Бунт атомов - Виктор Эфер

— Проваливай-ка подобру-поздорову, — отвечал ветеран, которому незнакомец не понравился с первого взгляда. — Никаких Джонов и эсквайров здесь нет, а если и есть — то тебя это не касается.

— Вы напрасно так нелюбезны, друг мой. Я имею к мистеру Вилкинсу чрезвычайно важное дело, и если вы поторопитесь сообщить ему о моем визите — он, несомненно, щедро вас вознаградит за это.

— Пхе!.. — презрительно фыркнул ветеран. — Жди… Он вознаградит. Ну, двигай, двигай ногами, нечего тут тебе околачиваться.

— Я настоятельно советую вам, любезный, немедленно пропустить меня к мистеру Вилкинсу или сообщить ему о моем присутствии. За промедление с вас будет строго взыскано, ибо дело не терпит отлагательств.

Если шляпа от Локка и импозантный «Плимут» мистера Ричарда Конвэя так воздействовали на достойного ветерана, что принудили его нарушить категорический запрет пропускать или докладывать о ком бы то ни было, то новый посетитель не располагал этими аргументами, и ветеран захлопнул дверцу перед самым его носом.

Посетитель принялся, что было мочи, колотить в ворота каблуками и настаивать на своем требовании. Тогда ветеран, еще раз вспомнив черта, который сегодня мучает незваных гостей, взялся за старинную, но вполне годную винтовку и потребовал в самой решительной форме, чтобы посетитель удалился.

— Вы не смеете так обращаться с джентльменом, — завизжал тот. — Если вы… Я буду жаловаться, наконец!..

— Поди пожалуйся своей тетушке, — невозмутимо ответил ветеран, поднимая свой самопал. — Ну, я считаю до десяти… Раз…

— Хорошо, я уйду. Но передайте это письмо мистеру…

— Два… три… Передавать ничего не велено… четыре.

— Ладно, колченогий черт! Ты мне за это заплатишь!

— Пять… Шесть…

В «семи» — необходимости не было, так как незнакомец, с ожесточением плюнув, затянул потуже свой шарф и предпринял поспешную ретираду.

Бравый сторож поставил на место свое оружие и, успокоенный сознанием отлично выполненного долга, принялся за «Таймс».

Посетитель же, дойдя до сосняка на вершине холма, где еще утром размышлял мистер Конвэй, вынул из кармана письмо, которое только что так неудачно пытался передать мистеру Джону Вилкинсу и, разорвав его на мелкие клочки, бросил их по ветру, пробурчав себе под нос:

— Ну, пусть мои джентльмены ищут других дураков, которые будут рисковать своею шкурой ради жалких десяти фунтов… С меня довольно. Только они меня и видели… Гуд-бай! Пишите письма!..

Нахлобучив шляпу и засунув глубоко в карманы мерзнущие на ветру руки, он быстрыми шагами зашагал к видневшейся в почтительном отдалении станции узкоколейной железной дороги.

Если бы работодатели этого джентльмена были несколько щедрее и щедростью своей могли бы заставить его быть исполнительнее и с большим рвением работать — то совершенно несомненно, что вся эта история приняла бы совершенно иной оборот, а история человечества, возможно, пошла бы совершенно другими путями. Но лишних 5 или 10 фунтов стерлингов не были заплачены, и почтенный джентльмен, в котором мистер Ричард Конвэй без труда признал бы Филиппа Форка, своего недавнего знакомца, не посчитал необходимым за полученную мизерную сумму искать новые пути для передачи письма. И письмо это, вместо того, чтобы попасть в руки Джона Вилкинса, эсквайра, разнес резкий северо-восточный ветер по всему острову Энст в виде бесформенных клочков и обрывков. Если бы мистер Ричард Конвэй догадался собрать их, то, тщательно подобрав и сложив отдельные куски, он имел бы случай пополнить третьим экземпляром свою коллекцию из имеющихся уже в его распоряжении двух загадочных писем… Это третье письмо имело непосредственное отношение к нему лично и содержало указание Джону Вилкинсу, что ему следует остерегаться мистера Ричарда Конвэя, ибо этот последний перехватил листок из календаря за 30 сентября 195… года. К этому же письму был приложен второй листок за то же число, от получения которого адресатом — зависело, очевидно, очень многое…

Глава VII

ПЕРВАЯ СХВАТКА

(Надежда посещает мистера Конвэя)

Оставшись один, мистер Конвэй почувствовал, что его начинает бить нервная лихорадка и сначала приписал это действию всего только что услышанного. Однако, глубже исследовав причины своего состояния, он неминуемо должен был прийти к выводу, что лихорадка эта вызвана не столько перспективами новых открытий в области атомной энергии и даже не приближающимся с неумолимостью рока днем встречи нашей планеты с космической гостьей, сколько тем обстоятельством, что мистрис Вилкинс, которой, несомненно, известен факт его пребывания здесь, — отнюдь не торопится приветствовать его… Рассеянно блуждая взором по комнате и бродя из угла в угол, останавливаясь то перед картинами, изображавшими по большей части унылые северные пейзажи, то перед книжными шкафами, наполненными научными сочинениями из физики и химии, он не переставал ругать себя, применяя к собственной персоне самые нелестные эпитеты, начиная от «мальчишки» и кончая «дурацким идиотом». Он прекрасно понимал, что не мог придумать ничего глупее, как тосковать и томиться по женщине, во-первых, никогда не выражавшей никакой заинтересованности в его персоне, во-вторых, жене другого человека и, наконец, в-третьих — накануне гибели Земли…

Все это было глупо и как-то даже не умещалось рядом в голове мистера Конвэя. Сердце его замирало всякий раз, когда он вспоминал ее насмешливые губы, интонации ее как будто всегда немножко утомленного голоса и стрельчатые ресницы, открывающие при взлете бездонную глубину ее синих глаз… Рядом с этим казалось нереальной и угроза Земле со стороны небесной тезки Пат и присутствие ученого мистера — ее законного мужа. Конвэй не хотел ничего и не надеялся ни на что, но видеть ее, слышать ее голос, впивать всем своим существом то обаяние, которое было распространено вокруг этой женщины — теперь было для него такой же необходимостью, как дышать. Теперь он даже не называл ее мысленно нежными именами и «Пат», как делал это до ее замужества, и не смел представить себе, что он может целовать эти губы, которые целует другой и… которые целуют другого — но все его существо было полно даже не мыслью о ней, но чувством ее… И если бы в межзвездных просторах не неслась с чудовищной скоростью новая комета, которая должна расщепить на атомы и Пат, и его самого, и Роллинга с его атомами, и эти песчаные холмы — он считал бы себя несчастнейшим человеком на Земле.

Прошло уже довольно много времени, часы где-то за стеной пробили семь, и мысли его постепенно приняли несколько иное направление. Он вспомнил упоминание о красных глазах Пат и намеки Роллинга. Через эти ассоциации он пришел к необходимости решать: следует ли сообщить Роллингу о своем приключении в «Львиной гриве» или же действовать на свою руку. Не подмигни ему Мэттью — он, вероятно, рассказал бы ему все, но теперь Конвэй подумал, что всякие его выпады против Вилкинса неизбежно будут приписаны Роллингом его заинтересованности в Пат и расценены, как весьма неблаговидные приемы.