Ураган «Homo Sapiens» - Николай Балаев

— В нарты глянь, дура.

Охламон глянул и увидел на сиденье рюкзак. Из его кармана, перехлестнутое застежкой, торчало горлышко бутылки.

— Едем! — прохрипел он.

— Мы эту гаду к обеду привезем! — крикнул Федор и включил скорость. «Буран» рванулся. Следом на коротком штырьке побежали легкие нарты с увязанным в них рюкзаком, малокалиберной винтовкой и двуствольным ружьем.

Избушка стояла на бугре, над поймой ручья.

Гада принюхалась.

В резком запахе рыбы чуть заметно сочился дух человека. Хозяина нет. Гада сделала вокруг избушки один круг, второй. Снег был испещрен свежими следами зайцев и куропаток. Вот ходила лиса и даже копать пыталась в месте, где снег особенно густо пах рыбой, — у двери, подпертой куском доски. А сюда, за дом, заглянула супружеская пара песцов. Покопали, что-то съели и побежали на сопку. Да, хозяина нет.

Осмелев, Гада приблизила нос к щели в дверях, потянула воздух. Из сеней густо запахло свежей рыбой. Какая прекрасная пища, и совсем рядом! Гада надавила носом доску. Дверь чуть дрогнула. Тогда она поцарапала угол когтями и принялась копать под ним. Крепкие когти легко справились с утрамбованным заледенелым снегом. Потом под брюхо полетели струйки промороженного песка. Ямка быстро увеличилась, но неожиданно когти царапнули твердый предмет. Гада обнюхала его и поняла, что снизу быстрая дорога к добыче закрыта: под порогом лежало закаменевшее лиственничное бревно. Конечно, справиться можно, но надо время.

Внезапно внимание Гады привлек тонкий писк. Она замерла. Но порыв ветра, принесший писк, улетел, и звук не повторился. Гада снова ткнула дверь. Дверь скрипнула. Гада зацарапала щелястое горбыльное полотно. Несколько раз когти попадали между досок, вырывая тонкие щепки. Постепенно в одном месте образовалась дырка. Гада сунула туда нос, осторожно развернула его и протиснула дальше, пока в отверстие не вошла почти половина верхней челюсти с клыками.

Вся дальнейшая работа заняла минуты. Обнюхав горку накрошенной сосновой щепы, Гада заглянула в сени. Там в одном углу до потолка возвышалась гора рыбы. Вязкий запах даже замутил сознание. Она сунула внутрь лапу, но вновь возник — теперь уже басовитый — звук. Охотница отпрянула от двери, и звук опять пропал. Тогда она побежала вокруг дома. Нигде никого. Покрутившись у двери. Гада присела в нескольких местах, отметив законность своей добычи, Теперь никто не помешает насытиться. В зимней тундре только волк может оспорить ее пищу, но волк давно не подходит близко к жилью человека.

Гада решительно вернулась к дыре, зацепила лапой ближайшую рыбину, вытянула ее на улицу и, подняв шерсть на загривке, с хрустом сомкнула зубы. Наконец-то пища, да так много! Это не случайный лемминг и даже не куропатка. За всю зиму ей только дважды по-настоящему повезло с пищей, когда она находила в тундре, павших от «попытки» оленей. И даже не два, а один. Второй раз в разгар пиршества ее прогнала волчья стая. Зато у первой туши она жила почти две недели. Восхитительное время, насыщенное блаженным теплом, ленивым отдыхом и приятными, от постоянного чувства сытости, сновидениями.

Гада почти съела рыбину, когда снова возник и не пропал, а стал быстро приближаться непрерывный тарахтящий звук. Человек! Это рычит Красный Зверь, который быстро и неутомимо носит человека по тундре. Надо уходить. Добычу можно защитить от любого жителя тундры. Даже, в конце концов, от волка, но не от человека с его убивающей палкой.

Гада торопливо догрызла рыбу и посмотрела вниз, в долину ручья. Вон он, Красный Зверь, уже совсем близко. Она засуетилась, подбежала к дырке в двери, глянула на добычу, найденную с таким трудом, жалобно взвизгнула и помчалась за дом. По морене Гада выскочила на седловину между сопок и перевалила ее. Звук растаял. Гада успокоилась, сбавила скорость и дальше уже бежала, снова принюхиваясь и тщательно исследуя все вокруг. Съеденная рыбина прибавила сил, но и обострила аппетит. Чтобы насытиться впрок, надо четыре или пять таких рыб.

Воздух пах речной водой. В нескольких местах над тундрой висели розово-золотые купола тумана: в этой долине текла широкая река Пырканай — Кекурная; солнце вскрыло некоторые перекаты на ней, и вода парила, источая в воздух запахи рыбьих стай.

Гада выбежала на берег. Здесь вместе с рыбой запахло и человеком, хозяином только что оставленной за седловиной избушки. А вот и его следы. И каждый пах рыбой. Гада побежала рядом, поглядывая вокруг. Крутые склоны сопок по обе стороны долины были густо уставлены кекурами. Они торчали и в одиночку и группами и от лучей утреннего солнца сияли пестрыми красками, как разодетые на праздник люди.

След человека повернул с террасы вниз и вывел к утоптанному пятачку на ледяной шубе реки, под парившим перекатом. Здесь человек промышлял свою добычу — рыбу. Гада обнюхала лунки, пятачок и нашла две небольшие обледенелые форельки. Больше ничего нет, кроме густого запаха рыбы. Тогда она выбралась на террасу, побежала дальше и заметила впереди движение. Гада остановилась и стала наблюдать. За свежим бугорком снега торчал зад песца с поджатым между ног хвостом. Зад часто дергался, хвост летал вниз-вверх, напружиненные лапы скользили. Голова и передняя часть туловища были под снегом. В сторонке, у куста, сидела подружка, ждала, когда супруг достанет добычу. Песцы хотят съесть ее добычу! Предупреждая соперников, Гада зарычала и бросилась вперед. Песец поднял заляпанную снегом мордочку, увидел росомаху и затрусил в сторону. Следом, обиженно тявкнув «кау!»; побежала супруга.

Возбужденная неутоленным голодом, присутствием у добычи соперника и витавшим повсюду с утра, но не приносящим вреда запахом человека, Гада не стала тратить времени на разведку. Она сразу сунулась в раскопанную песцом нору, обнаружила хвост налима и потянула вверх. Рыба, скованная настом, не поддавалась. Тогда Гада заработала лапами и завертелась вокруг, прилаживаясь поудобнее. Сухо щелкнул металл. — Гада прыгнула в сторону, но неумолимая сила оборвала прыжок, и пленница шлепнулась в снег.

Белесая тень скользнула в зазеленевшем небе.

— Сова! — Федор резко тормознул.

Птица полетела по широкой дуге.

— Не улетай, не улетай, пеструха! — бормотал Федор, дергая из веревок ружье. Наконец выдернул. Щелкнул замок, и сразу хлопнул выстрел. Птица вертанулась через голову и бесшумно исчезла, словно растаяла.

— Готова! — Федор бросился в кусты, затрещал ветвями. — Где, а? Где ты? Ну трепыхнись, курва! Аг-га-а! Вот она! — тяжело дыша, он выскочил обратно. — Дикая прибыль! Крылья-то! Красотища! Хо-хо — давно мечтал!

— Зачем она? — равнодушно сказал Охламон.

— На шапку — «заче-е-ем». Я одну такую видел, мужики толкали за полторы сотни. Любая баба с восторгом купит, по своей знаю. А у тебя, небось, и бабы никогда не было? Или была?

— Давно, — тускло сказал Охламон. — Еще там…

— Давно? Звать как, небось, забыл?

— Это… Ма-а…

— Манька, что ли?

— Ну… Так.

— Чего ж бросил? Гуляла?

— Гу… гуляла.

Блеклое воспоминание, давно изуродованное алкогольными фантазиями, возникло в мозгу Охламона. Было… сплыло… быльем поросло… Зябко поколыхалась распахнутая пасть чемодана, как в замедленной съемке, полетели: в нее растрепанные тряпки, обувка, тоненько пропищала из атласного кокона Вер… Надюха, прошелестели затертые временем обрывки слов: …«такая жизнь… в петлю»… И все… Граммушку бы теперь.

— Ладно, мчимся дальше, — сказал Федор. — Тут недалеко изба колхозного рыбака-охотника, у него и врежем для согрева. Гада наша тоже, вроде — ха! — туда бежит.

Солнце катилось над сопками. Краски рассвета медленно осыпались на снега цветными блестками и поблекли. След с росчерками когтей между отпечатками лап повернул от ручья к избе.

— А что я говорил? Ничего не пропустит… Та-ак: труба не дымит, значит, хозяина нет. — Федор вырулил на морену, остановил «Буран». — Смотри-ка, — отметилась. Дверь изгрызла. Ну прямо — распоследняя тварь. — Он попрыгал на затекших ногах, оглядел щель. — Правильно инспекция даже за дохлого щенка десятку платит: две бутылки, а, Охламон? Надо глянуть, чего она в избу лезла.

Федор убрал подпорку, распахнул дверь в сени.

— Эх-хе! Рыба… Харитоны! Глянь, сколько! — Он заскочил в сени, пнул кучу ногой. Мороженые хариусы, шелестя, поползли вниз, обвалились на торбаса. Федор закрутил головой: — Огурцами пахнет — как в теплице! Свежая! — Он переломил одну, зубами содрал затрещавшую шкурку, отгрыз кусок и, гоняя во рту, покусывая мелко-мелко, чтобы не застудить зубы, застонал от наслаждения: — У-у-ум… Вкуснятина… Понятно, где хозяин. Пригонит трактор с санями, запакует и айда в колхоз. А мы покупай потом в лавке… Не, не пойдет… И как быть? В рюкзак чего уместишь?.. О! — Федор оттопырил на груди балахон. — Сюда воз войдет!