Голова путешественника. Минута на убийство (сборник) - Николас Блейк

– Знаете, Ванесса – очень впечатлительная девочка. И она… так и не привязалась к Финни. Вот почему мы не можем сказать ей правду. Было бы в высшей степени неправильно, если бы она узнала, что Финни иногда бродит в темноте по дому.

Найджел подумал про себя, что еще неправильнее не предупредить Ванессу, что как-нибудь среди ночи к ней в комнату может забрести совершенно невменяемый карлик, бормочущий непонятные слова. Впрочем, это его не касается, это дело ее родителей. Найджел подумал, не спросить ли их, почему они держат Финни Блэка в доме, если Ванесса его не выносит, но передумал и сказал следующее:

– Да-да, понимаю. Тогда все ясно. Но скажите, миссис Ситон, – вы и ваши предки так давно живете здесь, столько времени связаны с деревней; вы, наверное, знаете историю каждой семьи, – так вот, скажите мне, пожалуйста, не помните ли вы, чтобы кто-нибудь из жителей покидал деревню лет девять или десять назад, да еще при загадочных обстоятельствах? Этому человеку было тогда лет сорок пять – пятьдесят, и до своего отъезда он всю жизнь прожил в этих местах или, во всяком случае, досконально знал окрестности.

Закончив свой вопрос, Найджел был совершенно ошарашен тем, какое впечатление он произвел на хозяина и хозяйку. Желтоватое лицо миссис Ситон вспыхнуло пунцовым цветом, большие, с крупными костяшками, руки вцепились в подлокотники кресла. Роберт Ситон вынул изо рта трубку и в буквальном смысле слова с раскрытым ртом уставился на Найджела.

Когда Найджел закончил говорить, в комнате установилась гнетущая мертвая тишина. Затем Ситоны заговорили одновременно и одновременно остановились.

– Знаете, удивительное дело… – Поэт сделал вторую попытку. – Верно, Джанет? Я хочу сказать, что ваше описание, Стрейнджуэйз, совершенно подходит… Но…

– Подходит кому?

– Моему старшему брату Освальду.

– Роберт, я не думаю, что мистер Стрейнджуэйз…

– Но оно и в самом деле подходит! – Ситон нетерпеливым жестом отмел возражения жены. – Это было десять лет назад. И ему было… дайте сообразить, пятьдесят, нет, сорок девять. И он, безусловно, знал окрестности деревни как свои пять пальцев.

– Но я не думаю, что он исчез при загадочных обстоятельствах, – возразил Найджел. – Он уехал за границу? Где он находится сейчас?

– О нет, – ответил Роберт Ситон. – Он не уезжал за границу. Однажды он просто пропал. И… ну, на следующий день я услышал, что он утопился, бедняга.

Темное прошлое

Перед тем как расстаться, они договорились, что Найджел переберется в Плаш-Мидоу в понедельник. Это значило, что он сможет провести с Полом еще целый день. Пересекая двор по направлению к амбару, Найджел думал о том, как удачно все складывается: он сможет посвятить всю будущую неделю изучению рукописей Роберта Ситона, не отвлекаясь при этом на грустные мысли и пересуды по поводу преступления в Ферри-Лейси: после всего с такой искренностью рассказанного поэтом Найджелу и в голову не могла прийти мысль, что гостеприимство ему оказывает убийца. Смешно даже подумать об этом! Жаль, конечно, что Освальд Ситон утопился десять лет тому назад. Теоретически он был именно то, что надо, чтобы дорисовать убедительную картину преступления: в семью возвращается «паршивая овца», все в панике, возможно, он начинает их шантажировать – оторвать ему голову, и дело с концом. Найджел вполне мог представить себе, что Джанет не остановится ни перед чем, чтобы сохранить существующее положение вещей. Но эту мысль, слава Богу, можно было теперь выбросить из головы.

Найджел обошел вокруг амбара, по привычке отметив про себя, что единственная дверь домика выходит во двор, а с другой стороны через французские окна можно выйти на подъездную дорожку, которая ведет на улицу; там же разбит маленький, аккуратненький, обнесенный заборчиком садик: розовые кусты, лужайка, несколько яблонь. Полюбовавшись садиком, Найджел повернулся и увидел, что Мара Торренс как раз растворяет французские окна. Она пригласила его в студию, которая оказалась просторным прохладным помещением с высоким потолком, занимавшим половину длины амбара; ослепительно белые стены переходили вверху прямо в сводчатую деревянную крышу. Оставшаяся часть амбара была разделена на две части: внизу, на первом этаже, кухонька и рабочие комнаты, а наверху три маленькие спальни и ванная. Забраться на второй этаж, когда-то служивший сеновалом, можно было по крутой лесенке из студии; сеновал-чердак, огражденный балюстрадой, смахивал снизу на балкончик для оркестра.

По просьбе Найджела Мара показала ему весь домик, но рассказывала о нем скупо и нехотя. Найджел выглянул в окно ее спальни – оттуда она видела Ситонов в ту грозовую ночь. Он заметил, что эта комната расположена дальше других от лестницы, а от спальни Реннела Торренса ее отделяет только маленькая комнатушка, похожая на пенал.

Они снова спустились в студию. Пока Мара варила кофе, Найджел слонялся по комнате, разглядывая картины, развешанные по стенам или просто прислоненные к ним. Ничего не скажешь, Реннел Торренс был плодовитым художником, однако печати гения в его полотнах Найджел не заметил. Картины были все сплошь на романтические темы и выполнены в амбициозной, торопливой, с претензией на грандиозность манере. Торренс хотел казаться художником-романтиком, но его образам не хватало насыщенности, внутреннего единства и своеобразия, и его произведения представляли собой жалкие потуги раздуть маленький, хотя и несомненный талант до масштабов величия. Картины были страшно однообразными и производили впечатление серии незаконченных этюдов к еще не начатому шедевру.

Найджел повернулся к стоявшему сбоку столику, заставленному немытыми стаканами, заваленному принадлежностями художественного творчества и старыми журналами. Один из журналов был раскрыт на фотографии, на которой Ситоны и Торренсы стояли вместе на фоне Плаш-Мидоу. Снимок сопровождался типичной для светского издания пресной подписью: «Содружество художников. Выдающийся поэт Роберт Ситон в окружении семьи позирует у своего красивейшего старинного дома в Ферри-Лейси. Миссис Ситон происходит из семьи Лейси, которая с незапамятных времен владела поместьем Плаш-Мидоу. Рядом с Ситонами – художник Реннел Торренс и его очаровательная дочь. Торренсы живут в старинном амбаре, примыкающем к Плаш-Мидоу и переоборудованном для них мистером и миссис Ситон в великолепную художественную студию».

Журнал был датирован июлем прошлого года. Найджел положил его на место и перешел к другому столу, стоявшему перед самым подиумом. На этом столе находился круглый предмет, укрытый от посторонних взглядов куском материи. Найджел снял ткань, и от того, что он увидел, у него в полном смысле слова перехватило дыхание. Это была голова. Глиняная голова Роберта Ситона. При одном взгляде на эту скульптуру все картины, находившиеся в студии, стали казаться неуклюжими поделками – столько в ней было невообразимой жизненной силы.

Но самое жуткое, что лицо поэта было отвратительно искажено. Можно было узнать каждую черточку, они были схвачены с почти фотографической точностью, но все в целом производило ужасное, отталкивающее впечатление: это было воплощение непристойного, злорадствующего в своем грехе порока. Лицо дьявола, упивающегося своим проклятием.

– Вот это да! – пробормотал Найджел, снова накрывая голову тканью.

– Как вы смеете! – раздался с порога яростный голос Мары Торренс.

Она швырнула поднос с кофе на столик и, оттолкнув Найджела, встала между ним и глиняной головой, как будто защищая от него свое творение.

– Как вы смеете подглядывать?!

– Так это ваша работа?

– Ненавижу, когда смотрят на вещи, которые я еще не закончила. Извините, что я так сорвалась, – уже спокойнее сказала она.

– Не закончили? Понимаю.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, я хотел спросить – вы что, и в самом деле представляете Роберта Ситона таким?

– Ну что вы! – На лице у нее появилось смущенное выражение, голос погас и слегка задрожал. – Сама не знаю, как это получилось, – произнесла она неуверенно. – Я… она меня пугает. Лучше начну все сначала.

– Но вы знаете, получилась весьма впечатляющая вещь. Очень хорошая, поверьте мне. Потрясающая.

– Что там такого потрясающего? – спросил ее отец, входя в комнату.

Найджел показал на голову.

– А, это. Да, Маре перешла частичка моего дарования… Ну что ж, это будет хороший удар справа для Джанет. – Реннел Торренс хохотнул и, плюхнувшись со всего размаха в кресло, налил себе кофе. – Впрочем, она это заслужила.

– Заслужила?

– Угу. Несколько дней назад – когда это было, Мара? ах да, в прошлую субботу – Джанет заходила сюда. Разговор зашел о современном искусстве. У Джанет безнадежно устаревшие буржуазные взгляды, и Мара порядком раскипятилась по поводу абстракционистов. Это ее любимая тема – знаете, три завитушки и нос морковкой, назовите это «Предмет» – и дело в шляпе. Ну так вот, Джанет заявила, что Мара ни за что на свете, хоть сто лет трудись, не сумеет сделать скульптурный портрет, бюст, реалистическую работу, по которой можно было бы узнать модель. Еще она сказала, что абстрактные вещи рисуют только те, кому не под силу чистый реализм. Конечно, старушка слегка погорячилась – хотя в принципе я бы не сказал, что совершенно с ней не согласен. И что бы вы думали, эта дуреха, моя дочка, заглотила наживку вместе с крючком, леской и грузилом. «Не смогу, значит?! Хотите, докажу?» И на следующий же день, если не в тот же самый, заарканила Роберта и заставила его позировать.