Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

Вот как возгордился бедный наш сеньор после своей победы над храбрым бискайцем. Но Санчо Панса был другого мнения, чем его господин, и потому, вместо того, чтобы промолчать, ответил:

— Сеньор, я человек смирный, кроткий, миролюбивый и готов стерпеть любую обиду, потому что у меня есть жена и дети, которых надо прокормить и поставить на ноги. А потому я, с разрешения вашей милости, ни в коем случае не подниму меча ни на простолюдина, ни на рыцаря. Я наперед прощаю все обиды, которые мне нанесли или нанесут еще. Пускай моим обидчиком будет знатный человек или простой, богач или бедняк, идальго или крестьянин, — мне все равно: я никого не трону.

Услышав это, Дон Кихот сказал:

— Хотел бы я, чтобы у меня не так болели ребра. Тогда бы я подробно объяснил тебе, Санчо, как ты заблуждаешься. Слушай, грешник. Вообрази себе, что ветер судьбы, доселе к нам неблагосклонный, вдруг переменился на попутный и, надув паруса наших желаний, благополучно пригнал нас в гавань того острова, который я обещал тебе. Боюсь, что ты не справился бы со своей новой должностью. Ведь ты не хочешь мстить за обиды, доблестно защищать свою честь, мужественно бороться за свои права. А между тем обычно жители завоеванных стран неохотно покоряются новому повелителю, и ему необходимы мужество и твердость, чтобы господствовать над ними.

— Хотелось бы мне обладать сейчас тем мужеством и твердостью, о которых толкует ваша милость, — ответил Санчо Панса, — уж очень тяжко мне приходится. Клянусь честью бедняка, сейчас я больше нуждаюсь в припарках, чем в поучениях. Попытайтесь-ка встать на ноги, сеньор, и давайте поможем подняться Росинанту, хотя он этого и не заслуживает: ведь именно он — причина нашего несчастья. Вот уж никогда не ждал я от Росинанта такой прыти, всегда считал его таким же благоразумным и миролюбивым, как я сам. Правду говорят, что не так-то просто разгадать своего ближнего. И кто бы мог ожидать, что за победоносными ударами меча, которыми вы наградили того несчастного странствующего рыцаря, так быстро последует град палочных ударов, обрушившихся на наши плечи!

— Твои-то плечи, Санчо, — сказал Дон Кихот, — привыкли к этому, а каково мне, которого никто никогда и пальцем не смел тронуть. Если бы я не думал — да что я говорю! — если бы я не был уверен, что на долю многих рыцарей выпадали подобные невзгоды, я умер бы с досады.

На это оруженосец ответил:

— Но раз, сеньор, такие невзгоды неизбежны для странствующих рыцарей, так сделайте милость, скажите мне, сыплются ли они все время понемножку, или для них есть какие-нибудь положенные сроки. Боюсь, что нам не выдержать больше и двух таких приключений!

— Знай, друг мой Санчо, — ответил Дон Кихот, — что жизнь странствующих рыцарей полна опасностей и злоключений, но зато каждый из них может надеяться завоевать себе королевскую и даже императорскую корону. Если бы у меня не болел так бок, я бы тебе рассказал, как некоторые из них одной лишь доблестью достигли королевского престола. Но даже после этого они нередко претерпевали великие страдания и бедствия. Прекрасным примером превратностей рыцарской судьбы может служить доблестный Амадис Галльский, который попал однажды в руки своего смертельного врага, волшебника Аркалая. Аркалай привязал его к столбу на дворе своего замка и дал ему более двухсот ударов уздой своего коня. И мне совсем не подобает жаловаться на страдания, ибо несчастья этих доблестных и благородных людей во много раз превосходят мои. К тому же раны, нанесенные случайно подвернувшимся под руку оружием, не считаются позорными. На этот счет имеются ясные указания в правилах о поединках, где говорится: «Если один сапожник ударит другого колодкой, которую держит в руке, то, хотя колодка эта сделана из дерева, нельзя считать, что тот, кого ударили ею, избит палкой». Не думай, что в этой несчастной схватке пострадала наша честь: ведь эти люди дрались простыми дубинами. Ни у одного из них, насколько мне помнится, не было при себе ни меча, ни шпаги, ни кинжала.

— У меня не было времени рассмотреть, чем они там дрались, — ответил Санчо. — Не успел я оглянуться, как они так попотчевали меня своими палицами, что у меня свет померк в глазах и ноги подкосились. К тому же у меня нет никакой охоты думать о том, пострадала ли моя честь от палочных ударов или нет. Довольно и того, что они так же крепко врезались мне в память, как и в ребра.

— Знай же, братец Санчо, — сказал Дон Кихот, — что нет горя, которое бы не забылось, и боли, которую бы не исцелила смерть.

— Да разве есть на свете невзгоды, — ответил Санчо, — хуже тех, которые может облегчить только время, а исцелить смерть? Если бы нашему горю могла пособить простая мазь, так это было бы еще не горе. Но мне сдается, что все больничные пластыри нам сейчас мало помогут.

— Не унывай, друг Санчо! Бери пример с меня, — сказал Дон Кихот. — Давай-ка лучше посмотрим, как обстоит дело с Росинантом. Думается мне, что бедняге досталось не меньше нашего.

— Чему же тут удивляться, — ответил Санчо, — раз он сделался странствующим конем. Еще удивительно, что осел мой так дешево отделался: он не потерял ни единого волоска, тогда как мы едва не лишились кожи.

— Судьба в невзгодах всегда оставляет лазейку, чтобы можно было выбраться из них, — сказал Дон Кихот. — Говорю я это к тому, что твоя скотина может на этот раз заменить Росинанта и довезти меня до какого-нибудь замка, где позаботятся о моих ранах. Я вовсе не считаю такой способ передвижения унизительным для рыцаря; помнится, я читал где-то, что добрый старый Силен, приемный отец и воспитатель веселого бога смеха, въехал в Стовратный город, сидя верхом на прекрасном осле[31].

— Да ведь он сидел верхом, ваша милость, — молвил Санчо. — Большая разница — сидеть верхом или лежать поперек седла вроде мешка с мусором.

На это Дон Кихот ответил:

— Раны, полученные в бою, всегда приносят честь, друг Панса. Поэтому не спорь больше, а лучше постарайся поудобнее уложить меня на осла. Нам надо поторопиться, чтобы ночь не застала нас в этом глухом месте.

— Но я слыхал от вашей милости, — сказал Панса, — что странствующие рыцари предпочитают проводить ночь под открытым небом.

— Это случается, — ответил Дон Кихот, — когда им не удается устроиться иначе или когда они влюблены. Правда, был один рыцарь, который простоял на скале целых два года, терпя зной, стужу и всякую непогоду, между тем как его дама сердца и не знала об этом. Знаменитый Амадис Галльский, навлекши на себя немилость своей дамы сердца, на целых восемь лет удалился в пустыню. Там он молился и каялся, проливая обильные слезы и моля суровую повелительницу о прощении. За все это время он ни разу не ночевал под кровом, не вкушал горячей пищи, не обновлял одежды. Можно привести и другие примеры. Но довольно болтать, Санчо. Поторопись, пока и с ослом не стряслось еще какой-нибудь беды.

— Авось, на этот раз дьявол не попутает, — сказал Санчо.

И, испустив десятка три охов и ахов, шесть десятков вздохов и дюжин десять проклятий по адресу того, кто его впутал в такое дело, он с трудом встал с земли. Согнувшись в три погибели, хромая и пошатываясь, он пошел к ослу и оседлал его. Осел тоже имел какой-то жалкий вид, словно сочувствовал беде хозяина. Санчо усадил на него Дон Кихота, привязал сзади Росинанта и, взяв осла за узду, поплелся кое-как в сторону большой дороги.

Но судьба сжалилась над ним: не успел он пройти и мили, как завидел вдали постоялый двор, который Дон Кихот тотчас же принял за замок. Напрасно Санчо убеждал его, что это постоялый двор. Дон Кихот упорно утверждал, что это замок. Их спор тянулся до тех пор, пока они не подъехали к воротам. Тут Санчо, не спрашивая, куда попал, последовал во двор со всем своим обозом.

Глава 11 о том, что случилось с Дон Кихотом и верным его оруженосцем на постоялом дворе, который рыцарь принял за замок

Хозяин постоялого двора, увидев Дон Кихота, лежащего поперек осла, спросил Санчо, что за беда случилась с этим беднягой. Санчо ответил, что он свалился со скалы и расшиб себе бока. Услышав это, хозяйка, женщина от природы сердобольная и сострадательная, поспешила на помощь Дон Кихоту и велела своей дочери, молоденькой и миловидной девушке, ухаживать за новым постояльцем. Вместе со служанкой, здоровой, рослой астурийкой с кривым глазом и плоским затылком, по имени Мариторнес, они приготовили для нашего рыцаря постель на чердаке, где еще раньше устроился на ночлег богатый погонщик мулов из Аревало. Постель эта была устроена из трех-четырех досок, кое-как укрепленных на двух скамейках разной вышины; на доски был положен тощий тюфяк; шерсть в этом тюфяке свалялась в твердые, словно булыжник, комья; две простыни, жесткие, как буйволовая кожа, да жалкое дырявое одеяло дополняли убранство этого дьявольского ложа.