Мечтатели - Роберт Музиль

Mapия (с волнением). Не могу отделаться от мысли, что все это происходит по одной простой причине: вы за что-то ему мстите!..

Ансельм. Поверьте, я пришел в его дом не ради этого. Если хоть кто-то на всем белом свете, точно далекий огонь маяка, заставляет меня грезить о родных пенатах, так это он. Если чье-то лицо заключало в себе силу всех человеческих лиц... Но ненависть? Да, может, и ненависть, вопреки всему! Ненависть - может, как раз поэтому? Порой мне кажется, зло можно причинять только тем, кого любишь; иначе оно столь же грязно, как любовь, которую мужчины несут в бордель!

Мария. Не дело - говорить о любви, пока вас обуревают яростные, грязные и злые чувства!

Ансельм (с отчаянием). Но как? Как мне это назвать?! Без людей невозможно! Человек не может так вот просто висеть в сетях собственных мыслей, как Томас! Ему нужно побеждать, быть любимым, вдохновляться! Сообща достигать успеха! Это же мучительная потребность?! Не быть одиноким, Мария! Быть одиноким - значит не видеть выхода. Угодить в невыносимую путаницу истин, желаний, чувств! Имейте же снисхождение к обману, злу, лжи, которые понадобились, чтобы унять неописуемый страх, совершенно вам незнакомый.

Мария. Тише! Лучше прислушайтесь, кажется, она опять кричала?

Ансельм. Она кричит без передышки, только слышно не все время.

Мария. Но ей нужна помощь. Отчего вы ей не поможете?

Ансельм. А вы?..

Mapия. К чему вы меня склоняете? Вы совершенно переменились! Уже и меня втянули; я ему сказала, что вы его друг.

Ансельм. Иногда я кажусь себе беглецом, который неудержимо катится в пропасть. Но подумайте сами, сколько горя и страданий существует в мире каждую минуту! Целый океан горя и неуверенности, в котором все мы едва не захлебываемся, - разве так уж важно, завершится ли это, одно из многих, грубо или мягко? Важно лишь, какое место оно займет в нашей мозаике.

Мария. Вы полагаете, что состояние Регины не ухудшится, если мы уедем втроем?

Ансельм. Да, но эту папку необходимо уничтожить. Тогда все преувеличенные эмоции потихоньку улягутся. Постепенно произойдет обособление; вы как бы выпрямитесь, я вам обещаю.

Мария. Слышите? Опять!

Ансельм (страстно хватает ее руку). Вы ведь тоже чувствуете, как она страдает! Как она цепляется коготками, точно котенок, которого хотят утопить!

Вместе подходят к окну.

Мария. Как бы она не наложила на себя руки.

Ансельм (сжимает ее пальцы). Думаете, такое возможно?! Ну да, я ведь ухожу от нее! И чувствую ее мнимые права на меня, будто ее сердце, ища выхода, трепыхается в моем.

Прислушиваются.

Мария. Что она кричит?

Ансельм. "Йоханнес".

Мария. Бред какой-то.

Ансельм. Ничего подобного. Она зовет меня. Она всех звала Йоханнес. Увертка такая. Уловка, навязанная правдой!

Похоже, больше ничего не слышно. Мария высвободила руку и вернулась к столу.

Она довела его до самоубийства, вы же знаете; он ведь совершенно потерял веру в себя, поскольку Регина твердила, что любит его исключительно как сестра.

Мария (опять пробуя замок). Регина? Любит как сестра?! Вы это серьезно?

Ансельм. Да, в ту пору она была именно такая. А он был крайне впечатлителен, куда ранимее, чем Регина.

Мария. По-моему, Регине ранимость вообще не свойственна; иначе разве она бы выдержала все то, о чем вы мне рассказали? (С досадой.) Ни один ключ не подходит.

Ансельм. Попробуйте этот. (Дает ей еще один ключ.)

Мария. Нет-нет. Больше не стану.

Ансельм (тщетно сам пробуя ключ). Возьму-ка я ножик. (Открывает перочинный нож.)

Мария. Давайте лучше бросим это занятие.

Ансельм (отстраняя ее). Нет, я хочу попробовать! (Пытается взломать замок.)

Мария (стараясь помешать ему). Перестаньте, я больше не хочу! (Вздрагивает, точно от жуткого крика.) Ну вот опять!..

Оба прислушиваются.

Нет, это дверь. Томас! Кошмар. Ступайте. Вы слышите? Шаги.

Ансельм быстро прячет нож.

Mepтенс (врываясь в комнату). Господи! Я от мадам Регины, она меня не впускает! Да вы послушайте!

Мария. Ох, я так испугалась!.. Да-да, мы тоже слышали, но что делать-то? Вызывать врача?

Mepтенс. Нет, она не хочет.

Ансельм. Ясно, что не хочет; все должно кончиться само.

Mepтенс (отойдя к окну). И правда слышно. (Резко поворачивается к Ансельму.) Доктор Ансельм! Я вас спрашиваю: что же, вы один не слышите, как Регина плачет?

Ансельм (раздираемый болью и самоиронией, вне себя). Да она ведь поет. И не врала: поет мерзость! Не унижение перед свиньями и нимфоманию. Не слабость, и фальшивые увертки, и суеверия, и болезнь, и дурные поступки. Это можно только спеть. На обычном языке именно так и было!

Mepтенс (едва не онемев от возмущения и удивления). Доктор Ансельм?!

Ансельм. Мужчины для нее никогда не имели ни малейшего значения, я точно знаю! Она уморила Йоханнеса и вышла за Йозефа - будто управляющего наняла. Но в один прекрасный день начала думать, что непременно загладит хотя бы отчасти свою вину перед Йоханнесом, швыряя другим мужчинам то, в чем отказывала ему. Что ж, иных после смерти и к лику святых причисляли, а желание зачастую становится отцом идеи.

Mapия. Да замолчите, наконец!

Mepтенс. Вы пользуетесь вымыслами сверхчувствительной женской совести!

Ансельм. Вы же любите ее? Значит, должны понять: еще ребенком она пряталась в саду, когда мы все разговаривали, заползала под куст и пихала себе в рот землю, камушки или червяков, ковыряла в носу, пробовала на вкус выделения из глаз и ушей. И думала: когда-нибудь из всего этого выйдет что-то совершенно необыкновенное! Что с вами? Вам дурно! Вы же любите вашу святую. Вашу святую Потифару?! Мужчины - это ведь то же самое, просто тайна, которую приемлют телом!

Mepтенс. Вы клевещете!

Ансельм (в нервозном отчаянии). А вы не мучьте меня! По-вашему, я не хочу ей помочь?! Если б только знать - как!

Мертенс. Не пустит в комнату - лягу под дверью!.. И я еще сдуру вообразила, что наконец-то вижу утонченную эротическую деликатность! (Уходит.)

Мария. Как вы могли говорить так грубо!

Ансельм (взволнованно расхаживая по кабинету). Хватит с нее. Больше она с нами не поедет, при всей ее любви к Регине. Нет, все ж таки добродетель штука до крайности неаппетитная!

Мария. Но кто вам дал право так компрометировать Регину?!

Ансельм. А зачем она устраивает такой ажиотаж? Зачем поднимает вокруг поездки сюда столько шума?

Mapия. А разве тайком лучше?

Ансельм. Да! Сто раз "да"! Вместо того чтобы в открытую ратовать за какую-то необычайную справедливость, я всегда предпочту втайне совершить несправедливость; так достойнее. Томас все делает в открытую. Рассудочные натуры всегда откровенны. Но я способен лгать просто потому, что ужасаюсь довольству постороннего человека, свято верящего, что он меня понимает. И не отвяжешься - сверх меры темпераментная женщина и та меньше липнет, а тут словно ненароком увяз в трясинных мозгах!

Мария (содрогаясь от воспоминания). Особа, которая так забывается, самое омерзительное, что только есть на свете.

Ансельм (меняя тон). О, не надо упрощать, не настолько все просто. Когда умер Йоханнес, Регина неделями ничего почти не ела; сгрызет за день одно-два печеньица, и все. Таяла на глазах, хотела добиться неземного с ним единения. Очень это было красиво, очень впечатляюще. Пылкая страсть. Она любила, но не его, а просто - любила. Сияла! Однако затем явилась реальность, которая - на радость Томасу! - всегда права; эти тысячи и тысячи часов, которые человек должен как-то провести и как-то проводит. И каждый оставляет по крохотной оспинке: видишь, было и прошло. И вдруг все лицо начинает от них безмолвно кричать: конченый человек! Вы даже не догадываетесь, сколько людей гибнут оттого, что умудряются жить! Но мы теряем время, вы ведь хотели попытаться открыть замок.

Мария. Договаривайте, тогда я вам отвечу.

Ансельм(с минуту глядя на нее недоверчиво-испытующе). Да! Я это могу понять!.. Я знал, что вы этого ждете. Могу понять, что в ту пора всякая измена, которую она совершала в своей жизни, казалась ей преданностью в сравнении со всем другим. Всякое внешнее унижение - внутренним возвышением. Она украшала себя грязью, как иная - макияжем. И это по-своему красиво!

Мария. Нет!! (Смотрит на него недоверчиво-испытующе, потом далеко отбрасывает связку ключей.) Все, больше я этим не занимаюсь!

Ансельм (решительно). Ну что ж, тогда давайте я. (Опять вынимает перочинный нож.)

Мария. Нет, я этого не потерплю! Что-то вы утаиваете, не хотите мне открыть, а оно связывает вас с Региной! (Укрывается в кресле за письменным столом.)

Ансельм (расхаживая перед нею туда-сюда, иногда в возбуждении останавливаясь). И что же это, по-вашему? Слышите, она опять начала... Сидит одна-одинешенька в звездном океане, в звездных горах, а говорить не может. Только и способна корчить безобразные гримасы, маленькая злючка Регина... Гримаса изнутри тоже целый мир, без соседей, с одной лишь своей музыкой сфер, раскинувшийся в бесконечность... Она не умела говорить с жуком и совала его в рот; не умела говорить сама с собой - и пожирала себя. И с людьми она никогда не умела говорить, а все же испытывала... эту чудовищную потребность объединиться с ними всеми!