Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

Были в лексиконе Габриэля определенные слова, при произнесении которых мне, казалось, слышался звук металла. Когда он произносил слова «Шок, застыть, онеметь», это было подобно щелканью затвора.

Вечерело. Из лагеря донеслись звуки горна. В лагере началась суматоха. Из всех палаток и бараков вышли люди с котелками для еды и выстроились очередью у большого барака, являющегося столовой. У входа толпилось множество людей в плащ-палатках, и все говорили одновременно.

«Вот, – продолжил Габриэль свое обращение к Яиру, – представь себе, как несколько гранат летят в толпу, сколько котелков тогда взлетит в воздух».

«Вы их ненавидите, не правда ли?» – это была Айя, весьма редко обращающаяся к Габриэлю.

«Вовсе нет. У меня лишь одно желание, чтобы они убрались отсюда и предоставили нам самим разбираться в деле с нашими двоюродными братьями».

Он улыбнулся и жестом показал, что надо спускаться с крыши.

3

Мы начали выходить с Габриэлем за пределы города, принюхиваясь к свежеиспеченному хлебу в печах арабских пекарен. Псы в арабских селах встречали нас неистовым лаем, холодная свежая вода из колодцев в ту дождливую зиму утоляла жажду. Мы и раньше совершали школьные экскурсии вокруг Иерусалима, но нынешние походы отличались от тех, как разведка военного подразделения от детской экскурсии следопытов. Габриэль учил нас основам топографии и умению ориентироваться на местности, прокрадываться в одиночку и продвигаться по вражеской территории. При этом рассказывал об исторических местах, которые вставали на нашем пути. Именно он, а не господин Карфаген, впервые показал нам, что названия арабских сел вокруг нас происходят от библейских названий древних еврейских поселений. Он всегда носил с собой затрепанный ТАНАХ, читая нам строки оттуда, касающиеся мест или пейзажа, окружающих нас, причем, правильно произнося гортанные буквы «айн» и «хет», чему открыто радовался Аарон. Загадка того, как мог научиться правильному сефардскому произношению молодой наш учитель из Берлина, была еще достаточно легкой в сравнении с другими загадками, которые вились и окутывали его облик и его действия. Мы уже привыкли к этому и не старались даже их разгадывать. Только Яир не уставал удивляться, добавляя иногда к этому наивно выражаемому удивлению и небольшое расследование. Когда мы оказались на меловой горе, севернее Иерусалима, именуемой Тель-Аль-Пол, Габриэль рассказал нам о раскопках, произведенных здесь знаменитым американским библеистом Олбрайтом, который определил, что это, по сути, библейский холм царя Саула – Гиват Шауль, при этом, указывая вдаль на окружающие арабские села, называл их по именам.

«Когда вы репатриировались в страну?» – внезапно задал ему вопрос Яир, не относящийся, казалось бы, к теме.

«Три года назад».

«И всего за три года вы успели выучить иврит, и географию страны, и распорядок в английской армии, и имена арабских сел и…» – Яир сам удивился этому перечислению, и осекся.

«Часть вещей я знал еще там, за границей. И, кроме того, нет никакого чуда в том, что один из нас знает страну и ее врагов. Удивляться бы надо было незнанию всего этого».

Габриэль понизил голос и добавил:

«Страна эта наша. Вот, село Мухмас это наш Махмеш. Аната – наша Анатот, где, кстати, родился пророк Иеремия. А за ними, севернее, множество арабских сел, и все, по сути, наши. До Дамаска и реки Евфрат. Так что это совсем никакое ни чудо – знать свою страну».

Слова его были просты и понятны, так, что какое-то время мы не видели в них ничего удивительного. Но тут же впилось в нас хищными своими клыками отрезвление.

«Но ведь страна эта не пуста», – с неожиданной для самого меня дерзостью сказал я, – вы полагаете, что горстка евреев Иерусалима, Тель-Авива и Хайфы сможет забрать страну из рук ее хозяев, даже если у этой горстки есть историческое право на эту землю?»

«Речь идет не о горстке евреев, а обо всем великом еврейском народе!»

Фразу «великий еврейский народ» Габриэль произносил особым тоном и с особой силой, как тот, кто провозглашает, что в руках его мощное оружие. Остальные наши учителя употребляли это понятие, рисуя великие трагедии и страдания народа. Потому патетика Габриэля не виделась мне отражающей реальность. Я не осмелился сказать ему, что удивительно, как именно он, бежавший из страны, в которой еврейский народ подвергался периодической резне, так верит в силу евреев.

«Вы еще не знаете, на что способны евреи. Народ Израиля потряс основы режимов, которые были во много раз мощнее банд шейхов и эфенди, – царьков, которые властвуют сейчас на этих землях от Нила до Евфрата. Если мы соберем здесь еврейских революционеров со всех мест рассеяния, а их тысячи, перед их мощью никто не устоит. Даже британцы. Наш народ обладает невероятной силой, говорю я вам, и тут нет никаких преувеличений!»

«Но где он, этот народ, – не сдавался я, – почему он не едет сюда?»

«Вопрос к месту, – признался Габриэль, – но в будущем он вернется. Желая того или не желая. Большими потоками и малыми каплями. А до тех пор придется нам самим сделать часть работы для этого».

«И к этому вы готовите нас?»

Это сказал Дан, который, обычно, редко открывал рот, но уж если что-то произносил, это было неожиданно и весомо.

«Да!» – сказал Габриэль, – сжав губы, словно боясь к этому добавить какие-то ничего не значащие слова.

Воцарилось молчание. В единый миг прояснились некоторые недопонимания, сменившись еще большими неясностями. Такой оказалась, в конечном счете, цель нашей «совещательной группы» по изучению крестовых походов, почти тайком собирающейся в квартире Габриэля. Ведь именно этой цели посвящены были наблюдения за военным лагерем британцев и походы между арабскими селами, по границе между коленом Вениамина и коленом Иегуды. Теперь понятно было, зачем двигались мы между холмами и скалами, пробирались ползком по краю хребта, чтобы даже тени наши не возникали над его краем. Раньше мы знали лишь то, что выбраны в «узкий кружок». Цель его стала нам ясной лишь теперь. Вероятно, все же мы были слишком легковесны и молоды, чтобы почувствовать всю тяжесть ответственности и весомость обязанностей, которые возложил на нас наш учитель. И мы бормотали про себя: «Не слишком ли серьезно это дело для семиклассников?»

Первым пришел в себя и как бы встряхнулся Яир.

«Господин Тирош, – обратился он к Габриэлю низким голосом, – вы же знаете, что существует особая организация, отвечающая за воинскую подготовку молодежи. Никто не делает это в индивидуальном порядке и по своему усмотрению».

Габриэль не торопился с ответом, как бы взвешивая слова, дав Яиру возможность добавить:

«Я имею в виду «Хагану»».

Это слово, сказанное им почти шепотом, разбудило во мне воспоминания детства в ставший знаменитым год тысяча девятьсот двадцать девятый – Тарпат по древнееврейскому календарю. Поздней ночью кто-то постучал в дверь и позвал отца. Мне удалось выскользнуть вслед за ним на улицу, где собралось несколько беседующих мужчин. Меня не столько занимал их разговор, сколько поблескивающая рукоятка пистолета у одного из них за поясом. Эта черная твердая рукоятка притягивала мой взгляд, мысли, стремления души в те летние ночи, разрываемые выстрелами. В свете сообщений о резне в Хевроне и слухах о погроме в Цфате, эта рукоятка служила залогом, что такие страшные события не произойдут в нашем квартале. С тех пор образ «Хаганы» представлялся мне неизвестным мужчиной с пистолетом за поясом. И к желаниям детства добавилось одно главное стремление: вырасти и получить или достать пистолет. В нашем седьмом классе из уст в уста передавался слух о том, что скоро мы вступим в «Хагану», на вопросы об этом восьмиклассники предпочитали набрать в рот воды.

«Не думаю, что наши занятия могут в чем-то помешать делам «Хаганы», – сказал Габриэль, – нет ничего плохого в том, что вы обретете определенный опыт перед вступлением в ее ряды. Наоборот, это поможет вам войти в отборную ее часть».

Я почувствовал, что такая формулировка ослабляет цель, к которой ведет нас наш учитель, и потому спросил:

«Но вы имеете в виду более широкую цель, чем сделать нас лучшими бойцами «Хаганы», не так ли?»

«Цель моя одна: когда придет ваше время взять в руки оружие, вы должны быть к этому готовы».

Для меня это было недостаточно. Требовалось еще какое-то дополнительное объяснение:

«Вы бы хотели, чтобы мы были способны силой оружия добиться тех целей, которые мы обсуждали?»

«Душой и сердцем».

Он был по-настоящему взволнован, и в первый раз мы были свидетелями того, как металлические нотки в его голосе сменились иными звуками, подобными тем, которые извлекают из струн. Именно этим он в единый миг обаял наши сердца, изгнав из них последние крохи сомнений и возражений. Свет зеленых его глаз словно бы разлился, охватив нас всех и замкнув, подобно радужному вееру крыльев, которые складывает и которыми скрадывает павлин отдельные цвета. То, чего он не достиг, обращаясь к нашему уму, достиг сейчас этим эмоциональным обращением к нашим юношеским чувствам верности каждому слову, исходящему из его уст.