Журнал «Вокруг Света» №06 за 1995 год - Вокруг Света

В кабачок тем временем приходили новые посетители, здоровались со всеми за руку и присоединялись к разговору. Вновь пришедших с удовольствием разыгрывали: предлагали угадать, откуда я родом. Снова приходилось доставать студенческий билет.

Видимо, наш визит надолго запомнился Мари Подерс и ее клиентам. Андрео часто передавал мне от них привет. Несмотря на свою нелюбовь к чужакам, Мари Подерс с удовольствием встречала (и, я надеюсь, встречает до сих пор) гостей, которых приводил к ней Андрео. В прошлом году у нее гостили корреспонденты валлийского телевидения, которых пригласил с помощью Андрео один университетский преподаватель, валлиец, прекрасно говорящий по-бретонски. Фотография Мари Подерс попала на обложки журналов.

Вообще, в бретонцах меня многое поражало. Например, свойственная им боязнь незнакомых людей. И не только иностранцев, но и ближайших соседей. Это особенно разочаровывает собирателей фольклора. Часто они никак не могут добиться у какого-нибудь народного сказителя, чтобы он рассказал им сказку или спел песню. Ответ обычно такой: «Зачем вам наши сказки? Ведь вы не из нашего прихода!» В отличие от наших соотечественников, которые готовы порой излить душу случайному попутчику, бретонцы не привыкли просто так заговаривать с первым встречным. Да и со знакомыми разговор часто ограничивается двумя-тремя фразами. На вопрос: «Как дела?» отвечают обычно: «Спасибо, хорошо», если все в порядке, и «Спасибо, в общем неплохо», если дела не клеятся. Рассказывать же о своих заботах и радостях не принято. Такие новости приберегают для очень близких друзей или родственников. С незнакомыми людьми откровенничать неприлично, а уж сказки рассказывать... Но если вы приходите к человеку раз, другой, третий, постепенно становитесь его знакомым, то, может быть, вам, как близкому другу, он и расскажет какую-нибудь из тех историй, что случились давным-давно.

Андрео часто записывает на диктофон разные истории, которые рассказывают ему старички и старушки — им ведь редко когда удается найти благодарного слушателя. Он сетовал, что зачастую бывает очень трудно уговорить какую-нибудь стеснительную бабушку говорить перед записывающим устройством, а если и удается, то порой все ее красноречие куда-то исчезает.

Скандальная история

Как я уже говорила, не все бретонцы любят родной язык.

В том же кабачке у Мари Подерс с нами произошла маленькая скандальная история. Когда я мирно беседовала с одним милым дедушкой, заинтересовавшимся тем, как у нас в России выращивают озимые, а Андрео с Валери выяснили у кого-то местный вариант какой-то песни, в бар вошел нетипичный посетитель. Он был одет по-другому, да и держался не так, как все. Позже мне объяснили, что он работал в торговом флоте и часто бывал за границей, поэтому, вероятно, считал себя культурным человеком и смотрел на окружающих немного свысока. Тем не менее он со всеми поздоровался, перекинулся двумя-тремя фразами (по-бретонски, разумеется) со старыми моряками и посмотрел на нас троих.

— А вы тут что делаете, интересно? спросил он по-французски. Узнав, что мы студенты и приехали сюда попрактиковаться в бретонском, он неожиданно рассердился:

— И как вам не стыдно! А еще в университете! Кто только вас там учит? Молодежь, а туда же... Ну они, — он не очень уважительно указал рукой на завсегдатаев кабачка, — люди необразованные, не понимают, а вы-то должны понимать, на каком языке говорите! Это же фашистский язык!

Мы пробовали что-то возразить, но посетитель продолжал свой прочувствованный монолог:

— Дожили! Теперь бретонский преподают в школах! Хорошо еще не во всех...Да если бы у моих детей в школе преподавали бретонский, я бы забрал их оттуда. Пусть бы лучше совсем без образования остались, чем учили бы этот фашистский язык!

Честно говоря, услышав такое, я просто опешила. Сердитый посетитель удалился, а я решила выяснить у моих друзей, при чем тут фашисты. Вот что мне рассказали.

В любой семье, как говорит пословица, не без урода. Любое национальное движение, особенно если оно встречает упорное сопротивление властей, может приобретать уродливую форму. Патриоты легко превращаются в шовинистов, а борцы за национальную культуру в террористов. Было такое и в Бретани. Еще до войны на центральной площади Ренна бретонские террористы взорвали скульптуру, украшавшую здание мэрии. Скульптура, изображавшая коленопреклоненную Бретань, отдающую свою свободу Франции, не льстила самолюбию бретонцев.

Это происшествие, естественно, наделало много шуму, как в буквальном, так и в переносном смысле, но несколькими годами позже произошло нечто куда более скандальное: некоторые бретонские писатели, лидеры национального движения, в пику французам, боровшимся с фашистскими захватчиками, стали на сторону оккупантов. Этот факт был подхвачен прессой, и, как это всегда бывает, дурная слава распространилась и на всех тех, кто не имел никакого отношения к политике и занимался только языком и культурой.

Давно ушли в прошлое террористические акты, на смену которым пришли забастовки рыбаков и фермеров, но и сейчас, через пятьдесят с лишним лет, у многих словосочетание «бретонское движение» вызывает неприятные ассоциации. До сих пор многие, как тот сердитый посетитель кабачка, уверены, что бретонским языком занимаются только фашисты. Часто можно услышать, как о ком-то говорят: «Он увлекается бретонской культурой... Но он не националист, не думайте, он просто собирает бретонские книги».

Говорящие коровы

Бретонцев так упорно убеждали, что их язык недостоин человека, что некоторые считают, что по-бретонски можно общаться только с животными. Как-то я спросила у одной фермерши:

— Вы говорите по-бретонски?

— Что вы? — искренне удивилась она. — Я не говорю по бретонски, а вот мои коровы — другое дело.

— То есть как?!

— Они понимают, когда я к ним обращаюсь по-бретонски — «Домой!», например, или «На луг!». Так они привыкли. А я сама по-бретонски только несколько слов знаю и до девятнадцати считать умею.

— А почему до девятнадцати?

— Я не знаю, как будет двадцать.

Все это показалось мне несколько странным, тем более, что от Валерия знала, что эта женщина выучила французский в школе и не может не помнить хоть чего-нибудь.

— А сколько у вас коров? — спросила я по-бретонски.

— Коров-то? — на том же языке ответила женщина — Двадцать четыре!

Иногда можно переубедить человека. После моих визитов на каникулах мадам Коттен, по-моему, перестала считать бретонский язык чем-то ненужным и некрасивым. По крайней мере, Валери в этом уверена.

Но переубедить — не значит вернуть потерянное. Можно, хоть это и нелегко, доказать людям, что не следует стыдиться собственного языка, но это не значит, что они смогут снова на нем говорить.

Перед нашим отъездом в Ренн семья Коттен решила устроить небольшой обед в кругу ближайших родственников. Собралось несколько человек лет пятидесяти. Видимо, долгие беседы о бретонском языке пробудили в них ностальгические воспоминания, и они решили: за столом говорить только по-бретонски. По-французски ни слова. Но все оказалось не так просто. Язык, даже родной, с годами забывается. То и дело кто-то забывал какое-нибудь слово и обращался за помощью к окружающим. Через полчаса напряженных усилий всем стало тяжело и неловко. Однако переходить на французский первым никто не решился. Положение спас один из младших кузенов Валери, неожиданно появившийся на пороге. «Интересно, — с надеждой спросили его, — а ты говоришь по-бретонски? » — Как и следовало ожидать, он ответил: «Нет, я кроме двух или трех слов, ничего не знаю». Сидевшие за столом с явным облегчением вздохнули и перешли на французский.

За что нас били по рукам?

Как-то я спросила у Валери:

— А читать по-бретонски твои родители умеют?

— Нет, — ответила Валери, — даже бабушка не умеет. А вот мой прадедушка, ее отец, умел.

— А что если показать им бретонскую книгу?

— Не поймут. Я много раз предлагала им что-нибудь прочитать. Ты ведь видишь, какая разница между тем, как в книгах пишут, и тем, как здесь говорят. И произносится не так, и слова не те.

Действительно, иногда Коттены, позабывшие многие слова, спрашивали их у меня или у Валери. Часто мы с Валери употребляли слова из стандартного литературного языка, которых здесь никто никогда не слышал.

— У вас так в университете говорят? — со смущением и опаской спрашивали нас. — Ну, значит, так и надо говорить, а мы, наверное, говорим неправильно...

И больших трудов стоило доказать им, что их живая речь ничем не хуже того языка, который преподают нам в Ренне.

Забавно, что те же самые слова, сказанные тем же тоном, я часто слышу от своего отца-ассирийца, который тоже говорит на диалекте и не умеет ни читать, ни писать по-ассирийски. В свободное время, когда таковое имеется, я стараюсь учить ассирийский по учебнику, с трудом осваивая ассирийскую письменность. За консультациями, естественно, обращаюсь к отцу. Часто в учебнике знакомые ему слова рекомендуется произносить по-другому, или у них другое значение. И я вспоминаю родителей Валери, когда мой отец в сомнении произносит: — В учебнике так написано? А у нас по-другому говорили... Может быть, мы говорили неправильно?..