Утро года - Василий Алферов

— А я в Большую Рязань ездил за овчинами… Иван Мироныч попросил. Сам-то он прихворнул что-то… Да что же это мы стоим? — спохватился дядя Максим. — Ехать надо скорее, ехать. Расстроился я, глядя на вас…

Дядя Максим усадил нас в сани, завернул в бараньи овчины, и мы поехали домой.

— Ну, дружки мои, должен вам прямо сказать, что вы все-таки герои, — прислонившись к нам, говорил он. — В такую стужу да в метелицу вам бы еще на Волге должен быть конец, а вы, смотри, куда ушли!.. Одним словом, молодцы и счастливцы вдобавок — от смерти избавились…

Дядя Максим поглядел на нас, облегченно вздохнул и, шевельнув вожжами, весело прикрикнул на гнедого:

— Но-но, кормилец, поторапливайся!..

Русак

Получив с Афанасьича за корзины шестьдесят копеек, мы из них взяли себе по гривеннику, а остальные деньги отдали родителям. Двадцать копеек нам были нужны на покупку тонкой проволоки, из которой делали петли для ловли зайцев.

В наших местах много разных зверьков и зверей. Но для нас, ребятишек, сподручнее всего было охотиться на зайцев, потому что способ лова самый простой и дешевый. Да и повадки заячьи нам были хорошо известны. Мы знали, что русак избегает глухих лесов, а больше всего живет в открытой степи, в мелких кустарниках или на лесных опушках. А беляк, наоборот, любит жить в лесу. На кормежку зайцы убегают больше всего ранним утром или поздним вечером. Русаки крупнее беляков и ценятся дороже. За русачиную шкурку скупщик Ахмет платил нам двадцать копеек, а за беляковую — на пятак дешевле.

— Все надо знать, все уметь с малых лет. Нельзя браться за дело, которое не знаешь или знаешь плохо… А охота на зверя или, скажем, рыбалка требуют еще и большой выносливости, смекалки, терпения, — часто давал нам наставления дядя Максим.

И мы с Яшкой надолго запомнили это.

Как только были готовы петли, мы на второй же день с утра пошли на лыжах ставить их. Петли ставят на лесных постоянных тропах, возле молодых кустарников, где зайцы чаще всего жируют. Каждая петля ставится на небольшом друг от друга расстоянии и привязывается к надежному, крепкому кусту.

У меня было двадцать петель, из них пять — давнишние, медные, остальные — из черной проволоки. А у Яшки только пятнадцать.

— Если бы мама дала мне еще пятак, у меня тоже двадцать было бы, — сказал Яшка. И, помедлив, заметил: — А в медные петли, говорят, зайцы не попадаются…

— Это кто сказал? — спросил я.

— Кто-то говорил, я не помню…

— Ну и врешь. Зайца любая петля затянет, если он в нее попадет.

— И веревочная? — удивился Яшка.

— Да, и веревочная, если заяц попадется беззубый.

— А беззубые зайцы бывают?

— Может, и бывают, если старые…

Утро было тихое, хмурое. Недавно выпал обильный пушистый снег, и лыжи наши вязли глубоко. Мы радовались, что след, по которому нам придется через несколько дней отыскивать и проверять расставленные петли, не сразу занесет снегом. Деревья и кустарники стояли в инее. Где-то постукивал молоточком дятел. В грустной, точно завороженной тишине этот однообразный и настойчивый стук слышался далеко. Всюду виднелись заячьи тропы, одиночные следы, утоптанные места возле молодых осинок.

Мы расставили петли каждый на своем участке и пустились в обратный трехверстный путь.

Около дома нас встретил мой отец.

— Вот и охотники, — сдвинув на затылок шапку, сказал он. — Поставили?

— Все до одного поставили! — ответили мы.

— Молодцы!.. А тут Ахмет заезжал. Спрашивал, нет ли зайчиков… Дня через три-четыре опять хотел заглянуть.

…В устойчивую погоду проверять петли мы ходили самое меньшее через неделю, а на этот раз пришлось идти раньше. Произошло то, чего мы больше всего боялись: на третий день, как были поставлены петли, подул такой буран, что света вольного не видно. Дул день и ночь и только под утро стих.

Нам не терпелось. Чуть свет мы отправились на лыжах в лес. Шли молча, торопливо. Нас мучил один вопрос: найдем ли мы свои петли или их занесло снегом?

— Эх, и не везет же нам, — первый заговорил Яшка. — Вон Микитка Табунов на гумне и то русака запетлял.

— Ты на Микитку не показывай, — сказал я. — Богатым во всем счастье. Он, если и не поймает, так у другого стащит.

Но вот и лес. Мы смотрим и не узнаем тех мест, где ставили петли. Перед нами — снежные холмы и гребни. Низкие кустарники исчезли — они были занесены снегом. Теперь вопрос ясен: петли наши пропали. Какая обида, кто бы только знал, какое горе!.. Мы долго ходили по глубоким сугробам, щупали вокруг палками, но бесполезно. Теплившийся до сих пор маленький огонек надежды потух совсем. Но вот Яшка вдруг закричал:

— Ва-ась, один русачок попался!.. Эх и здоровый!

Я стоял на опушке возле старого вяза, до боли кусал нижнюю губу, проглатывал горьковато-соленые комочки и как-то нехотя, безразлично отозвался:

— Ладно, иди скорее!

Яшка приволок замерзшего, скрюченного русака и положил на снег. Меня ничто не радовало. Немного отдохнув, мы заторопились к дому.

Яшка не меньше моего переживал, но горе его скрашивалось русаком, которого он сейчас нес за плечами. Ахмет заплатит за него двадцать копеек. На гривенник Яшка купит проволоки, наделает новых петель — и все в порядке. А каково мне? Яшка это понимал и все это время порывался чем-то утешить меня, но я и слушать не хотел, обрывал его:

— Перестань, ничего я не хочу слушать!..

Молча разошлись по домам. У нас в избе сидел за столом Ахмет и пил крепкий чай. Он часто заезжал к нам, иногда жил суток двое-трое. Мать ставила для него жестяной, с помятым боком самовар, варила или жарила баранину. Ахмет любил вкусно поесть и «пошаргать» крепкого, душистого чая. Уезжая, он платил матери за труды — когда четвертак, а когда и полтинник.

Ахмет Закиров не был хозяином, а служил у мелкого сызранского купца, имевшего заведение по выделке мехов. Он ездил по всему нашему округу, скупал шкурки пушных зверей, зверьков и павших ягнят.

Мужики уважали его за простоту, общительность и за доброе сердце. Понимая толк в лошадях, Ахмет часто помогал мужикам при покупке выбрать хорошую, без норова и не беззубую лошадь. У бедного мужика на лошади все хозяйство держится. А купи он, по незнанию, какую-нибудь, господи прости, шаромыгу — значит, кричи караул! Встанет она посреди дороги — и ни взад ни вперед. Часто маркитаны[1] продавали доверчивым мужикам никудышных лошадей. Зато купленные по выбору или по совету Ахмета лошади были, что называется, работяги. И за это благодарные мужики обещали помнить Ахмета Закирова до гробовой доски.