Последний взгляд Марены - Елизавета Дворецкая

– Молода ты еще на парней глаза пялить! – строго осадила ее Лебедь, самая старшая из незамужних правнучек Гостимила Суровича.

Травень расхохотался, а Младина отвернулась. Украдкой бросив взгляд на парня, она вновь увидела на сером полотне рубахи яркое пятно свежей крови – да большое, с две ладони. И на руках вон тоже… Как они не видят? Но и сам он не видит и вроде бы не думает даже, что она там может быть. Что это значит?

– Послушай-ка, Ярилушка, про нашу беду! – начал с другого конца стола Лежень, когда утолили первый голод и уже начали запевать.

Народ притих – все знали, о чем сейчас пойдет разговор.

– Что у вас за беда? – Вышень выпустил руку Веснояры и нахмурился.

Он еще ничего не знал – обряды раньше не давали времени для разговоров о житейских делах.

– Вышел спор у нас за угодья.

Вышезар-Ярила слушал, постепенно меняясь в лице. В мыслях его еще царил сумбур после «превращения», возвращения домой, встречи с родичами и Весноярой. Обычные житейские заботы пока оставались от него далеки. Но то, что ссора его собственного рода с Хотиловичами может разлучить его с невестой, он понял довольно быстро и оглянулся на девушку: она сидела, опустив глаза. Что Хотиловичи пометили выбранный ими участок, не подлежало сомнению: это видели и их родичи из Залом-городца, уважаемые люди, свидетельством которых нельзя пренебречь. И теперь Суровец с братьями обвиняли Леденичей в том, что они тайком срубили межевые березы, сделав участок как бы ничьим.

– Не знаю, что за леший эти березы заломал, а из моего рода никто к тому не причастен! – с негодованием восклицал Красинег, оправдываясь перед собственным сыном, который в этот день воплощал весеннего бога.

Вышень посуровел лицом и перестал улыбаться. Их род обвиняли в злостном посягательстве на чужие угодья. Если за ними признают вину, то и невест им не дадут, и их дочерей никто не возьмет, и Ярилой его уж больше не выберут.

– Коли так… – Ярила поднялся, оправляя пояс, и народ притих, чтобы выслушать решение того, в ком сегодня пребывал бог. – Пусть боги нам правду скажут. Пусть каждый род по бойцу выставит, и за кем останется верх, тот и прав. Я сам за мой род биться стану, если отец позволит!

Он поклонился Красинегу, но тот с неохотой покачал головой:

– Тебе нельзя нынче – скажут, в тебе бог пребывал, сам Ярила за Леденичей бился, кому ж Ярилу в Ярилин день одолеть! Другого бойца сыщу.

– Парней выберем – пусть Ярилу своей удалью потешат, – кивнул Лежень. – Ты согласен, брат Суровец?

– Согласен! – Тот тоже кивнул. – И наши парни не из худших. Я братанича моего выставлю Годонега, Немилова сына.

– Пусть братанич мой Данемил, Звонятин сын, за нашу правду бьется, – сказал Красинег, и из-за стола с готовностью встал рослый, худощавый, но жилистый и сильный парень, которому тоже этой осенью предстояло жениться. – И коли он одолеет, то все племя сежанское пусть признает, что мы к нарушению межей не причастны! Видно, и впрямь леший нас с Заломовыми внуками рассорить хочет, а мы с ними всегда в дружбе жили и дальше так хотим!

– Легко на лешего пенять! – крикнул Нажил, старейшина Могутичей. – Да только лешему с того какая корысть?

– Может, недоволен, что лес сводят? – заговорили за столами. – Может, в заповедную рощу его залезли, он и огневался!

– Вырастет там один бурьян вместо проса!

– Чем рубить, сперва надо было у леса спросить позволения!

– Так спрашивали же! И жертвы приносили, не дикие же мы, порядка не знаем! Нет, не леший нам воду мутит!

– Да кто же тогда? – опять встрял Нажил. – Кому еще делянка та нужна, кроме Леденичей? Там ищи виноватого, кому корысть есть!

– Корысть она разная бывает… – Красинег покачал головой. – И уж коли я найду того лешего…

– Откладывать нечего! – Вышень еще раз оглянулся на Веснояру и кивнул брату Данемилу: – Пошли, ребята!

Все снова повалили во двор, радостный гул сменился тревожным, озабоченным.

– Ой, горе наше горькое! – Домашка пихнула Младину в бок и скривилась, словно собираясь заплакать.

Тычки ее и весьма чувствительны, поскольку Домашка отличалась высоким ростом и могучим сложением – из нее одной вышло бы две таких, как Младина. Но когда она морщилась, у нее всегда делался такой потешный вид, что Младина улыбнулась вместо того, чтобы пожалеть ее и себя заодно.

– Младинка, что смеешься! Если Данята одолеет, наши будут за напраслину отвечать, а коли Годоня, то мы с тобой без женихов останемся!

– Женихи-то найдутся! – Младина проводила глазами русоволосую голову Данемила, возвышавшуюся над толпой парней. – Только не те…

– А я вот хочу тех! – Домашка даже притопнула. – У Леденичей парни – дубки, один к одному. А достанутся нам какие-нибудь завалящие, негодные… Веснояре-то чего горевать! – Она оглянулась на двоюродную сестру, которую легко было найти среди девушек по пышному зеленому венку. – За нею сразу со всех сторон налетят! А мы…

– Мы тоже не пропадем, не ной! – оборвала ее Младина. – Пойдем, а то не увидим ничего.

Они пролезли вперед, и старики пропустили их в первые ряды, где толпилась молодежь. В середине круга уже стояли Данемил и Годонег, плотный коренастый парень, не такой рослый, но плечистый, с крупными кулаками. Никакого оружия при них не было: они бились «простым боем», и проигравшим считался тот, кто вылетит за пределы обозначенной камнями площадки. Данемил и Годоня посматривали друг на друга с вызовом, но скорее шутливым, чем злобным. Оба понимали важность повода, грозившего рассорить их роды, но они полгода прожили в лесу под одной крышей и считались братьями по «лесному роду», поэтому в нынешнем поединке видели скорее возможность показать родичам и девушкам свою силу и ловкость. Но тем не менее, а может быть, как раз благодаря этому каждый намерен биться до конца и не давать противнику спуску.

Друг друга они знали очень хорошо и заранее представляли, как противник будет действовать. Плотный коренастый Годоня, скорее мощный, чем подвижный, почти не замечал ударов, предпочитал захватить противника в охапку, опрокинуть на землю и давить, пока тот не запросит пощады. Более легкий Данемил в подобных схватках охотно пользовался преимуществом, которое ему давали длинные руки и ноги, и наносил точные сильные удары.

Когда Вышезар дал знак к началу, Годоня сразу кинулся вперед, норовя своим весом вытеснить Данемила из круга, так что народ с той стороны площадки с криком отшатнулся, чтобы не попасть под горячую руку. Увернувшись, Данемил ловко ударил под ребра, но Годоня и бровью не повел. Они закружились по площадке, выбирая каждый удобный для себя миг, Данемил нанес еще несколько ударов – ногой под колено и одновременно кулаками по лицу. В прежние времена этот прием не раз приносил ему успех, но сейчас льющаяся с разбитых губ кровь лишь раззадорила противника, ничуть не уменьшив упрямства и боевого пыла. Годоня отступил на полшага и тут же ухватил Данемила за предплечье – тот едва выскользнул, и то благодаря тому, что оба они перед поединком сняли рубахи и остались в одних портах.

Потерпев эту неудачу, Годоня вдруг пригнулся, но Данемил слишком хорошо его знал, чтобы не понять, куда тот клонит: Суровцев сын тоже не один поединок уже выигрывал, кинувшись противнику в ноги, сшибив наземь и навалившись всем весом сверху. Другой отступил бы, но Данемил вместо этого резко выдвинул вперед левую ногу и перенес на нее вес тела. Только эта нога, а не обе, и попала Годоне в захват; Данемил устоял и со всей силой ударил противника по спине обоими локтями, выбив из его легких весь воздух. Тот только хэкнул, а Данемил без задержки, выпрямляясь, одновременно правым коленом врезал склонившемуся Годоне в лицо. Выпустив его левую ногу, Годоня рухнул, хватаясь за сломанный нос, ловя воздух ртом и захлебываясь кровью, а Данемил, не мешкая, уселся на него сверху, коленями придавив руки, и для верности врезал промеж глаз – уже не всерьез, лишь вложив в этот удар остаток боевого настроя. Бой был окончен.

Гулянье после этого продолжалось всю ночь, до новой зари. Победив, Данемил освободил свой род от обвинения в умышленном покушении на чужое. На том и помирились, к облегчению округи: ссора старейших и наиболее многочисленных родов нарушила мир и покой всей волости. Выпив мировую братину, Лежень, Суровец и Красинег подтвердили уговор насчет обмена невестами, к великой радости последних. Девушки визжали и обнимались, и только Веснояра улыбалась словно через силу. Младина дивилась, что с ее сестрой, но вдруг заметила в толпе Травеня, который смотрел на Данемила довольно злобно, и застыла: кое-что ей стало ясно. Ну, конечно! Ведь если бы старый уговор распался, то Веснояра могла бы достаться Травеню. Вот он ухмыльнулся, заметив, что на него смотрят, взъерошил волосы; на руке его мелькнуло кровавое пятно. Кровь оставалась ярко-красной, будто свежая, но… этого ведь не может быть! Она уже давно засохла бы и потемнела… Что это такое?