.
– Что ты, боярин! Он ныне захочет Москве доказать, что не вор, а добрый казак, что при нем на Дону вся смута утихла. А что нам Корнилы Ходнева жалеть!
– Одна сатана! – облегченно согласился боярин.
Струги у Болдина устья, однако, продолжали готовить. Это делали не спеша, как доделывают начатую работу, утратившую прежнее значение, но, в общем, не лишнюю в хозяйстве.
И вдруг эта весть!..
Михайла Прозоровский заметил смятение в глазах брата. Еще бы не растревожиться эдакой вестью! Ведь что натворит, сатана!
В прошлый год, дьявол, вышел на Волгу в полутора тысячах, а теперь идет в четырых!.. Караваны ли грабить, города полонять, или – в море?!
Если опять начнутся разбои на Волге, то астраханским воеводам не усидеть на месте. Прогонят! Пошлют куда-нибудь в Сольвычегодск... «разводить винограды»...
– Гонец где? – спросил воевода брата.
– Гонец у меня взаперти, ключ со мною. Ночь шел, а там переправы ждал долго. Я накормил его, чарку согреться поднес да велел уснуть...
– Слух по городу не пошел бы. Гонца тотчас назад пошли, Миша. Да смотри сам проводи его за ворота, чтобы в городе слова ни с кем! А к царицынску воеводе писать, чтобы тотчас же повещал обо всем в Казань голове Лопатину... Да постой, – перебил сам себя боярин. – Я вместе с тобой в Приказну палату. Расспрашивать стану гонца... Эй, Митяйка!.. – громко позвал боярин.
Желтоволосый подросток в длинной рубахе, в коротких холщовых портах босиком вбежал в спальню.
– Живо давай одеваться!
– Иван Семеныч! – вслед за Митяйкой входя в спальню, плаксиво заговорила боярыня. – Неужто беда?..
– Ох, свет Маша! Язык-то – враг! Ты бы не стряла. Не женское дело! – одернул ее воевода. – Велела бы лучше птичницу Проньку лозой постегать, что павлины по саду гуляют! А в градски дела не липни!.. Да девки Аленка с Анюткой поутру шныряли чего-то украсть, дознайся!..
Митяйка хотел натягивать воеводе бахилы {Прим. стр. 52}, присел перед ним. Иван Семенович досадливо дернул ногой, со злостью ткнул его пяткой в нос.
– Вишь, ноги не мытые, дура!
Не смея заплакать, Митяйка схватился за нос, отполз на карачках и быстро выскочил вон.
– Среди стрельцов надо уши завесть да ко всем воротам – своих верных людей... Воевода, скажи, велел воротных прибавить... Объезды ночные вокруг стен удвой, да по всем дорогам ловить, кто едет с верховьев, тащить в Приказну палату к расспросу, – распоряжался боярин.
Митяйка с раздувшимся носом принес бадейку воды, обмыл боярину ноги, ловко, привычно обул.
– Дядя Миша! Дяденька Миша! – крикнул младший сын воеводы Борис, вбежав босиком и в одной рубашке.
– Да, князюшка, что ты! Кака можно-то, Боренька! Срам-то каков от людей! – Догоняла его всполошенная нянька.
Но мальчишка уже скакнул на колени Михайлы, обнял его за шею.
– Боярину-батюшке перво иди целуй ручку, бесстыдник! – тянула нянька мальчишку.
– Отстала бы, старая дура! – отмахнулся мальчишка. – Дядя Миша, кататься! – заскулил он плаксиво.
– Досуга нет нынче, Боря. Постой, в иной день покатаю...
Старший сын воеводы, шестнадцатилетний Федор, слишком толстый для своего возраста, затянутый натуго пояском, подошел к отцу, привычно поцеловал его руку, поцеловался с дядей.
– В объезд возьмешь нынче, как обещал? – спросил он Михайлу.
– Из градских ворот никуды! – решительно оборвал воевода.
– Велика напасть! – пренебрежительно отмахнулся Федор. – Мы к Болдину устью только струги смотреть!
– До стругов поезжай, а дале – ни шагу, – разрешил отец. – Да к делам пора обыкать: перво с нами поедешь в Приказну палату. Мать поесть велела бы дать, там скажи.
