Атланты - Жорж Бордонов

— Отец, я еще не закончил… В двух днях пути от Иберийского пролива мы попали в такой ужасный шторм, что на носу открылась течь. Галера накренилась, и все наши усилия остановить прибывавшую воду были тщетными… Мы попали в мертвую зыбь, и огромная волна смела шатер, подхватила меня и вынесла в море… Гальдар помогал кормчему. Он увидел меня и бросился в воду. У него хватило ловкости, чтобы обхватить меня, и сил, чтобы выплыть с такой ношей среди высоких гребней… Я очнулся уже на борту, в своей постели. Над кроватью повесили новый полог Светило солнце… Я услышал, как выкрикивает счет надсмотрщик, командующий гребцами… Гальдар вернулся на свою скамью, к веслам… Я не решился отпустить его оттуда до самого Посейдониса: у нас было слишком мало гребцов.

— А это кто?

— Это Ош, его товарищ и спутник. Это он вытащил нас из воды. Он опытный моряк.

— Пусть они оба будут освобождены. Но пусть не покидают дворца без особого приказа! Они могут сопровождать тебя, если ты захочешь. Сестра уже знает о твоем прибытии и ожидает тебя с нетерпением. Отдыхай, мое милое дитя, и постарайся позабыть все, что тебе пришлось перенести.

И добавил:

— Подумай о том, что невзгоды слишком мимолетны. А испытания, пройденные в молодости, готовят тебе великое поприще.

— Ты все еще считаешь меня виновным?

— Выбрось из головы эту глупую мысль. Сын императора не может быть виновен ни в чем! Если он и может упрекнуть себя в неосторожности, в недостаточной рассудительности или излишней доверчивости, то никому не дано порицать его за это, пусть даже эти упреки будут услащены лестью. Правда ведь, любезный мой Энох?.. Обними свою сестру с чистым сердцем. Император и впредь сохранит уважение к тебе, а отец — ты прекрасно это знаешь — по-прежнему будет нежно любить тебя. Может быть, даже слишком нежно…

— А ты, старый козел, — сказал Нод, обращаясь к Эноху, — останься, мне нужно посоветоваться с тобой. Ну, что ты думаешь обо всем этом?

Старик теребил свою митру. Он ожидал этого вопроса, но вздрогнул, услышав голос императора. Он решился отвечать, придав своему голосу несколько льстивую интонацию:

— Я восхищаюсь смелостью принца и его добротой… Эти каторжники, которых он привел к тебе…

— Оставь этих каторжников, мы поговорим о них после.

— Я преклоняюсь перед его решительностью: сняться с якоря в кромешной тьме, в чужих водах… Точность его приказов… Божественная проницательность, которую он обнаружил, повелев снять цепи с гребцов…

— Брось ты своих богов! Они спали вместо того, чтобы охранять моего сына.

— Я полностью согласен с твоим светлейшим суждением об испытаниях, которые должен был пройти молодой принц. Твоего сына ожидает поистине великое будущее!

— Так ли? Я опасаюсь худшего!

— Великий!

— Этот дурак позволил обвести себя вокруг пальца, словно ребенок! Я столько раз предупреждал его! Если бы все было в порядке, Форенос должен был бы поспешить явиться на адмиральскую галеру, чтобы выказать почтение моему сыну. Но этот глупец нашел вполне естественными все увертки хитрого варвара! Он удовольствовался отравленными фруктами и вином, к которому подмешали снотворное.

— Разве он мог предвидеть это, великий?.. Он рассчитывал на ужас, который внушает твое имя… — Энох пожевал кончики своих усов: —…а не на коварство грубых варваров, признающих только безжалостную и действующую незамедлительно силу, путающих слабость со сдержанностью, мирные намерения с робостью.

— Нет, этот вьючный осел знал все, но он мерит всех своим аршином, называя это «доблестью души, неотделимой от императорского величия». Он боится меня, осуждая и презирая в глубине души. Я знаю, чувствую это.

— Для него нет ничего дороже твоего одобрения. Ничего, господин мой! С каким беспокойством спрашивал он тебя, сохранит ли он твое уважение!

— Нет, великий жрец. Он спросил, считаю ли я его виновным, и этот вопрос выдал его с головой. Так может спрашивать только слуга.

— Или любящий и почтительный сын.

— Нет, скорее принц, который сломлен своим первым поражением, вместо того, чтобы готовить отмщение… Но довольно, нас ждут дела. Мы потратили слишком много времени на пустую болтовню. Первое, что необходимо сделать, — это внушить людям правильные мысли. Мы должны издать победный вердикт!

— Я объявлю богослужение во всех храмах, чтобы народ возносил благодарственные молитвы.

— Вот это разумно!

6

Гальдар и Ош следовали за носилками принца по лабиринту коридоров, ведущих в покои Доры. Ош время от времени покачивал своей лысой головой. Роскошь мраморных стен, бесконечный ряд колонн из оришалька, бассейны, украшенные цветами, бронзовые светильники, плиты пола, отполированные так, что в них можно было видеть свое отражение, высокие двери черного дерева с тяжелыми дверными молотками из золота — все это великолепие поражало и смутно беспокоило его. Вспоминая свою родину, вечно окутанную туманом, деревянные домики, разбросанные по берегам фьордов, рифы и стонущее море, он чувствовал себя подавленным этой роскошью и одновременно упрекал себя в том, что он, сын морских воителей, не мог презирать ее. Гальдар же, напротив, словно пересчитывал эти богатства с видимым удовольствием, хотя и не изменяя своего привычного выражения и не опуская скрещенных, по обыкновению, рук. Он шел, выпрямившись, словно воин, который не может отвыкнуть от выправки и солдатского шага.

— В этом крыле дворца располагаются мои покои, — объяснил Доримас, и покои моей возлюбленной сестры, принцессы Доры. В Атлантиде нет никого красивее ее. Впрочем, вы и сами увидите.

Ни Гальдар, ни Ош не отвечали ему.

— Бедные мои друзья, я прекрасно понимаю ваше изумление! Вчера еще вы сидели на скамьях с другими гребцами, а сегодня вдруг оказываетесь в величайшем из дворцов, какие есть на свете… Чтобы это превращение не слишком пугало вас, я помещу вас на время в небольшой домик. Он находится в глубине моего собственного сада… А потом уже решим…

— Слепота, все та же слепота! — рычал Нод, все еще охваченный яростью. — Что еще за бездельников он взял себе в товарищи?! Каторжники! Ты это слышал, Энох? Как рьяно он оправдывал этого бандита! Можно подумать, что они взяли его в долю!

— Но господин, этот Гальдар спасал ему жизнь, и не один раз.

— Охотно верю, но главное не в этом. Я более чем уверен, что он ничего о нем не знает, что ему даже не пришло в голову расспросить его. Недоверие недостойно его царственной персоны. Ох! Как бы он не обжегся. Такие глупости плохо заканчиваются, очень плохо!

— Господин, стоит ли опасаться этого несчастного? Он слишком безвреден. А о старике вообще говорить нечего. Их теперь не беспокоят ни кандалы, ни плети; один кошелек золота — и у них не хватит слов, чтобы отблагодарить тебя! А потом они опять начнут грабить или убивать и снова отправятся на галеры.

— Если только не воспользуются этой навязанной им свободой. А представь себе, что кто-нибудь из них некогда был наделен властью — конечно, в пределах своего народа — или только и мечтал об этом и жил этой надеждой. Каторга или ломает людей, или закаляет, и тогда появляется на свет сущий демон. Подумай только, Энох, что такое годы, проведенные в цепях, под ударами бича, с сердцем, опьяненным желанием выжить и отомстить!

— Господин желает, чтобы я их расспросил? О, конечно, осторожно!

— Я займусь этим сам как-нибудь на досуге.

— Не слишком ли это презренная работа для императора?

— Я почувствовал в душе этого Гальдара под бесстрастными чертами какой-то коварный умысел, какую-то давно обдуманную и затаенную мысль: это одна из тех натур, которые только смерть способна подчинить своей воле.

Он углубился в свои мысли.

— Он мне не нравится, — вскричал Нод мгновение спустя. — И этот простак хорош тоже: всюду таскает его за собой и всхлипывает, как девка: «У него достало ловкости схватить меня и выплыть…»

— Я проведу расследование, если ты считаешь, что это необходимо. Пороюсь в архивах: если Гальдар действительно атлант, что-нибудь да найдем.

— Да, наверняка. Тот второй интереса не представляет. Он, должно быть, какой-нибудь варвар с севера, один из морских разбойников, которым мы попритупили клыки. Что же касается этого Гальдара…

— Можешь положиться на мое усердие. Завтра, если будет возможно — а я в этом не сомневаюсь, ибо твой инстинкт никогда тебя не подводил, мы будем знать о нем все. Господин, а остальные?.. Я имею в виду тех, кто остался в живых из команды.

— Сколько их?

— Около шестидесяти гребцов, порядка тридцати моряков и солдат и, кажется, два офицера.

— Это явно лишние свидетели.

— Господин, твоя суровость ужасает меня!

— Галера должна быть затоплена этой ночью. Можешь устроить каторжникам последнее пиршество, наговори им всяких любезностей… Что же касается остальных…