Болота осушающий - М. Афремова

— Полить?

— Да, это черенок. Он не может без воды. Это очень важно.

Маша вошла в номер гостиницы. У окна на кровати сидела расстроенная молодая женщина — заплаканные глаза, растрепанные волосы, серый платок на плечах. Спиной к двери на стуле сутулился человек в шинели, накинутой на плечи. Он вскочил, извинился, сказал, что сейчас уйдет. Когда он говорил, Маша видела, как дрожали руки женщины, которые так и остались в его больших ладонях. Маша сказала, что еще рано, можно побыть здесь, в номере, и попросила папиросу. Про хлеб спросить было невозможно, хотя есть очень хотелось. Было одиннадцать часов вечера. Не раздеваясь, Маша забралась на кровать, сбросила мокрые туфли, поджала ноги, закурила… Но через минуту голова опустилась на подушку, и Маша провалилась в черную темноту сна.

Утром вскочила. Номер был пуст. Уже 6.30. Сейчас придет машина и отвезет ее на аэродром.

В ПУСТОМ ДОМЕ

Как мало людей на улицах! Вой сирены, протяжные гудки, и, прерывая радиопередачи, стучит метроном. О, как надолго запомнится Маше его равномерный стук и запах древесного спирта от изредка проезжающих машин! Белые линии бумажных полос перекрещивают окна. Мешки закрывают витрины магазинов. Серые шинели и темные пальто редких прохожих. Даже когда-то желтые дома и желтая листва потеряли свою окраску. Серый туман, серый асфальт, серые заброшенные скамейки в скверах.

Вот дом, указанный на клочке газеты. Маша входит во двор. Обычный двор большого дома: булыжник, водосточные трубы, одинаковые подъезды. Третий этаж. Звонок не работает. Дверь в квартиру чуть приоткрыта. Маша стучит. Никто не отвечает. Пустая пыльная лестничная площадка. Никого. Позвонила в две другие двери. Никто не отзывается. Только из одной квартиры беспомощный телефонный звонок. Маша стоит ждет — не слышно ли шагов по лестнице? Нет. Ждать она больше не может. Уйти? Но когда она снова придет сюда? Транспорт с каждым днем работает все с большими перебоями. Редко кто теперь возвращается каждый день домой, большинство людей остается ночевать на работе.

Маша решила открыть незапертую дверь. Полумрак прихожей. Пахнет старой мебелью, одеждой, резиновыми галошами. Запахи смешались и повисли в воздухе. Налево из двери падает свет на зеркало. По обе стороны зеркала тускло отсвечивают бронзовые бра, такие нелепые и ненужные сейчас. В комнате синие бумажные шторы спущены не до конца. Шкаф наполовину пуст — стопки книг, перевязанные, лежат на полу. Чемодан на стуле еще не застегнут. Около печки разорванные фотографии, исписанные листы бумаги, старые газеты. Беспорядок перед отъездом? Куда положить сверток, чтобы его сразу заметили? Вот в углу старинное бюро красного дерева. Затейливые позолоченные украшения — головы лис около замочных скважин, граненые тонкие ножки с длинными колосьями. Чего только не видело это бюро и, наверно, по-своему привыкло даже к пыли. Маша положила на него сверток. Потом подумала. Развернула. Вытащила коротенький зеленый черенок. Поискала глазами, увидела стакан, рядом графин. Маша до половины наполнила стакан водой, положила туда черенок. Поставила под бюро. Прохладнее места не нашла. На бюро положила обертку так, чтобы сразу бросалось в глаза имя «Дагмара». Поискала карандаш — приписала: «Черенок под этим бюро».

— Вот так. Адреса я, конечно, не помню. Но дом нашла бы хоть сейчас.

— А улицу мне называла Лена. Староневский… и имя.

— Что ж, поезжай… Остановишься у моих родственников. А как искать дом, я тебе нарисую. Ты знаешь Ленинград?

«ВАМ ПОВЕЗЛО…»

Дверь ему открыла высокая старуха в белой шали с бахромой.

— Вы к кому?

— Извините, пожалуйста. Может быть, к вам. Здесь жил Алексей Белогорский?

— Да. Я его мать. Проходите.

Женщина была, видимо, скупа на слова.

— Вы знали его? Впрочем, что же это я, вы тогда под стол пешком ходили. Значит, кто-то вас послал?

— Нет. Я сам. Меня… То есть не совсем меня. Нас интересует судьба куста. Вы о нем знаете? Откуда он взял…

Объяснения Семена были не очень внятны, но старуха не удивилась. Она, видимо, все поняла.

— Давайте по порядку. Меня зовут Лидия Павловна.

— Я Семен… — Семен смутился окончательно, оттого что не назвал себя сразу. Только выпалив первые фразы, он вдруг понял, что его вторжение, может быть, не совсем тактично.

— Садитесь, — продолжала Лидия Павловна. — Сейчас будем пить кофе. Она вышла. Семен огляделся. Вот она, комната, о которой рассказывала Мария Степановна, только теперь она прибрана. Где же бюро?

Когда Лидия Павловна вновь вошла в комнату, Семен совершенно неожиданно для себя спросил:

— А где бюро?

Лидия Павловна подняла брови.

— Бюро я продала. Вы очень хорошо информированы. Что еще вас интересует?

— Да нет. Я так… Только куст. О бюро я знаю от Марии Степановны.

— От кого? Впрочем, неважно. У вас склонность выражать свои мысли беспорядочно.

Старуха принесла кофейник, разлила кофе в чашки, спросила:

— Так что же вы знаете о кусте?

— То, что Алексей… извините, не знаю отчества, его посадил. И хотел осушать болота.

— Ну уж не так просто.

— Да нет. Конечно. Но куст срезали этим летом. А у вас должен был быть отросток. Если не погиб. И вы можете знать, откуда взялся куст. Мне это очень нужно. Болота. И потом… Лена.

— Понятно. Вам повезло, что я преподаватель. Психологии. Бывший. Черенок не погиб тогда. Кто-то привез его к нам. Он появился в комнате совершенно неожиданно. В день, когда Алексей уходил в армию… Он очень обрадовался. «Видишь, какой живучий, — говорит. — Ты уж расти его». Я посадила его в горшок. Вырос он удивительно быстро. Куст не куст. Маленькое дерево. Очень много требовал воды. Но не мерз. Выносливый оказался. А вы же знаете, как во время блокады… Потом меня увезли в госпиталь. Дистрофия. Вывезли через Ладогу. Я просила друзей взять себе растение. Вернулась — нет его. А кто взял — не знаю. У Алеши два друга были. Валя Урасов, он-то ему и раздобыл этот куст, а где — не знаю. Алеша не успел толком рассказать. «Это удивительная история, мама, — говорил. — Мы опубликуем все это, как только удастся вернуться к работе». Да вот не вернулись они… Валя писал мне потом, но о растении — ни звука. Да, он москвич. В Ленинграде его тогда и не было. Сошлись они с Алешей в экспедиции. Валя должен знать, откуда оно, это растение. Другой Алешин приятель, Игорь, — тот учился в Ленинграде. Музыкант. Не слыхать что-то, как он сейчас. Я-то его после блокады не встречала… Может быть, он взял? Он бывал у меня во время блокады. Помогал как мог. Добрый он, только слабый был. Да. Так вот. На фронт его не брали. Не годен был. Здесь работал на заводе. Может быть, он и взял горшок себе в память о друге. В ботанике он не разбирался. Валя жил на Самарском в Москве, мать его там жила. А где Игорь — не знаю. Страна большая. Здесь у него родных не было.