Рейтинг темного божества - Татьяна Степанова

И надо же было такому случиться, что в этот вечер — вечер субботы, ставший своеобразным мостом ко многим ужасным и трагическим событиям, о которых так хотелось забыть поскорее, Мещерский находился в состоянии полнейшей нирваны. Попросту говоря, валялся перед телевизором на обломовском кожаном диване После солидной субботней порции армянского коньяка. Лежание было вызвано отнюдь не ленью, а безмерной усталостью. Всю субботу Мещерский как пчела трудился по дому. Пылесосил, как бобик, вытирал вековые залежи пыли, жарил куренка в духовке и, как проклятый, как раб, крутил белье в допотопной стиральной (Машине, в сотый уже, наверное, раз давая себе слово Купить продвинутый «автомат» с сушилкой, отжималкой, полоскалкой, программным управлением и прочими полезными в хозяйстве прибамбасами. Но в том, что он весь выходной был сам себе домработник, Мещерский не признался бы даже под угрозой расстрела — особенно другу Вадиму Кравченко и особенно его жене Кате, Катюше…

«Жениться тебе, Сережечка, надо, — твердила она все чаще, все мягче и все деликатнее, — пора… Ну, хочешь, я с Ниной поговорю, а? Ты ведь помнишь Нину? Она так похорошела, и детеныш у нее немножко подрос — такой забавный, он тебе обязательно понравится. Ты ведь детей любишь, я знаю. Ну, хочешь, я с ней завтра же этот вопрос провентилирую?» Мещерский на это отвечал с детским простодушием: «Какой вопрос?» Катя лукаво умолкала. А ее муж, друг детства и собрат по духу — мужскому, корпоративному, Вадим Кравченко, противно и очень многозначительно хмыкал. И тут же вспоминал давнего институтского кореша Витюху Мамурина, который жил-жил себе преспокойненько тридцать лет и три года и вдруг бац! — женился. «Да, — повествовал Кравченко, щурясь, как кот, — женился Витюха наш, а что из этого вышло? Помнишь, Серега, что вышло?»

Мещерский помнил — собственно, не вышло у Витюхи Мамурина ни шиша. Был суд и развод через пару лет. Мамурин жены своей бывшей не любил никогда. Сам в этом потом признавался. Не любил, как Данте любил Беатриче и как счастливец Коля Остен-Бакен любил нежную Ингу Зайонц. А женился, оказывается, так — от скуки и по глупости, по совету друзей и по настоятельному пустому словечку «пора». Мещерский сравнивал себя с Мамуриным — получалось, что они были в этом коварном вопросе как братья, ведь Мещерский тоже совсем не любил хорошую и добрую подругу Кати красавицу Нину, жениться на которой по какой-то совершенно непонятной причине ему было «уже пора».

Эх, Катя, Катя… Что же ты наделала? Своими советами, вообще своим существованием на этой планете…

Собственно, Мещерский никогда ни в чем Катю не винил — упаси бог. Не винил он и друга детства Вадима Кравченко — успел-таки, подсуетился, обаял, пришел, увидел, победил. Стал мужем, распустил над Катей орлиные крылья — мое, не тронь. Винил во всем Мещерский всегда одного себя — эх, мямля, интеллигент, а нет чтобы ребром этот вопрос в свое время поставить, настоять, решить все по-мужски, может, тогда бы и…

Но нет. Увы, увы, увы… И тут Мещерский сравнивал себя уже не с бедолагой Витюхой Мамуриным, а с Колосовым Никитой. Вот человек цельный, который все вопросы может ставить ребром и все решает всегда сугубо по-мужски. И в зубы может дать — с его-то физическими данными это плевое дело. Но решает-то он все вопросы… кроме одного.

В этот вечер субботы после притупляющей ум стирки и готовки Мещерский, потягивая коньяк, размышлял о Никите. Вспоминал день его рождения, который отмечали они в дешевеньком баре на Пресне. Колосов настойчиво приглашал Катю. Она обещала быть и не пришла. Конечно, из-за Кравченко — Мещерский точно это знал, только не озвучивал сию версию, не желая , сыпать соль на раны друга Никиты. Никита с Кравченко друг друга не переваривали и никогда не сидели за одним столом, не раздавливали по банке.

— Вот почему все так? — глухо спросил Колосов. Он здорово нагрузился — таким пьяным Мещерский никогда его не видел.

— Да потому. Все потому, — ответил, вздыхая, Мещерский. Лежа на диване, он снова вздохнул, как бы вспоминая, дублируя тот свой горький вздох. Тогда с Никитой они понимали друг друга с полуслова, с полунамека.

— И аквариума нет — проклятье. — Колосов стукнул кулаком по столу.

— Какого аквариума? — спросил Мещерский.

— Такого, что «пейте, рыбы, за мой день рождения». — Колосов любил песню Высоцкого «День рождения лейтенанта милиции в ресторане „Берлин“, но цитировал ее только в крайних случаях, а водку в аквариумы в присутствии Мещерского не выливал никогда.

— Что поделаешь? — Мещерский сочувствовал другу. — Ничего тут не поделаешь.

Колосов снова саданул кулаком по столу — подпрыгнули бокалы, бутылка.

И тогда — это Мещерский отчетливо помнил — они заговорили про мечту. Колосов тихо сказал:

— Никогда в жизни ничего так не желал, понимаешь, Серега?

И Мещерский понял, что речь шла совсем не о том, чтобы Катя явилась в этот задрипанный пивной подвальчик и поздравила Никиту с тридцатитрехлетием. Речь шла о чем-то гораздо большем, в корне меняющем судьбы — и Катину, и Кравченко, и колосовскую.

— Никогда ничего так не хотел. Думаю об этом постоянно, — изливал душу Колосов. — На работе мозги сохнут, вкалываешь как… А встречу ее и… Она ж меня в упор не видит, Серега. Если нет убийства какого, трупешника, по которому статейку можно настрочить, она ж меня за километр обходит. Неинтересен я ей без всего этого, понимаешь ты или нет?

— Что ты мелешь? — оборвал его Мещерский. — Она… Катя к тебе хорошо относится. Просто она…

— Ну что — просто она?

Мещерский тогда снова вздохнул — сказать Никите «просто она тебя не любит, потому что любит Вадьку Кравченко» язык не поворачивался. И так вон у Никиты кулаки сжимаются и в глазах искры-молнии.

Мещерский решил деликатно перевести разговор на другую тему. И вот как это у него тогда получилось.

— Знаешь, — сказал он, прикуривая, — когда я в прошлом году был в Индии, наши ездили в Путтапарти — городок там такой есть — в ашрам к Сай Бабе. Рассказывали такое, что и я не выдержал, поехал.

— Чего-чего? — угрюмо спросил Колосов и долил из бутылки.

— Ашрам — это храм, а вокруг него что-то вроде монастыря. С виду похоже на пряничный замок — голубое, розовое, везде орнамент, позолота, фигурки индийских божков. И тысячи паломников, все в белых одеждах. Там такая огромная веранда крытая, как вокзальная площадь, и они все часами сидят на ней и ждут выхода Сай Бабы.

— Кого?

— Сай Бабы. К нему едут со всего мира.

— Зачем?

— За… Ну, одни за исцелением от болезни. Другие за просветлением. Третьи за исполнением мечты. Считается, что если очень сильно захотеть и попросить Сай Бабу — лично, мысленно или отправив ему письмо с описанием своей мечты, своего самого заветного желания, он это желание непременно исполнит.

Колосов вскинул голову.

— Он вообще кто? — спросил он.

— Он гуру.

— Ерунда. Такого не бывает.

— Знаешь, я пошел в ашрам. Нас целая группа была с переводчиком. Сидели мы три часа, ждали выхода гуру. — Мещерский рассказывал сказку, чтобы отвлечь друга — день рождения все же день знаковый, создан для радости, не для печали. Ну и пусть, что Катя не пришла и что аквариума нет под рукой, как в песне. — Сидели мы, сидели, потом он вышел, и я его увидел только издали. Он…

— И чего ты у него попросил?

— Ничего. Я растерялся сначала. Потом обрадовался, сам не зная чему, — вот живу, вижу мир, езжу по Индии, вот нос у меня облупился от загара… Я мысленно с ним поздоровался и… Я не знаю, как тебе это описать, — странное ощущение вот здесь. — Мещерский приложил руку к груди. — Мы ведь в какой-то степени с тобой братья по несчастью… Да-да, чего смотришь? Братья, друзья. Я даже ведь познакомился с ней гораздо раньше тебя… Так вот, я бы посоветовал тебе послать Сай Бабе письмо или самому туда со мной поехать. А вдруг и…

— Чушь ты мне какую-то впариваешь по доброте душевной. Эх, Серега, славный ты человек, люблю я тебя за это, но… Чушь ведь все это, такая детская чушь.

— Разве ты не хочешь, чтобы твоя мечта исполнилась? — спросил Мещерский.

— Очень хочу.

— И разве ты не желаешь чуда?

— Желаю, но…

— Так вот же — говорят, это и есть самый верный путь к исполнению мечты.

— Кто говорит-то?

— Люди, тысячи людей из разных стран. Неужели все они дураки или обманщики?

— Написать письмо какому-то индийскому гуру? — Колосов хмыкнул. — А может, мне лучше самому постараться исполнить свое желание?

— Это как же? — спросил Мещерский.

Колосов демонстративно распахнул куртку — указал глазами на кобуру с табельным пистолетом, с которым не расставался:

— А так вот.

— Дуэль? — Мещерский поднял брови домиком. — Болван ты, Никита. Ну что это даст? Скандал, следствие. Да Вадька стреляет как бог — он где работал-то до того, как в личники подался, знаешь? В ФСБ. И потом, даже если ваши ревнивые мозги что-то там подобное и сварят и пуля у виска прожужжит, это все равно ничего не изменит и не решит.