Между молотом и наковальней - Николай Лузан

— На сегодня хватит, а то у Эрика глаза на лбу так и останутся, — пошутил Кавказ.

Тот добродушно рассмеялся и, затянув лямку на рюкзаке с патронами, понес к машине. Ибрагим, гордый от похвалы, чувствовал себя на седьмом небе и потом в машине, блаженно улыбаясь, поглаживал, как живого, автомат. Невольная вина, которую до сегодняшнего дня он испытывал перед Гумом, ушла из сердца, и в нем заговорила гордость за то, что в ближайшее время ему предстоит защищать самого Владислава Ардзинбу.

Весь следующий день он провел за тем, что разбирал и собирал автомат и пистолет. К вечеру ему уже не составляло большого труда проделывать все это с завязанными глазами. Строгий экзаменатор Кавказ остался доволен результатом, и два следующих дня учил премудростям профессии телохранителя.

В среду, как обычно, после завтрака Ибрагим спустился к морю, забрался в дальнюю беседку и принялся штудировать написанный от руки и затертый до дыр конспект — пособие для телохранителя. Здесь его и нашел Кавказ. Он был немногословен и, коротко поздоровавшись, спросил:

— Ты готов ехать?

— Куда?

— На полигон!

— Прямо сейчас?! — обрадовался Ибрагим.

— Да! Считай, что теория закончилась! — подтвердил Кавказ и поторопил: — Только шустрее, одна нога здесь, а другая там. У меня мало времени.

— Я сейчас, только сбегаю за автоматом.

— Он не нужен, возьми только пистолет! — крикнул вдогонку Кавказ.

Ибрагим, как на крыльях, влетел в номер, схватил пистолет, кубарем скатился по лестнице и понесся к стоянке. Там поджидал УАЗ, за рулем находился Эрик.

— Привет, утюг не надоело держать? — начал он разговор с шутки.

— Тоже мне снайпер, давай на стрельбище! — оборвал его Кавказ.

— В корову, тем более соседа, точно попаду, — беззлобно огрызнулся Эрик и тронул машину.

Ехать пришлось недолго, и то, что Кавказ назвал стрельбищем, оказалось полуразрушенным то ли спортзалом, то ли клубом. Повсюду в коридорах и комнатах валялись поломанные стулья, обрывки волейбольных сеток и куски ваты. Не без труда они добрались до главного зала, служившего тиром. Об этом говорили противоположная стена, вся исклеванная пулями, и десяток наспех сколоченных фанерных щитов. На них неумелой рукой были намалеваны цветным мелом уродливые рожи, круги и квадраты.

Эрику не требовалось давать команды, он знал, что делать, и вывалил из сумки на чудом сохранившийся колченогий стол пачки с патронами. Кавказ не стал ждать, когда он их распакует, и распорядился:

— Заряжай сам! Шестнадцать выстрелов на шестнадцать секунд! Стреляешь только по круглым мишеням и рожам!

Ибо взял горсть патронов и принялся загонять в магазин, но они выскальзывали из пальцев и никак не хотели попадать в гнездо.

— Легче, не дави так! — посоветовал Кавказ.

Ибрагим ослабил нажим, и дело пошло быстрее. Второй магазин без задержек один за другим проглотил все восемь патронов и легко вошел в рукоять пистолета. Большой палец лег на предохранитель, а глаз нашел мушку.

— Огонь! — хлесткая команда подбросила его руку.

Гулкое эхо выстрелов пошло гулять по залу, и, когда последний раз лязгнул затвор, стрелка часов отсчитала тринадцать секунд. Все пули легли в цель.

— Молодец! Продолжай в том же духе! — остался доволен результатом Кавказ и решил усложнить упражнение.

Он потянул истрепанную веревку — и следующие три мишени суматошно задергались. Ибрагим повел пистолетом и нажал на спусковой крючок, фанерная щепа и кирпичная крошка пыльным облаком окутали стену, и, когда оно рассеялось, все увидели, насколько плачевен был результат.

— Не суетись. Суета нужна при ловле блох. Пошли на следующий круг, — не давал передышки Кавказ.

Ибрагим снова и снова повторял упражнение, но с каждым разом «беретта» становилась все более непослушной, а пули все чаще уходили «за молоко». Вскоре от напряжения глаз начал замыливаться, указательный палец не чувствовал ход спускового крючка, а ствол «клевал» при каждом выстреле. После очередной «пустой» серии он с грустью посмотрел на почти целехонькие мишени, потом на посуровевшего Кавказа, и с горечью произнес:

— Совсем не идет!

— Спуск не ловишь, — заключил он.

— Сам чувствую, но ничего поделать не могу! Палец как деревянный!

— Тогда перерыв! — остановил тренировку Кавказ.

Передернув затвор, Ибрагим нажал на спусковой крючок и, убедившись, что в патроннике не осталось патрона, поставил пистолет на предохранитель, опустил в кобуру и потянулся к новым мишеням.

— Оставь, мы с Эриком справимся! Пойди на улицу проветрись! — предложил Кавказ.

Через пролом в стене он выбрался во двор, поискал подходящее место, остановился на штабеле досок и прилег на них. Шершавая поверхность слегка покалывала тело через летнюю камуфляжку, но Ибрагим не обращал внимания, закрыл глаза и попытался расслабиться. Но круглые и квадратные силуэты мишеней по-прежнему крутились перед глазами в нескончаемом калейдоскопе, а указательный палец продолжал давить на спусковой крючок. Конец этому положил Эрик.

— Ибо, иди! У нас все готово! — позвал он.

Вслед за ним из пролома в стене показался Кавказ. Ибрагим спрыгнул на землю, потер виски, прогоняя усталость, и подошел к ним. Эрик подал пистолет со снаряженным магазином. Он загнал его в рукоять, передернул затвор и вопросительно посмотрел на Кавказа.

— Новое упражнение. Пять мишеней. Все в разных местах. Действуй быстро и, главное, без суеты! Даю семь секунд! — пояснил он и дал команду: — Пошел!

Ибрагим выбросил руку с пистолетом вперед, метнулся в проем и, уходя от выстрелов воображаемого противника, прижался к выступу в стене. В запасе оставалось чуть больше четырех из отпущенных семи секунд. Палец начал выбирать свободный ход курка и остановился. Ему стало не по себе, поверх одной мишени был наклеен портрет. С него строго смотрел Кавказ.

— Плохо! Очень плохо! — раздался за спиной его недовольный голос.

— Ты что?! Стрелять в тебя? — оторопел Ибрагим.

— Не в меня, а в бумажку!

— Все равно как-то это не по-человечески.

— Не по-человечески? А если киллер будет стоять за твоей матерью, ты что, станешь его уговаривать?

— Ну, это же совсем другое дело!

— Нет, не другое! Если рука не дрогнет уложить гада за спиной матери, тогда и можешь считать себя настоящим телохранителем! — сказал как отрезал Кавказ.

Ибрагим поник. Последние фразы прозвучали как приговор.

— Ладно, не убивайся, не все потеряно! — сменил тот гнев на милость. — Это нормальная реакция нормального человека. Но ты не просто человек или боец на передовой. Ты телохранитель! Понимаешь, те-ло-хранитель! А это значит, когда рядом с Ним, для тебя нет ни друзей, ни родных! Никого, Ибо!!!

— Я понимаю, но сразу себя не переделаешь. Тебя вон сколько учили.

— Учили? — горько усмехнувшись каким-то своим мыслям, Кавказ сухо обронил: — В тех классах двоек не ставили. В них была другая арифметика.

— Извини! Я постараюсь! — смутился Ибрагим.

— Стараться надо, но одного этого мало! Запомни раз и навсегда! Не та угроза смертельна, которую ждешь. Сто раз опаснее та, что смотрит на тебя преданными глазами, а в ухо льет приторный елей. Предают не враги, а друзья, те, кто рядом! Это говорю не я, а суровая статистика. Кто убил Юлия Цезаря?

— «И ты, Брут?!» — вспомнил Ибрагим известную фразу римского императора, когда предательская рука вонзила в него меч.

— Видишь, какой оказался друг! — с иронией произнес Кавказ и затем спросил: — А знаешь, кто убил индийского премьера Индиру Ганди?

— Откуда? Я тогда под стол пешком ходил.

— Убийца тоже оказался «свой»! Личный телохранитель. Еще нужны примеры?

— Хватит! Без них понятно. Я научусь, Кавказ! — заверил Ибрагим.

— Надеюсь. Голова у тебя варит, рука твердая и глаз острый, — смягчился он.

— Спасибо! — Ибрагим зарделся от похвалы.

— Не спеши с благодарностями, за сегодняшнюю стрельбу тебе надо шею намылить.

— Готов хоть сейчас от позора отмыться.

— Тогда вперед! — приказал Кавказ.

В тот раз Ибрагим израсходовал весь боезапас, а следующие два дня занимался тем, что разбирал и собирал автомат и пистолет. Очередные сутки начались для него с изучения пособия для телохранителя, а после обеда он снова взялся за автомат. Но тренировка не заладилась, все мысли занимал Кавказ, казалось, что тот забыл про него. И словно прочитав их, он собственной персоной появился в номере. Один его вид: старенькие разношенные берцы, потертая камуфляжка и портупея, обвисшая под тяжестью двух пистолетов, говорили о многом.

— Собирайся! Учеба закончилась, пора сдавать экзамен! — коротко распорядился он.

Ибрагим в душе ликовал и не скрывал этого. Зубрежка и стрельба вхолостую порядком осточертели, он жаждал настоящего дела, и, судя по поведению Кавказа, оно было не за горами. По пути к машине и потом всю дорогу до Гудауты тот не обмолвился ни словом о предстоящем задании, и ему ничего другого не оставалось, как только теряться в догадках.