Премьер-министр (= Президент) - Жорж Сименон

Однажды утром Премьер-министр был удивлен появлением своего зятя Франсуа Мореля, прибывшего в Эберг без жены. Когда Констанс познакомилась с ним, это был незначительный, бесцветный, самодовольный человек, работавший землемером в окрестностях Парижа.

Почему она остановила свой выбор на нем? Она не была красива, у нее была мужеподобная внешность, и в отце она всегда возбуждала отнюдь не нежность, а скорее любопытство, смешанное с удивлением.

Что же касается Мореля, то его намерения были ясны: не прошло и года со дня их свадьбы, как он заявил тестю, что намерен выставить свою кандидатуру на выборах.

Два раза он терпел поражение: в первый раз в департаменте Буш-дю-Рон, где по легкомыслию лично предстал перед избирателями, во второй раз - в Орийаке. Однако при вторичной попытке в том же Орийаке ему, правда с трудом, но все же удалось пробраться в палату депутатов.

Чета Морелей жила в Париже на бульваре Пастер, а лето проводила обычно в Кантале.

Франсуа Морель был рыхлым мужчиной высокого роста. Одетый с иголочки, всегда первый протягивавший руку при встрече, неизменно готовый расплыться в улыбке, он был один из тех людей, которые, прежде чем высказаться по какому-либо, даже самому незначительному поводу, изучает выражение лица собеседника, пытаясь угадать его точку зрения.

Премьер-министр не пришел ему на помощь и молча смотрел на него с таким выражением, с каким смотрят на слизняка, попавшего в салат.

- Я был в Гавре, провожал одного из моих друзей на пароход и решил засвидетельствовать вам свое почтение...

- Нет.

Его неоднократно упрекали за эту манеру произносить свое "нет". Его "нет" было знаменитым, так как он часто произносил его без всякого раздражения, не меняя интонации. Он не возражал, а как бы устанавливал бесспорный факт.

- Уверяю вас, господин Премьер-министр... Старик ждал, что он скажет, не глядя на него.

- По правде говоря... Заметьте, во всяком случае, я не приехал бы специально для этого. . Но случайно позавчера, когда я разговаривал о своей поездке с некоторыми коллегами...

- С кем?

- Разрешите, одну минутку... Главное, не думайте, что я надеюсь повлиять на вас...

- Это было бы невозможно.

- Я знаю...

Морель улыбался. Если дать ему сейчас пощечину, то пальцы, вероятно, увязнут в его пухлых и рыхлых щеках.

- Я, конечно, поступил неправильно, и прошу вас извинить меня... Я всего-навсего обещал передать вам одну просьбу... Речь идет об одном из ваших бывших сотрудников, который очень страдает вследствие того обстоятельства...

Премьер-министр взял лежавшую на столе книгу и, казалось, погрузился в чтение, не обращая больше никакого внимания на посетителя.

- Как вы догадываетесь, я имею в виду Шаламо-на... Он не обижен на вас, он понимает, что вы поступили так, как должны были поступить, но, выражаясь его словами, нередко спрашивает себя, не достаточно ли уже наказан?.. Ведь он уже не молод... Перед ним открылись бы блестящие перспективы, если бы вы...

Премьер-министр захлопнул книгу и спросил, поднимаясь:

- Он говорил вам о завтраке в Мелене?

- Нет. Я об этом ничего не знаю. Я допускаю, что он совершал ошибки, но ведь это было двадцать лет назад...

- Шестнадцать.

- Извините меня. Тогда я еще не был депутатом. Я хотел бы знать, могу ли я передать ему...

- ...что я сказал "нет". Всего хорошего.

Оставив оторопевшего гостя, Премьер-министр прошел в спальню и закрыл за собой дверь.

На этот раз Шаламон, конечно, не удовольствуется тем, что пошлет к нему такое ничтожество, как Морель. Теперь речь идет не о более или менее важном министерском посте. На карту поставлено все: цель, к которой он стремился всю жизнь, роль, к которой готовился с двадцатилетнего возраста и которую ему, наконец, предстояло сыграть.

Годы, проведенные им в качестве секретаря, вернее- преданного ученика Премьер-министра, женитьба на богатой женщине, скучная работа в различных комиссиях, даже уроки дикции, которые в сорок лет он брал у одного профессора консерватории, изучение трех иностранных языков, а также огромная эрудиция, заграничные путешествия, личная и светская жизнь - все было направлено к одной цели: завоеванию власти. Но вот во дворе Елисейского дворца под проливным дождем ему задали, казалось бы, невинный, однако страшный для него вопрос:

- Вы, может быть, намерены провести ночь в дороге?

Тот, кто это спросил, знал, что его вопрос потрясет Шаламона.

Судьба Шаламона зависела сегодня от человека, изолированного более чем когда-либо от всего мира и аварией на электрической станции, и прекращением телефонной связи, зависела от старика, сидевшего в кресле "Луи-Филипп" вблизи от бушевавшего моря - оно яростно билось о скалы, а все более сильные порывы ветра грозили сорвать крышу с дома.

Два или три раза Премьер-министр произнес вполголоса:

- Он никого не пошлет...

Затем, после некоторого раздумья:

- Он приедет сам...

Но тут же спохватился, так как был в этом далеко не уверен. Когда ему было сорок или пятьдесят лет, он считал свои суждения о людях непогрешимыми и высказывал их без колебаний и без жалости. В шестьдесят лет он уже иногда сомневался, а теперь, когда ему минуло восемьдесят два года, понимая, как трудно разобраться в людях, лишь старался составить себе о ком-либо из них правильное, но не всегда окончательное мнение.

Несомненно было одно: на предложение главы государства Шаламон не ответил отказом. Он попросил дать ему время для размышлений. Это еще не означало, что он намерен переступить запрет, который налагал на него бывший шеф.

Следовательно, Шаламон надеялся...

Тихий треск, раздавшийся снаружи - по всей вероятности, ветер сломал ветку, - показался Премьер-министру подозрительным, и хотя он уже закончил обход, который производил каждый вечер, все же встал и прошел через кабинет Миллеран, где горела настольная лампа, слабо освещая две соседние комнаты.

Он вошел в наиболее отдаленную от спальни комнату, где стояли книги, которые он никогда не открывал. Здесь хранились редкие издания и книги с посвящениями авторов, преподнесенные Премьер-министру.

Он не был библиофилом и никогда не покупал книг из-за роскошных переплетов или оттого, что это редкие издания. Он воздерживался от каких бы то ни было страстей и причуд, от каких бы то ни было "hobby" *, как говорят англичане, не занимался ни рыбной ловлей, ни охотой, не увлекался никаким спортом; красоты природы, морские и горные пейзажи, так же как и литература, живопись, театр, оставляли его равнодушным. Всю свою энергию он сосредоточивал - как это пытался делать в подражание ему и его ученик Шаламон - на государственной деятельности.

Он не хотел стать отцом семейства, был женат всего лишь около трех лет, и, хотя у него бывали любовницы, довольствовался тем, что они дарили ему очаровательный, изящный отдых, а порой и немного нежности, но сам он оказывал им взамен лишь мимолетное снисходительное внимание.

Легенды, которые ходили о его любовных похождениях, отнюдь не соответствовали истине, особенно во всем, что касалось Марты де Крево, "Графини", как ее называли в те времена и как друзья продолжали ее называть после ее кончины.

Доведет ли он до конца свои заметки, свои истинные мемуары, исправляющие ошибочное о нем представление, или оставит, не заботясь ни о чем, нетронутым тот образ, который создавался постепенно и успел прочно утвердиться в умах людей?

* "Hobby"-любимое занятие или развлечение (англ.).

Прежде чем нагнуться к книжной полке, он задернул занавески на окнах, так как ставни по его распоряжению закрывались снаружи только после того, как он ложился спать. Когда они были закрыты, он чувствовал себя как бы отрезанным от всего мира и, случалось, в глубокой тишине прислушивался к порой неправильному биению своего сердца, как к некоему постороннему звуку. Однажды он слушал его с особым вниманием, так как ему показалось, что оно перестало биться.

"Приключения короля Позоля" стояли на своем месте. Это было роскошное издание, иллюстрированное довольно эротическими рисунками. Художник прислал ему книгу со своим посвящением в ту пору, когда Премьер-министр возглавлял правительство. Несшитые тетради японской бумаги вкладывались вместе с гравюрами в футляр из серого картона.

Догадаются ли после его смерти пересмотреть одну за другой все эти книги, прежде чем отправить их в зал Друо для распродажи с аукциона?

Его дочь, насколько он ее знал, никогда не открыла бы их. Ее муж тоже. Может быть, они оставят себе на память кое-какие произведения, но, во всяком случае, не "Приключения короля Позоля", так как иллюстрации, конечно, их испугают.

Его забавляла мысль о том, что документы первостепенной важности после торгов могут случайно попасть в руки людей, которые даже подозревать не будут об их существовании.

Для того чтобы спрятать исповедь Шаламона, написанную лихорадочным почерком на бланке президиума Совета министров, он выбрал книгу Пьера Луиса совсем недавно, когда решил перепрятать этот документ в другое место. И остановился на "Короле Позоле", так как его поразило сходство короля Беотии, каким его изображал художник, с разжиревшим Шаламоном.