Свои - Валентин Черных

Для русского человека очень важно на кого-нибудь надеяться. На Брежнева не надеялись, а на Косыгина надеялись, — должен же быть хороший человек в противовес плохому. Потом надеялись на Андропова, на Горбачева, на Ельцина. И я тоже надеялся, не то чтобы всерьез, но хотелось верить, что когда-нибудь все будет по-другому. Теперь я знаю, что если такое случается, то очень не скоро.

Я вышел из школы. Занятия уже закончились, учителя и ученики разошлись. Я шел один. За день подмерзшие лужи не растаяли, холодный ветер гнал тучи, если не сегодня, то завтра, наверное, пойдет снег. Я шел, засунув руки в карманы куртки, перешитой из черной железнодорожной шинели, тогда шинели еще шили из настоящего сукна. Мать подшила к куртке простеганную на вате подкладку. Может быть, из-за туберкулеза я всегда мерз и поэтому одевался тепло и еще в июне не снимал вельветовую куртку, когда все мальчишки уже ходили в рубашках с короткими рукавами.

И вдруг я увидел Веру, которая стояла у стенда с газетой «Правда». Газету каждое утро регулярно меняли. Когда я проходил мимо, она обернулась и сказала:

— И чем закончился разговор с власть предержащими?

— Протоколы порваны, дело вроде закрыто.

— Он тебя простил?

— Наверное.

Я ничего не сказал про «скотину». Пусть об этом никто не знает. Мое время еще придет.

— Родители сегодня уезжают на семинар в Псков. Приходи ко мне вечером, — сказала Вера.

— Когда? — спросил я.

— После девяти.

Когда стемнеет, определил я. После девяти в Красногородске на улицы уже не выходили. Те, у кого были телевизоры, смотрели программу «Время» или ложились спать, в маленьких городах, как и в деревнях, ложились рано и рано вставали. Перед тем как идти на работу, надо накормить скотину, приготовить обед, обедать почти все ходили домой, в столовую днем никто, кроме иногородних шоферов и вызванных в райцентр председателей сельсоветов, не ходил. Вечером со столов снимали клеенки, стелили скатерти, и молодые парни заходили выпить пива.

— Я приду, — сказал я.

Я зашел в магазин недалеко от своего дома. Магазин оборудовали в бывшей часовне. В нем поместилась одна полка, на которой были выставлены водка, портвейн, конфеты местных фабрик, консервы, хлеб, макароны, соль. Самое необходимое. Перед прилавком больше трех покупателей не помещалось. Старая продавщица ушла на пенсию, и теперь в магазине торговала ее дочь Машка. Я пошел в первый класс, она училась в десятом и запомнилась рыжими волосами и голубыми глазами. Значит, ей года двадцать четыре, прикинул я. Старая, конечно, но до тридцати женщины молодые, утверждал мой сосед-подполковник, до сорока — средних лет, в общем, женщины, пока способны рожать, остаются женщинами, а когда теряют эту возможность, тогда перестают быть женщинами и становятся механизмами для работы.

Я осмотрел бутылки на полке. Шампанского не было, хорошо бы прийти с шампанским, портвейн «Три семерки» брали в основном мужики из-за дешевизны. Я взял портвейн «Ливадия» — крымское вино, которое было в два раза дороже «Трех семерок», и две плитки шоколада «Гвардейский».

«Ливадию» из-за дороговизны брали редко, и поэтому она стояла на самой верхней полке. Машка стала на стремянку, с трудом дотянулась до верхней полки. Платье при этом у нее задралось, выставив стройные ноги и замечательной формы попку. Машка, наверное, знала, что, когда она становится на стремянку, мужики не сводят глаз с ее задницы, она оглянулась и спросила:

— Ну что, хороша Маша?

— Хороша, — подтвердил я.

— Хороша Маша, но не ваша.

По-видимому, этот ответ у нее был опробован не один раз. Она смотрела на меня сверху, я на нее снизу.

— То, что не наша, очень печально, — ответил я. — Очень уж хороша Маша. Ну все хорошо в Маше. И глаза, ну очень голубые, и волосы, ну очень золотые. И грудь как у греческой богини, и живот, и ноги, и попка, ты просто мечта для миллионов мужчин. И я буду гордиться, что жил рядом с мечтой.

— Хорошо рассказал, — вздохнула Маша и присела на стремянку, выставив круглые коленки. — Говорят, к Лидке с маслозавода захаживаешь?

— Говорят, — ответил я неопределенно.

— Она же старше меня на десять лет.

— На восемь, — ответил я.

— А как ты определяешь? — удивилась Маша.

— Такой дар у меня есть. Я определяю возраст с точностью до года и месяца рождения.

— А сколько мне лет?

— Двадцать четыре, и ты майская.

Насчет дара я сочинил только что. Просто у меня хорошая память. Школу она закончила в семнадцать, год работала кассиршей в бане, а потом перешла в магазин на место матери, которая в последний год много болела, и магазин часто был закрытым. А дочь не ставили, потому что несовершеннолетние не могли быть материально ответственными лицами. Она стала торговать в магазине в конце мая, вероятно, сразу после того, как ей исполнилось восемнадцать лет, а было это шесть лет назад. Я тогда ходил в четвертый класс.

— А чего ты еще можешь определять? — спросила Маша.

— В следующий раз расскажу.

— Буду ждать.

— Жди меня, и я вернусь, только очень жди.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ СЕКСУАЛЬНОЕ ПРОСВЕТИТЕЛЬСТВО

Я выполнил еще один совет подполковника. Женщины любят красивые слова, особенно в стихах. Потом я это использовал довольно часто. Я читал женщинам стихи Цветаевой, Ахматовой, Пастернака, которые тогда мало издавались и были не так широко известны, как сегодня. Я читал даже тогда еще почти никому не известного Чичибабина.

Бутылку «Ливадии» я засунул в карман куртки, прикрывая рукавом горлышко, плитки шоколада уместились во втором кармане.

Я позвонил в дверь дома главврача. Вера открыла почти сразу, будто стояла перед самой дверью. Она была в легком платье с открытыми плечами. Я отметил ровный загар, который еще не успел сойти. Я выставил на стол «Ливадию» и выложил шоколад «Гвардейский».

— У тебя неплохой вкус, — похвалила меня Вера.

— Вкус определяется ассортиментом местных магазинов, — ответил я.

— Не обязательно, — не согласилась Вера. — Парни из нашего класса обычно приносят портвейн «Три семерки», который пахнет жженой пробкой. Я приготовила ужин.

На столе в вазе были яблоки и груши. Она принесла зажаренную в газовой плите курицу, салат «Оливье», шпроты не в банке, а в специальной тарелке — я не знал названия этой длинной стеклянной посудины.

— Что будем пить? — спросила Вера.

— Я вообще пью мало, — признался я.

— Тогда выбирай. — И она открыла встроенный в книжный шкаф бар с подсветкой. Чего только здесь не было! Коньяки «Наполеон», «Наири», «КВ», водки «Столичная», «Московская», «Посольская», «Лимонная», шампанское «Советское», болгарское, венгерское, вина с грузинскими и армянскими названиями, из которых я запомнил «Твиши», «Хванчкару», «Киндзмараули», потому что где-то читал, что их любил пить сам Сталин.

— Это все подношения благодарных пациентов. Я предпочитаю ликеры. Люблю «Бенедектин». — И она достала бутылку с зеленоватой жидкостью. Я увидел открытую бутылку «Столичной», вместо пробки на горлышке было надето блестящее сооружение с клювом-краником.

— Чуть водки, — сказал я. Я выпил водки, потом попробовал «Бенедектин», сладкий и липкий «Бенедектин» мне понравился. Я как-то не заметил, как мы опустошили всю бутылку. Я пил меньше, чем Вера, но и у меня слегка кружилась голова, и говорил я медленно, стараясь выговаривать слова. Вера смеялась. Ей хотелось знать мое мнение о парнях из нашего класса, но особенно ее интересовало, что я думаю о девчонках. Я не привык обсуждать достоинства и недостатки женщин, да и не с кем было, с ребятами я обсуждал только футбольные игры: кто мог забить и что помешало. Вера, не получив ожидаемого ответа, отвечала сама:

— Дура, но настойчива… Подлипала…

— Может, не дурна, но с плохим вкусом…

— Зубрила…

— Не глупа, но с задницей до колен.

— Единственное достоинство — коса. Дурацкое занятие отращивать волосы. Мороки много, неудобно.

Я больше слушал, но потом начались конкретные вопросы.

— Расскажи, как ты решился лечь в постель со взрослой женщиной.

— А никакой решимости не было.

— Но ты же хотел ее?

— Хотел.

— И как начал?

— Уже не помню.

Я пробовал увильнуть от слишком откровенного вопроса.

— Нет, ты помнишь, — настаивала Вера.

— Да все просто, — решился я. — Я обнял, стал с нее стягивать трусики. Она сказала: «Я сама» — и пошла расстилать постель.

Я понимал, что не надо бы мне все это рассказывать, но она еще девочка, а я уже взрослый мужчина, я ведь уже знал, что такое овладеть женщиной, и мне хотелось показаться перед нею опытным — я знал то, чего еще не знала она.

— А дальше? — спрашивала Вера.

— Дальше, наверно, как у всех.