Семь сувениров - Светлана Еремеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Подожди…подожди… Мы еще не договорили… – долетало из комнаты Игоря.
– Договорим вечером! – крикнул молодой человек, направляясь к входной двери.
– Подожди, говорю! – кричала Василиса.
– Что ждать-то?! Я и ко второй консультации сейчас опоздаю по твоей милости!
– К черту все консультации! Ты хочешь сломать себе судьбу!
– Наоборот, мама… Я хочу нормальной спокойной жизни… Я не хочу этого бесконечного постмодерна! Я устал от переизбытка снобизма, эгоизма, немотивированного зла. Для вас постмодерн в 1991 только начался, а там от него давно уходят… Уже лет тридцать как… Вы живете в мире абсолютной какофонии, в мире хаоса, где сосуществуют вернувшиеся из забвения христианство, ислам, буддизм, иудаизм и тут же атеизм, постмодерн и консерватизм, новое искусство и классический реализм, «смерть Бога»… Если вам нравится рассуждать о смерти Бога, о несуществовании мира, отмечать Рождество и Пасху и тут же ненавидеть друг друга за несовпадение взглядов, рассуждайте, отмечайте, ненавидьте! Только без меня! Не нужно за меня решать. Мне необходима определенность. А потом… я все понять не могу… идея о смерти Бога только для христиан придумана? Остальных она как бы не касается? А?.. Славой Жижек, говоря о смерти или о фиаско Бога, ненавязчиво так пишет о мире, созданном для буддистов, для мусульман, для иудеев. Он пишет о мире до христианства. О Древней Греции… Он не упоминает о Шумере, о более ранних культурах, но это как бы подразумевается… Это само-собой разумеется… Алан Бурдье, говоря о разрушении старых традиций западного мира, называет смерть Бога лишь символической. Умерла мол система старых символов. А Бог затаил дыхание и ждет. Ждет конструирования человеком нового мира… Так вот. Для меня мир существует, и я сам существую, и Бог существует! Как говорит один французский философ – Он, возможно, еще даже не родился! Его попросту не может не быть, если мы есть и наш мир есть! Тот самый мир, который Он создал. Ведь если Его нет, то и нас нет… Ведь все очевидно… как ни крути…
– О боже… Да кому ты там нужен?!
– Поверь… найдется тот, кому я буду нужен… Мне самому нужны эти мысли, эти идеи. Я хочу жить среди единомышленников!
– Нельзя быть таким наивным! Нельзя!
Краснов услышал, как открылась входная дверь. Игорь спускался по лестнице. Снизу долетел его удаляющийся голос.
– Мама, не волнуйся! Я в любом случае прислушаюсь к твоим пожеланиям… И я же не сегодня уезжаю…и даже не завтра…
Хлопнула входная дверь. Краснов бросил взгляд на страницу блокнота, лежавшего раскрытым на журнальном столе. Там было написано острым, неровным почерком Василисы: «Им кажется: убийцы сердце / Отравит сок стеблей. / Неправда! Взысканная Богом, / Земля добрей людей: / Алей цвет алой розы будет / И белой цвет – белей!» Он узнал строфу из «Баллады Рэдингской тюрьмы» Уайльда в переводе Валерия Брюсова. Николай перечитал эту поэму примерно три месяца назад, когда только познакомился с Василисой.
Послышались шаги. В дверях показалась Василиса.
– Вот… Начитался каких-то спекулятивных реалистов, Славоя Жижека, Стивена Хокинга, с его поисками нового пути через познание Вселенной… Ну никак не могу убедить его в том, что отъезд за границу – это путь в никуда… – сказала она, села в кресло напротив Краснова и закрыла блокнот.
– А почему вы так уверены, Василиса, что это путь в никуда? Ну закончит он там университет, вернется, найдет хорошую работу…
– Вернется?! – она усмехнулась и пристально посмотрела в окно. – Да никуда он не вернется.
– Зря вы так думаете… Сейчас там высокий уровень безработицы, но обучение по-прежнему качественное. Тем более он хочет стать программистом, создавать программы по переводам, электронные словари, смарт-учебники… Если я правильно понял… За этим – будущее. Он прав. Пройдет лет десять и профессии преподавателя, переводчика утратят всякий смысл.
– Вы уверены? – удивилась Василиса.
– Вы сами преподаватель… Неужели вы этого понимаете? Вспомните, о чем недавно говорил Илон Маск… Что-то там о вживлении чипов в мозг человека… Это я иронизирую, конечно… Но, что там говорить, смарт-обучение становится все популярнее.
Она опустила голову, легонько ударила пальцами по ручке кресла.
– Неужели нельзя обучаться программированию в Петербурге?
– Но там он сможет узнать намного больше. Поверьте. А это еще и языковая практика…
– Но как же тогда ваши кибернетические механизмы? Зачем ему языковая практика, если, по вашему мнению, знание языка заменит компьютер? – Василиса засмеялась.
– Да все вы прекрасно сами понимаете… Это просто эгоизм, Василиса. Обыкновенный родительский эгоизм. Отпустите его… И все будет хорошо… Тем более, он стремится туда, грубо говоря, не за материальными благами, а в поисках пути… В поисках какой-то новой философии… Это такая редкость в наше время…
– Да. Вы правы, я не хочу, чтобы он уезжал. Боюсь потерять его. А еще этот его приятель… Он не внушает мне доверия.
– А кто он?
– Программист. Артур Пирогов… Они учились в одной школе. Все оторваться друг от друга не могут.
– Мне кажется, вы преувеличиваете. Пусть посмотрит мир. Пусть определится.
– Ох уж этот мне мир… Нельзя объять необъятное… Он этого не понимает пока. Там все такие же постмодернисты, как и мы… Есть редкие исключения. Но они обитают в уютных кабинетах и на кафедрах философии, а не в повседневной жизни.
– Ну так пусть он это поймет. Только сам.
Василиса немного успокоилась и с интересом смотрела на Николая.
– Ладно… А как ваши успехи? – спросила она.
– Действительно… Какие-то успехи или подвижки точно появились… Спасибо, что позволили поработать в квартире отца. Это мне очень помогает… Вечером я опять отправлюсь туда.
– Хорошо…
– У меня есть пара вопросов.
– Да. Я вас слушаю.
– Я натолкнулся там на несколько интересных писем…
Василиса переменилась в лице, стала сосредоточенной, но старалась не выдавать эмоций.
– О каких письмах идет речь? – спросила она.
– О письмах вашего дедушки и дяди Константина.
Она опустила глаза.
– Понимаю… Вы хотите знать, кто такие Веселов, Леонидов и Пугачев?
– Про Пугачева я так уже все узнал… Один из комиссаров по культуре, председатель Комиссии по искусству Ленинграда в 1936–37-м годах. Расстрелян в 1938 году.
Василиса сдвинула брови
