Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература) - Джиллиан Портер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ко второй четверти XIX века обсуждение темы патологической амбиции во французских медицинских кругах стало доходить до русских читателей через периодику. Анализируя литературноисторический контекст, породивший «Записки сумасшедшего», – контекст, в рамках которого стали модными романтические повествования о душевных болезнях в традиции гофманианы, – В. В. Гиппиус отмечает публикацию нескольких французских и русских рассказов о безумной амбиции в те годы, когда Гоголь работал над этим произведением [Гиппиус 1994: 75]. Два французских текста, упомянутые Гиппиусом, были опубликованы анонимно, поэтому их источники и связь с более масштабным французским медицинским обсуждением амбициозной мономании остались писателю неизвестны. Этот медицинский дискурс заслуживает дальнейшего исследования как ключевой источник изображения амбиции в русской литературе XIX века.
В 1826 году в «Московском телеграфе» был напечатан рассказ «Сумасшедший честолюбец». «Московский телеграф», самый читаемый русский журнал своего времени, регулярно публиковал русские и иностранные произведения и статьи по искусству, наукам и общественным проблемам как в России, так и за рубежом. Издатели журнала назвали «Сумасшедшего честолюбца» переводом с французского, без дальнейших уточнений об источнике. Фактически, это прямой перевод рассказа французского врача Жана-Луи Алибера (1768–1837), который в 1825 году включил его в свой трактат «Физиология страстей» («Physiologic des Passions») [Alibert 1825: 341–369]. Алибер был выдающейся фигурой в области, которую историк Э. А. Уильямс назвала «антропологической медициной», а практикующие ее специалисты – «наукой о человеке». Как указывала Уильямс, наука о человеке, уходящая корнями в витализм школы Монпелье начала XVIII века, достигла своего пика в годы Французской революции и в последующие десятилетия оказывала постоянное влияние на французскую медицину. Исследователи науки о человеке, изначально намеренные изучать взаимосвязи между «физическими, умственными и страстными» элементами человеческой жизни, к концу XVIII века сформулировали свой предмет как взаимоотношения между «физическим и моральным» [Williams 2002: 1–2, 8]. Сегодня эта область наиболее тесно ассоциируется с Пьером Жаном Жоржем Кабанисом (1757–1808) и его работой «Отношения между физическою и нравственною природою человека» («Rapports du Physique et du Moral de I’homme» (1802))[30]. Более всего известный своим мнением о том, что все аспекты умственной и эмоциональной жизни (включая психические заболевания) коренятся в физиологии, Кабанис также утверждал, что окружение и социальные факторы могут вносить свой вклад в развитие душевных расстройств или же, напротив, способствовать их излечению. Другой ведущей фигурой в данной области был Филипп Пинель, который в «Медико-философском трактате о душевных болезнях, или мании» («Traite medicophilosophique sur I’alienation mentale, ou la manie» (1801))[31] популярно излагал идею о том, что безумие имеет как «моральные», так и физические причины, и к нему должно применяться «моральное лечение». Например, в одном месте своего трактата Пинель предлагает предоставлять страдающим от «подавленной амбиции» какую-либо работу или предмет, на которые те могли бы направить свою энергию, и приводит пример человека, успешно исцеленного подобным образом [Goldstein 2001: 49–55, 71, 83–84].
Хотя работа Алибера в области науки о человеке не стала прорывом такого же масштаба, как труды Кабаниса и Пинеля, он тем не менее являлся влиятельной фигурой в годы революции, правления Наполеона и Реставрации. Впервые он привлек к себе внимание работой «Рассуждение о взаимосвязях между медициной и физическими и моральными науками» («Discours sur les rapports de la medecine avec les Sciences Physiques et Morales», 1798) и впоследствии имел постоянный литературный успех, занимал престижные должности лейб-медика Людовика XVIII (годы правления 1815–1824) и Карла X (годы правления 1824–1830). Хотя сегодня его помнят главным образом как основателя французской дерматологии, он получил прижизненное международное признание за «Физиологию страстей», которая была переведена на несколько европейских языков и выдержала множество переизданий в первое же десятилетие после выхода в свет. Главная мысль этой работы в том, что страсти порождаются природными инстинктами, которые обычно проявляют себя согласно законам «животной экономии» (economic animale), но способны разрушать физическую, физиологическую и социальную гармонию при гиперактивном проявлении[32]. Алибер утверждает, что амбиция порождается природным инстинктом «подражания», который движет всеми живыми существами, формируя их по моделям своих предшественников [Aliber 1825: 269, 330]. «Пример заразителен», провозглашает Алибер, словно пророчески предвидя распространение своих теорий в России, и эти слова я взяла в качестве эпиграфа к настоящей главе [Aliber 1825: 275]. Иллюстрируя свой теоретический анализ амбиции, Алибер приводит рассказ, «L’ambitieux fou, ou l’Histoire d’Anselme, dit Diogen», который вышел в «Московском телеграфе» под названием «Сумасшедший честолюбец» [Алибер 1826в][33].
Очевидно, переводчик считал слова «честолюбец» и «честолюбие» лучшими переводами французского «ambitieux» и «ambition». В русском переводе рассказ начинается следующими словами: «Из бесчисленного множества причин, способствующих заблуждению ума человеческого, есть одна, сильнее всех действующая и всех более поразительная: это честолюбие». Считая желание повысить свой социальный статус естественным инстинктом, Алибер также утверждает, что определенные социально-политические условия особенно этому способствуют:
Но сей феномен всего более является в тех обстоятельствах, когда великие политические выгоды оковывают души всех. Например, никогда в Бисетрском доме (в Париже) не бывало такого множества сумасшедших сего рода, как в то время, когда все волновалось во Франции для восстановления прав и законов [Алибер 1826в: 90].
Как показывает ссылка на «политические интересы», амбиция (ambition) в этом рассказе (или, опять же, «честолюбие» в переводе) толкуется как жажда политической власти. Алибер считает бредовое отождествление сумасшедшего с королевской особой или высокопоставленным военным или чиновником наиболее распространенной формой безумной амбиции. Склонность амбициозных безумцев к подобного рода самовозвеличивающим иллюзиям подтверждает влияние Наполеона, этого величайшего из честолюбцев, на дискуссии того времени об амбиции. И если судьба Наполеона послужила источником вдохновения для бесчисленных представителей низшего класса, то «Сумасшедший честолюбец» направлен против этой демократической тенденции, рисуя наполеоновские амбиции родом болезни.
Алибер подает события «Сумасшедшего честолюбца» как собственные наблюдения в период ученичества у Пинеля в больнице Бисетр. И все-таки он использует понятие безумной амбиции иначе, чем Пинель, смещая фокус авторского интереса с вопроса о том, как излечить это расстройство, на разнообразные и подрывные в политическом смысле формы, которые оно может принимать. Основываясь на многочисленных случаях безумной амбиции в Бисетрском доме, автор обращается к истории одного пациента-меланхолика по имени Ансельм, мнящего себя Наполеоном; сперва он мечтает о военной славе, потом – о славе политика-философа.
Рис. 3. Сумасшедший честолюбец в Бисетрской больнице (Le fou ambitieux a l’Hospice de Bicetre). Иллюстрация. Воспроизводится по изданию: Alibert J.-L. Physiologic des passions, ou Nouvelle doctrine des sentiments moraux. Paris: Bechet
