Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер - Борис Подопригора

Что же касается любимца Мудрова «араба Боруха», то он, кстати, в институте прославился не столько шахматами, сколько различными издевательски афористичными объяснительными по разным поводам. Некоторые отрывки были признаны просто шедеврами и вошли в «анналы» ВИИЯ, например такой вот «загибон»: «…отказ от повторного за неполную декаду исполнения обязанностей овощереза прошу расценивать не в уставном контексте, а в смысле непотакания произволу со стороны мл. с-та Новосёлова И. В.».

Кстати, о младшем сержанте Новосёлове: несмотря на полученную кличку Военпред, никаким «держимордой» он не был. Более того, на «самоходы» Глинского Военпред смотрел, в общем-то, сквозь пальцы. Тем более что поесть домашнего он любил так же, как и вся остальная курсантская орава. Будучи старше Бориса всего на год с небольшим, он, может быть, даже казался бы и младше, если бы не сержантские лычки и слишком серьёзный взгляд серых, с прищуром глаз. И ещё у него было слишком развито чувство «социальной справедливости», исходя из которого при назначении языковой группы в наряд по кухне Глинскому слишком часто доставались обязанности котломоя. А быть котломоем в курсантской столовой – это, знаете ли… Это мало кто поймет из не пробовавших. Это «выше высшего предела». Трижды в сутки оттирать быстро густеющий в котлах жир (толщиной с полпальца) – это уже «фонтан», хотя ещё не «Самсон». «Самсон» начинался потом, когда «счастливчика» ещё сутки после наряда преследовал тошнотворный запах, который словно в кожу въедался через «подменку». «Подменкой» называли ветхое бэушное обмундирование, в котором курсанты напоминали штрафников. От этого запаха не то что есть – смотреть в сторону столовой не хотелось. Зато, сменившись с наряда по кухне (бывало, и к часу ночи!), ребята засыпали раньше, чем добирались до койки. И даже запах не мешал. И зубрить заданное на следующий день уже просто сил не оставалось – а ведь никто из преподавателей не принимал никаких оправданий за невыполненные задания, мол, был в наряде или в карауле. Преподаватели так себя вели не из садизма (многие из них были в свое время такими же курсантами), а чтобы привить молодым железный принцип: задание должно быть выполнено всегда и любой ценой. Был в карауле, а всё равно выполнил? Ты даже не молодец! Это просто нормально. Меньше жалей себя, парень, и у тебя всё получится…

В декабре, что самое обидное – в день празднования шестидесятилетнего юбилея отца (Борис-то и в наряд-то попал из-за чрезвычайной необходимости), произошёл с Глинским один неприятный случай как раз во время наряда по кухне. Его языковая группа принимала наряд от третьекурсников. Так вот, котломой-предшественник к котлам, которые должны были быть отдраены к сдаче наряда, даже не притронулся, решил, наверное, что сменщик-салага испугается и «сглотнёт». Борис не «сглотнул». Запахло серьёзной дракой, и дежурный по столовой, испугавшись последствий, вызвал дежурного по институту: тут, мол, закладку на ужин пора делать, а котлы с обеда не чищены. Вместо дежурного прибыл посыльный в щегольских хромовых сапогах – тот самый «перс» Витя Луговой. Кстати, едва ли не во второй раз после Борисова поступления они и встретились.

Мгновенно оценив обстановку, Луговой по праву старшего тут же остудил закипевшие страсти:

– Ты, молодой, руками-то не маши, ветер нагоняешь, а не май-месяц… А ты, Самарин, не борзей. А то следующий караул у меня до утра не сдашь! И не надо на меня щёлчками дёргать – лишнего на тебя никто не грузит…

И третьекурсник Самарин долго оттирал котлы, зло посапывая, пока Глинский и Луговой обменивались «светскими» новостями. Вот к Луговому Бориса тянуло, несмотря на разницу в возрасте и уже в статусе. Но… Вите было уже не до «детства», у него совсем другая, взрослая жизнь начиналась. Он уже жениться собрался, о чём и успел поведать Борису. Уходя из столовой, Самарин тихо, но очень зло бросил Глинскому на прощание:

– А с тобой, салага, мы ещё встретимся.

Борис ничего не ответил, только издевательски присвистнул вслед третьекурснику.

Конечно, он не мог знать, что они действительно столкнутся через годы, да так, что оба никогда не забудут, ибо как забыть резкий излом судьбы. Не знал тогда Глинский, что его жизнь тесно переплетётся с жизнью этого Самарина… И если бы кто-то сказал что-то подобное тогда, в столовке, Борис бы просто рассмеялся… У Судьбы порой странное чувство юмора… Впрочем, в институте они больше не пересекались, если не считать пары случаев в карауле, когда Самарин делал вид, что между ними ничего не было и что он вообще не знает Бориса.

4

Надо сказать, что в замкнутых мужских коллективах конфликты случаются довольно часто. И курсантская среда во все времена не являлась в этом смысле исключением. Ну а в далёкую советскую пору дрались не только в общевойсковых и военно-морских училищах или, скажем, в рязанском десантном (там и драка – не драка, а «факультатив» по рукопашному бою), но и в таких «мирных» заведениях, как, например, Военно-медицинская академия! А ведь про эту академию рассказывали, что там курсанты даже присягу без оружия принимают. Но… Казарма есть казарма. Суровый быт, простые нравы, скученность и физически крепкие молодые люди – ну как тут без драк? Рано или поздно кто-нибудь с кем-нибудь обязательно «углами зацепится». В большинстве военных училищ командиры на драки смотрели сквозь пальцы, если, конечно, не наступали «чреватые последствия», как выражался начальник курса майор Шубенок. Генералам тем более не нужны были эти последствия, но они тоже считали, что «офицер должен уметь дать в морду»… и вообще постоять за свой полк, а то и род войск.

(И то сказать, сразу после Отечественной войны повздорили раз командиры двух соседних полков – танкового и артиллерийского. Вроде как из-за взаимной недооценки вклада своего рода войск в недавнюю Победу. Поэтому, прямо не вставая из-за стола, привели через посыльных в боеготовность свои полки. К счастью, их подчинённые оказались трезвее, и дальше внеплановой тренировки дело не пошло.)

Так вот. Исключением в этом брутальном правиле был, как это ни странно, самый боевой по тем более-менее мирным временам военный вуз – ВИИЯ. Ни на курсе Глинского, ни на старших особых «историй» почти не случалось. Нет, конфликты, конечно, бывали, но их старались давить в зародыше. Если кто-то с кем-то «переходил на бас», к ним тут же подскакивали однокурсники и буквально растаскивали подальше друг от друга. Может быть, эта особенность возникла из-за стремления каждого курсанта попасть в загранкомандировку, а драка легко могла поставить печать «невыездного» не только на тех, кто «выяснял отношения», но и на «попустительствовавших беспорядку». Пару таких «страшных историй» в ВИИЯ бережно пересказывали из поколения в поколение.

Эти почти готические легенды и особый виияковский дух, наверное, и были основными причинами того, что скандальных, вышедших за пределы курса ссор почти не случалось. Драк – тем более. Не было почти и воровства, весьма, кстати говоря, нередкого в других военных учебных заведениях.

Впрочем, одна общая буквально для всех советских военных училищ «клептоманская беда» не обошла стороной и ВИИЯ. Бедой этой было массовое воровство хлястиков с шинелей. На шинели советского образца хлястик пристегивался на две пуговицы, а не прикреплялся намертво. Традиция эта шла с давних пор, когда шинель с отстегнутым хлястиком как бы разворачивалась и могла использоваться как одеяло. Соответственно, попытка намертво пришить хлястик к шинели и тем более отсутствие хлястика рассматривались как совершенно «невозможное» нарушение формы одежды и соответствующим образом карались. При этом почему-то отдельно купить хлястик в военторге было невозможно по определению.

Ну так вот, как только в ноябре курсанты перешли на зимнюю форму одежды, тут-то всё и началось. Хлястики пропадали, просто как корабли в Бермудском треугольнике. Это поветрие напоминало средневековую чуму Всё развивалось по схеме классической цепной реакции – обнаруживший пропажу тут же норовил обзавестись чужим хлястиком, а то и двумя. И эти два надо было надёжно спрятать. Но в казарме прятать особенно негде, поэтому один носили с собой, второй берегли в укромном месте. А порой ещё один – москвичи хранили дома. Паранойя дошла до того, что один курсант пришил к своей шинели подписанный хлоркой хлястик гитарной струной – всё равно не помогло. Кто-то кусачками отхватил – не иначе! А как без хлястика в увольнение идти?

В итоге начальник курса майор Шубенок принял совершенно незаконное решение: посчитав в столбик необходимые затраты, он удержал у всех курсантов из стипендии, составлявшей восемь рублей тридцать копеек, по сорок семь копеек. Причём удержал действительно у всех без разбору – и у «честно обесхлященных», и у не выявленных куркулей. С этими деньжищами майор отправил каптёра Юру Милюкина (предварительно выдав ему четыре списанные шинели) в швейную мастерскую на площадь Ильича. Но и этот отчаянный шаг не смог кардинально решить проблему. Вплоть до третьего курса все поголовно, вернувшись из увольнения, снимали с шинелей свои даже подписанные хлястики. А потом «эпидемия» прошла – так же внезапно, как и началась. Наверное, ребята просто повзрослели…