Версия Барни - Мордехай Рихлер

— С финансами-то небось плохо теперь?

— Да уж — и адвокат, и алименты… Бизнес совсем заброшен. Конечно, плохо.

— Давай вместе напишем сценарий.

— Что за чушь, Хайми. Я ж не писатель.

— Сто пятьдесят косых как отдать. Делим надвое. Нет-нет, погоди. Я имею в виду треть тебе, две мне. Что скажешь?

Едва мы сели за работу над сценарием, Хайми как с ума сошел: выдергивал у меня сцены прямо из машинки и тут же звонил то бывшей любовнице в Париж, то кузине в Бруклин, то дочери, то агенту — зачитывал. «Вот, слушай, это же прелесть!» Если реакция оказывалась не той, что он ожидал, давал задний ход: «Вообще-то это набросок, да я и сам говорил Барни, что такой вариант не канает. Он ведь новичок, ты ж понимаешь». Заставил высказаться по этому поводу свою домработницу, советовался с психоаналитиком, совал страницы официанткам и на основе их суждений вносил правку. Мог ворваться ко мне в комнату в четыре утра, растолкать, разбудить:

— Есть блестящая идея! Меня только что осенило. Пошли.

Чавкая мороженым из ведерка, добытого в холодильнике, он расхаживал в трусах по комнате и, почесывая пах, диктовал.

— Это потянет на премию Академии. Железно.

Однако следующим утром, перечитывая то, что надиктовал, кривился:

— Барни, это кусок говна, куппе дрек. Сегодня давай всерьез сосредоточимся.

В плохие дни, когда дело не ладилось, он мог внезапно рухнуть на диван и сказать:

— Знаешь, что бы мне не помешало? Отсос. Технически, ты ж понимаешь, это не измена. Да господи, о чем я беспокоюсь? Я ведь даже и не женат сейчас!

Потом он подпрыгивал, хватал с полки экземпляр «Мемуаров Фанни Хилл» или «Истории О» и исчезал в ванной.

— Всем мужикам надо это делать. Как минимум раз в день. Чтобы простата всегда была в форме. Мне доктор сказал.

А тогда, в тысяча девятьсот пятьдесят втором, мы снова сели к Хайми в «пежо» [Несколько страниц назад это был «ситроен». — Прим. Майкла Панофски.], снова куда-то помчались, и следующее, что я помню, это как мы оказались в Ницце, в переулке около рынка, в одном из маленьких, битком набитых bar-tabacs с цинковой стойкой, и глушили там коньяк с грузчиками и водителями грузовиков. Мы пили за Мориса Тореза, за Мао и за профсоюзного деятеля Гарри Бриджеса, а заодно, из уважения к двоим примкнувшим к компании беженцам из Каталонии, за Пассионарию и Эль Кампесино[60]. Потом, нагруженные подарками — инжиром, зеленым луком и помидорами, которые все еще пахли вином, — мы двинулись дальше — в Жуан-ле-Пен, где отыскался открытый ночной клуб.

— Стрелок-радист Джо! — все никак не мог успокоиться Хайми. — Мой бестрепетный товарищ по оружию сенатор Джозеф Маккарти! Да крыса он! Таракан поганый — нет у него за плечами ни одного боевого вылета!..

Сие подвигло Буку, совсем уже, казалось, впавшего в кому, на то, чтобы очнуться и, с трудом собрав мозги в кулак, вдруг с места в карьер выдать:

— Когда охота на ведьм окончится, — сказал он, — и всем будет стыдно (как стыдно было после «палмеровых рейдов»[61] двадцатого года), у сенатора Маккарти все равно останется слава влиятельного кинокритика. Куда до него Джеймсу Аджи! Конюшни-то славно почистил, ничего не скажешь!

Услышь Хайми такое от меня, ни за что бы не стерпел, а Бука сказал — и ничего, Хайми даже ухом не повел. Удивительно. Вот Хайми — состоявшийся и даже довольно-таки состоятельный человек, преуспевающий кинорежиссер, а вот Бука — бедный, безвестный, непризнанный писатель, печатающийся от случая к случаю в заштатных журнальчиках. И при этом как раз Хайми его боится, как раз Хайми старается завоевать его одобрение. Бука умел воздействовать на людей. Я был не единственным, кто нуждался в его благословении.

— Моя проблема, — продолжил Бука, — в том, что к людям из голливудской десятки[62] я испытываю некоторое уважение как к личностям, но не как к писателям, пусть даже второсортным. Je m'excuse[63]. Третьесортным. Как бы ни был мне ненавистен своими политическими взглядами Ивлин Во, я скорее прочитаю какой-нибудь его роман, чем высижу от начала до конца даже самый лучший из их слащаво-тошнотных фильмов.

— Ну ты шутник, Бука! — натужно выговорил Хайми.

— «Их лучшее не убеждает вовсе, — гнул свое Бука, — тогда как худшее полно разящей силы». Это не я сказал, это мистер Йейтс[64].

— Готов признать, — сказал Хайми, — что наш кружок (я ведь и себя к нему причисляю) слишком зацикливался на комплексе вины — которая, кстати, и диктовала нам политические взгляды; политикой мы занимались рьяно, а работали спустя рукава. Ты можешь возразить, что Францу Кафке не нужен был дом с бассейном. А Джордж Оруэлл никогда не ходил на сценарный совет, но… — Но тут, явно чтобы не связываться с Букой, он всю свою ярость обрушил на меня: — Хотелось бы надеяться, что и о тебе, Барни, когда-нибудь можно будет сказать что-нибудь подобное, но пока ты просто спесивый мелкий прыщ.

— Э, э, полегче, я же не писатель! Я тут с вами так, сбоку припеку. Пошли, Бука. Похоже, нам пора.

— Ты моего друга Буку в это не впутывай. Он, по крайней мере, высказывается откровенно. А вот насчет тебя у меня есть сомнения.

— У меня, кстати, тоже, — переметнулся Бука.

— Ну и пошли вы оба к черту, — сказал я, выскочил из-за стола и направился к выходу.

Бука догнал меня уже снаружи.

— Ты что нарываешься? Он же тебя вырубит!

— Это еще кто кого!

— Как тебя с твоим характером Клара терпит?

— А Клару, интересно, кто кроме меня вытерпит?

Он рассмеялся. Я тоже.

— Ладно тебе, — сказал он. — Пойдем обратно, но ты уж хоть не нарывайся больше, ладно?

— Он провоцирует!

— Тебя все провоцируют. Ты злобный спятивший идиёт. Не можешь быть менш[65], так притворись хотя бы. Давай-давай, пошли.

Хайми встретил нас стоя и тут же заключил меня в свои медвежьи объятия.

— Извини меня. И не сердись. Серьезно. А свежий воздух, между прочим, нам сейчас всем не повредит.

Развалившись на песочке (это был пляж в Канне), мы смотрели, как встает солнце над темной, винного цвета гладью, ели помидоры с зеленым луком и заедали инжиром. Потом скинули туфли, закатали штаны и влезли по колено в море. Бука меня обрызгал, я обрызгал его, и моментально все трое сплелись, повалились и продолжали возню в воде — в те дни, купаясь, не приходилось думать о том, что по волнам плавает дерьмо и использованные презервативы. В конце концов пошли обсыхать в какое-то кафе на набережной Круазетт, ели там oeufs sur le plat с булочками и café au lait[66]. Бука откусил кончик сигары «ромео-и-джульетта», прикурил и подытожил:

— Après tout, c'est un monde passable[67]. Видимо, это цитата, но откуда — один Бог знает. [Из Вольтера. — Прим. Майкла Панофски.]

Потянувшись, Хайми зевнул и говорит:

— Однако пора на работу. У меня съемка в казино через час. Давайте встретимся в отеле «Карлтон» в семь, выпьем, потом поедем в Гольф-Жуан, я там знаю одно местечко, где готовят замечательный буйабес. — Он пододвинул к нам ключ от гостиничного номера. — Вот, возьмите — вдруг захочется помыться, вздремнуть или ознакомиться с моей почтой. Пока.

Мы с Букой пошли в гавань смотреть на яхты, а там — глядь — тот француз, сладкий папик из давешнего кафе. Загорает на тиковой палубе собственной яхты, качающейся на средиземноморской непрестанной зыби, а подружки что-то не видно. Вид абсолютно жалкий — в очках, животик навис над плавками, в руках «Фигаро». Биржевые сводки изучает, ясное дело! Обязательное чтение для тех, кто лишен духовной жизни.

— Salut, grandpère, — крикнул я. — Comment va ta concubine aujourd'hui?

— Maricons[68], — заорал он в ответ, грозя кулаком.

— И ты ему это спустишь? — нахмурился Бука. — Вышиби ему зубы! Измолоти в дерьмо. Оттянись — глядишь, полегчает.

— А как же! — рванулся я. — Вот я ему сейчас…

— Ну, ты вообще! Прямо хулиган какой-то, — усмехнулся он, уводя меня прочь.

3

Сценарий, который мы писали на Лонг-Айленде, фильмом так и не стал, однако меньше года спустя, в тысяча девятьсот шестьдесят первом, Хайми позвонил мне из Лондона.

— Приезжай. Сделаем вместе другой фильм. Такая классная намечается фигня, что я уже заранее лауреатскую речь готовлю.

— Хайми, у меня и дома дел по горло. Каждую неделю выходные провожу в Торонто с Мириам или она ко мне сюда прилетает, и мы вместе идем на хоккей. Почему бы тебе не найти себе на этот раз настоящего писателя?

— Мне не надо настоящего писателя. Мне нужен ты, дорогуша. Это будет на основе рассказа, права на который я купил сто лет назад.

— Но я же не могу вот прямо так все бросить и уехать.

— А я уже купил тебе билет первого класса на завтрашний рейс из Торонто.