Петля (Инспектор Лосев - 2) - Аркадий Адамов

У Любы начинает дрожать подбородок.

- А у нее был кто-нибудь? Она собиралась замуж?

- По-моему, кто-то у нее был. Но она мне ничего об этом не рассказывала. Ну, ни словечка.

- Он москвич?

- Я же вам говорю, ничего не знаю. Я вот ей про все рассказывала. А ее спрошу... Она только махнет рукой, и все. "А, Любаша, не стоит об этом". Но знаете что? Замуж, по-моему, она не собиралась. Так мне кажется.

- А где вы с ней бывали? - спрашиваю я. - В каких компаниях?

- Знаете, ни в каких. Я ее ну никак не могла никуда вытащить. Так, в театр ходили, в кино. Дома болтали, чай пили.

- А кто еще с вами бывал?

- Ну, иногда мои знакомые.

- И никто не пытался за Верой ухаживать?

- Ой, что вы! Еще как пытались. Только Вера какой-то равнодушной оставалась. А это сразу мужчина чувствует. И реагирует. Верно?

- Да, конечно, реагирует, - невольно усмехаюсь я.

- Поэтому я и догадалась, что у нее кто-то есть. Раз такая она к ним ко всем равнодушная.

Люба оказывается очень непосредственной и искренней девушкой и, видимо, действительно любила Веру. Впрочем, Вера это, кажется, вполне заслуживала. Но характер у нее был сложнее, чем у подружки. И мне надо его понять. Только тогда можно будет понять и поступки, а может быть, и угадать их.

- Скажите, - снова спрашиваю я Любу, - а с кем Вера еще дружила, кроме вас?

- С Катей, - убежденно отвечает Люба. - Это ее школьная подруга. Очень славная девушка.

Однако ни фамилии, ни телефона этой Кати она не знает. С ней Люба встречалась лишь у Веры, и то не часто.

- Последний вопрос, - говорю я. - Вы не знаете, почему Вера хотела уйти с этой работы?

Люба пожимает плечами.

- Ей было трудно, тут вечная беготня.

- Она вам это говорила?

- Ой, что вы! Но я это прекрасно понимала. Я сама одно время работала секретарем.

- Ну, как сама Вера объясняла вам, почему она хочет уйти с этой работы?

- Как? Вот что устала, что... ну, так конкретно она больше ничего не говорила.

Люба немножко растеряна.

- А вы не знаете, - снова спрашиваю я, - как к ней ваш начальник относился?

- Станислав Христофорович? Он вообще очень деловой, справедливый, выдержанный, и все его уважают.

Люба оглядывается. Мимо нас снуют люди.

- И Вера уважала?

- Наверное. Мы об этом с ней не говорили.

- Не ухаживал он за ней?

- Ой, что вы! Он же совсем пожилой, - Люба скромно опускает глаза. Ему, наверное, пятьдесят лет. И у него семья.

Я невольно усмехаюсь.

- Всякое, знаете, бывает.

- Да, да. Конечно, бывает. - Люба оживляется. - Я тоже знаю такие случаи. Ей двадцать, а ему пятьдесят. И безумный роман. Прямо как Мария и Мазепа. Помните? - Она слабо улыбается. - Только тут ничего подобного не было. У любой нашей девочки спросите.

Я смотрю на часы. Подошло время моей встречи с товарищем Меншутиным, о которой я еще утром с ним условился. Поэтому я прощаюсь с Любой, и она, застенчиво кивнув мне в ответ, исчезает за дверью.

А я направляюсь по коридору к кабинету Меншутина.

В приемной обращаю внимание на девушку, сидящую за столиком секретаря. Совсем юная, худенькая, стриженная "под мальчика", с тщательно выложенными на висках локонами, в красивом черном платье, она строга и совершенно неприступна, всем своим видом она как бы говорит входящему: "И не думайте ко мне приставать с глупыми и неслужебными разговорами, я очень занята, у меня очень важная работа, и мне не до пустяков". Но эта чрезмерная строгость идет у нее, как мне кажется, от непривычки к новой работе, к окружающим людям, от неуверенности в себе. А вообще эта девушка любит смеяться, но сейчас ей страшно, я по ее глазам это вижу.

Чтобы не смущать юную секретаршу, я выполняю ее немой приказ и сдержанно прошу доложить начальству о моем приходе. Девушка бросает на меня по-детски любопытный взгляд и торопливо исчезает за дверью.

Интересно, что ждет за этой дверью меня. Я знаю, всякие служебные неприятности, ссоры, взыскания, иной раз несправедливые, обычно тяжело переживаются людьми. И если психика чуть-чуть неустойчива, если легко ранима, то последствия здесь могут оказаться весьма тяжелыми.

Но вот секретарша снова появляется передо мной и с подчеркнутой строгостью приглашает пройти к своему начальнику. Смешная девочка.

Кабинет товарища Меншутина светел, просторен и солиден, стены отделаны под ясень, огромное, во всю стену, окно, под ногами пушистый синий ковер, удобная, тоже светлого дерева мебель, в длинном книжном шкафу под стеклом мерцают золотом корешки энциклопедий и других толстых и почтенных справочников.

Меншутин оказывается высоким, почти с меня ростом, грузным человеком с мясистым, загорелым лицом, короткими темными усиками и большими залысинами на лбу, нижняя губа у него чуть отвисла, что придает ему несколько заносчивый и пренебрежительный вид. Одет Меншутин добротно и модно, даже несколько франтовато, с претензией, пожалуй, на излишнюю моложавость. Такой, наверное, любит хорошо пожить, вкусно поесть и поухаживать за молодыми женщинами. И всегда очень доволен собой. Счастливое чувство. Впрочем, все это мне, возможно, и кажется. Вид у Меншутина сейчас деловой, сосредоточенный и в то же время приветливый.

- Прошу, прошу, - говорит он, встречая меня у самой двери и широким жестом указывает на мягкие кресла и круглый столик в стороне от огромного письменного стола, заваленного бумагами.

Я опускаюсь в одно из кресел. Напротив меня располагается Меншутин, небрежно перекинув ногу на ногу. Он вынимает из кармана пиджака пачку "Кента", угощает меня, затем предупредительно щелкает передо мной заграничной газовой зажигалкой. Закурив сам, он с удовольствием откидывается на спинку кресла и любезно, но чуть снисходительно осведомляется:

- Так чем могу быть полезен, уважаемый товарищ?

- Дело в том, Станислав Христофорович, - говорю я, - что три дня назад погибла ваша сотрудница Вера Топилина.

- Что?! - едва не подпрыгивает в своем кресле Меншутин и, подавшись ко мне, неуверенно переспрашивает: - Погибла?..

- Да, - утвердительно киваю я. - Погибла. Пока еще только не ясно, убийство это или самоубийство. Ведем расследование. В связи с этим я и приехал к вам.

- Но позвольте, позвольте! - взволнованно восклицает Меншутин. - Откуда может взяться самоубийство? Молодая, красивая, психически нормальная женщина. Это же нонсенс. Абсурд. Она что же, письмо оставила?

- Нет, письма мы пока не обнаружили.

- Ну вот, видите. Но как же это все случилось, скажите, ради бога? Какой ужас, какой ужас...

Он нервно затягивается и стряхивает пепел в хрустальную пепельницу на столике. От его самоуверенности и снисходительности не осталось и следа. Он даже растерян, и ему требуется немало сил, чтобы снова взять себя в руки. Мое сообщение оглушило его.

Тем временем я очень коротко сообщаю об обстоятельствах гибели Веры. Когда я кончаю, Меншутин, уже придя в себя, безапелляционно объявляет:

- Это убийство. Уверяю вас. Посудите сами...

И он пускается в наивные, пустые, абсолютно дилетантские рассуждения, но с таким видом, будто он сообщает мне и растолковывает необычайно тонкие и глубокие умозаключения и вдобавок снисходительно поучает, как надо работать.

Есть, знаете, такой тип людей, который я, кстати, терпеть не могу. Они считают, что все знают лучше всех, что могут поучать кого угодно: врача как лечить, гидростроителя - как надо строить плотину и как не надо, режиссера - как ставить спектакль, летчика - как водить самолеты, писателя как надо писать книги, шахтера... Словом, кого угодно. Вот сейчас он поучает меня. И в отличие от всех других, которые могут послать его ко всем чертям с его советами и поучениями, я этого сделать не могу. Он мне нужен для моей работы, и я заставляю себя быть с ним терпеливым и вежливым.

Но, хотя и очень вежливо, я все же вынужден прервать поток его рассуждений и поучений.

- Простите, Станислав Христофорович, - говорю я. - Но не смогли бы вы мне охарактеризовать Веру?

- Веру? Пожалуйста, - охотно откликается Меншутин. - Это была чудесная девушка. Мягкая, добрая, спокойная. Мы с женой в ней души не чаяли. Свои-то, знаете, разлетелись.

- Вера бывала у вас дома?

- Да, да. Случалось.

- Какие-нибудь поручения?

- Не только. Иногда просто завозил ее на чашку чая. Лиза всегда была рада. Это моя супруга. Елизавета Михайловна. Так, знаете, по-семейному вечер коротали.

Загорелое, грубоватое лицо Меншутина с фатоватыми усиками и капризно оттопыренной нижней губой внезапно становится добрым и даже растроганным. Он, наверное, в общем-то, неплохой человек.

- Вера рассказывала вам о себе?

- Да, конечно.

- Она была замужем?

- Замужем?.. Нет. По-моему, нет, - Меншутин пожимает плечами. - Правда, она работала у меня всего два года. Может быть, до этого... Не знаю.

Действительно, я задал не очень удачный вопрос, скорее на него могла бы ответить Люба, а еще точнее - Полина Ивановна. А Меншутину откуда это знать. И я перехожу на более знакомую ему область: