Подлетыши - Анатолий Максимов

— Пятерка вам, Илья Степанович! — Мальчишки торжествовали: замполит дал им повод показать себя молодцами-знатоками. Лишь один Ергин оставался объективным.

— За что же нашему новичку «пять»? У него провод кривулинами проложен, изоляцию на концах зубами, что ли, зачищал. Видите, какая рваная…

Поставили Илье «три», да и то учитывая, что это его первый урок.

Бедолаги, которые почему-то не выполнили задания, тянулись за мастером, упрашивали:

— Подключите ток. Ну, пожалуйста… Может, все-таки лампочки и загорятся?

Они досадливо гремели инструментами, кое у кого даже навернулись на глаза слезы.

Ребята ушли на обед. Ергин опустился на стул, подпер сухой рукой впалую щеку. Сидел он в непривычно тихой мастерской и вполголоса что-то напевал.

На лице и в позе Ергина теперь видел Дегтярев усталость. В прошлый день была в группе теория — мастер вроде бы свободный, однако он ушел домой, лишь когда ребята легли спать. Присутствовал на уроке обществоведения; потом пожаловал к нему родитель одного подростка; едва успел приготовиться к практике — пригласили на совещание к директору. И так до позднего вечера мастер-наставник не знал покоя.

Ергин снял с себя рабочую одежду, долго мыл руки, сплошь усыпанные застаревшими ссадинами, ворохнул мокрой пятерней все еще удало вьющиеся волосы.

Глава восьмая

Пришел Сергей в училище и с первых дней невольно потянулся к мастеру Ергину. Ергин тоже приметил Сергея, который не смеялся над его излюбленными словечками, как другие ребята, даже сердился на Петю Гомозова, если тот имитировал разговор Ергина. «Мальчишка видит во мне что-то особенное, а не ради моих побасенок льнет ко мне», — думал Елизар Мокеич. Всех ребят он называл «наследничками», а «племяш» был у, него лишь один Порошкин, хотя тот никакой ему не родственник, да к тому же и не в его группе.

Иной раз, когда выпадало время, Сергей забегал в мастерскую Ергина и с интересом наблюдал, как мастер готовился к уроку: фуражка-восьмиклинка на затылке, худощавое лицо сосредоточенное; сухие, цепкие руки владели напильником будто безо всяких усилий, а только лишь придерживали, чтоб не улетел тот перышком. И напильник, цзыкая, весело напевая, порхал над белым огнем заготовок, словно дразнил, заигрывал с разгоряченным металлом, звал его в полет.

Да, работал мастер споро и заманчиво. Он как бы забавлялся, и никакими уговорами не отвести его от верстака.

— Здорово, плямяш! — обычно приветствовал Сергея Ергин. — Видишь, вытачиваю зубильце. Завтра будет о чем наследничкам сравнить свои поделки.

Как-то раз помогает Порошкин мастеру нарезать резьбу на болтах и говорит, что дома заклинило электрическую плиту. Не нагревалась одна конфорка, Сергей полез глянуть, в чем дело, — подергал провода, поджал винты, включил ток — в плите что-то треснуло и вспыхнуло. Теперь отказали все конфорки. Отца нет, в командировку уехал, сидит Сергей на сухом панке.

— Да ты уже успел чему-то научиться! — Ергин не то хитренько, не то осуждающе смотрел на подростка. — Не каждый-то устроит короткое замыкание.

Вечером мастер взял провод, инструмент и отправился с Порошкиным к нему домой.

Приходит и видит: в комнате акварельные, карандашные рисунки. Особенно привлек внимание Елизара Мокеича портрет молодой женщины.

— Мама, — сказал Сергей. — На фотографии она совсем не такая, какой я ее помню, вот и нарисовал…

Елизар Мокеич копался в плите, о том о сем разговаривал с пареньком, а сам в открытую дверь поглядывал на рисунки.

Отремонтировали плиту, вскипятили чай, и тогда мастер спросил:

— То, что на стенах, наверное, не все твое художество?.. Ну, показывай, плямяш, не стесняйся, не скупись, я ведь тебе печку наладил.

Сергей принес из другой комнаты панорамные картины баталий, амурские пейзажи.

— Вот, оказывается, какой ты умелец! Давай унесем замполиту. Он-то уж разберется, что у тебя такое выходит. — Ергин бережно сворачивал картины в рулоны.

— Стоит ли занимать людей причудами детства? — заметил Сергей. — Теперь не рисую. Лень да и некогда.

— Тем более надо показать Илье Степановичу, — настаивал мастер. — А вдруг ты зарываешь в себе талант?! И Вадим Павлович, мастер твой, удивится.

— Как же! — услышав о Паркове, холодно возразил Сергей. — Да мы, хоть выше себя прыгни, наш мастер и глазом не моргнет. Мелюзга мы для него. Чижи, одним словом…

Ергин выпил две кружки чая, экономно прикусывая сахар-рафинад, и собрался уходить. Но, выслушав, что Сергей говорит о своем мастере, налил третью кружку.

— И ты сядь, не топчись, — велел пареньку. — Чижи вы, говоришь, для Вадима Павловича, да? А кого он старается ремеслу научить? Да все свежее, прямо со стройки, кому показывает? Вам. Сам работал-мотался в командировках и в техникуме заочно учился. Хочет Вадим Павлович, чтоб и вы легких путей-дорог в жизни не искали, потому, может, он с вами крут и неулыбчив. Он-то знает: если в юности не научитесь по-настоящему трудиться — пропадете наверняка. Вот какие, племяш, гнутые проводки получаются.

Утром ребята увидели в фойе учебного корпуса персональную выставку картин Сергея Порошкина. Тут — на целых два ватмана — первый сплав дикой рекой на плотах и баржах переселенцев из Восточной Сибири, одна из станций Байкало-Амурской магистрали и многое другое. Прозвенел звонок на занятия, но подростки никак не могли оторваться от необычной выставки. Сергей не показывался на глаза ребятам. Зато Елизар Мокеич толкался среди них, с удовольствием выслушивал похвалу, на критику серчал. Высказал свое мнение и мастер Парков:

— Все это хорошо в художественной школе, а тут главное — электротехника. Посмотрю я сегодня, как Порошкин ответит на уроках.

…После обеда Коновалов завел в столярку своего подопечного Петю Гомозова и мрачновато сказал:

— Каково, Петро, возвысились над нами Ергин и его «племяш»? То-то я нынче сон худой видел. Приснилось мне штук десять кошек — красных, зеленых, коричневых… Проснулся и спрашиваю у старухи, к чему бы это? Она мне: в среду сны не сбываются. Век прожила баба, а сны так и не научилась разгадывать! — Коновалов бросил ножку стула в ворох лома. — Привожу в училище и — на тебе! Все толкутся у картин — славят Ергина с Порошкиным. Вот к чему сон-то был…

— Везет же людям! — воскликнул Петя. — То они в пикете ночуют, теперь художниками оказались. Вечно в славе купаются…

— Нашел чему завидовать — пикету, — не понравилось Коновалову. — Да это же сплошной позор и стыд!

— И позор — тоже слава… Демьян Васильевич, — спросил Петя, — вы вправду, что ли, не уважаете Ергина? А мне так кажется — в шутку…

— Перекрестись, чтоб не казалось.

— А Ергин про вас такое рассказывает, такое… — издалека продолжал Петя, но, увидев чересчур раздосадованное лицо столяра, засмеялся. — Да вовсе не о том вы думаете — не насмехается он над вами. Елизар Мокеич сплошную похвалу несет… Все у нас от него узнали, что вы на войне орден Красной Звезды получили.

— Ишь ты! — облегченно, с гордецой произнес Коновалов и выпрямил сутулую спину. — Сколько лет миновало, а он ведь помнит! Ну, Петро, сказывай, что еще доброе разносит про меня Ергин? Он-то про меня все знает. Вместе молодыми были… Оно, конечно, — призадумавшись, словно вспоминая что-то давнее, хорошее, сказал столяр и подсел на скамью к подростку. — И я бы тоже мог тебе, Петро, немало поведать о Мокеиче. Мы с ним немцев били и японцев из Маньчжурии гнали… — Но вдруг спохватился: — Ты вот что… Ты поменьше слушай этого Ергина. Давай-ка лучше думать, как нам обскакать его с Порошкиным, как им устроить конкуренцию?

Оба глубокомысленно помолчали, и столяр спросил:

— Не увлекался ли ты, Петро, в детстве чем-нибудь выдающимся?

— Еще как увлекался! Пуговицы в школьной раздевалке срезал, пока батька не врезал мне ремнем по заднице. Может, заварить снова?

— Не городи ерунду! — осерчал Демьян Васильевич. — Были или нет, спрашиваю, у тебя благородный способности?

— Были, — кротко признался Петя. — На парте царапал всякие буквы… — Коновалов в отчаянии опустил руки. — А также умею лобзиком из фанеры шкатулки… — поправился подросток.

— Тоже не годится, — безнадежно изрек столяр. — Хотя погоди… У тебя талант к вырезыванию или было временное поветрие? Погоди… Да ведь мы с тобой, Петро, такое можем вычудить, такое!.. — И столяр ликующе застучал костяшками пальцев по скамье. — Прямо сей же час и возьмемся фуганить. Нет, сперва ты уроки выполни. Уроки надо, Петро. Без них никак нельзя начальство заругается. А я пока материалу припасу…

Взялся Коновалов перебирать листы фанеры, доски, приговаривая:

— Объявим Ергину конкуренцию!..

Надо сказать, в училище долго никак не набирало разгон техническое и художественное творчество. Были комнаты, руководители кружков, висел ярко написанный примерный план, чем надо бы заняться. Ребята же увлекались в основном спортивными секциями. Но после того, как Дегтярев устроил выставку рисунков Порошкина, начались упорные творческие изыскания…