Смеющийся Пеликен - Евгений Наумов

Даже грубая, крикливая вдова Папата не побила его, а только грозила сложенным вдвое ремешком от собачьей упряжи, когда он опрокинул в снег выставленный для охлаждения горшок с горячим мясным отваром. Но потом вдруг расплакалась, стала обнимать его и накормила мясом, вынутым из горшка, приговаривая непонятные слова: «Ох, я неразумная!

И как я на сиротку руку пыталась поднять! У моих детей хоть мать есть, а у него никого…

Горе мне, горе!» И как потом сердились прибежавшие с берега дочери Папаты — ведь он съел предназначенное для них мясо, а вдова, успокаивая их, говорила, что пойдет в шатер Акаки и попросит что-нибудь для них. Вот и выпросила им судьбу…

Верно, всю жизнь старенькая одежонка на Айване была, редко получал он какую-нибудь обновку. Однако хоть и старенькая, но без дырок, а заплатки женщины селения старались нашить повеселее, чтобы вид у сироты наряднее был. Теперь, когда юношей стал, он гораздо чаще ходит в рваных торбасах или кухлянке, потому что только невеста может чинить ему одежду. Но ее нет, а самому орудовать иголкой лень..

Все это вспомнилось Айвану, а стыд все жарче и жарче жег его сердце. Ведь никто ему, сироте, не желал зла и плохого ничего не сделал, хотя озорничал он и вреда людям причинил много. А сегодня еще сказал им горькие несправедливые слова… Даже застонал Айван.

Потом сел и стал торопливо собираться.

…Ужас гнал Яри к высокой Кривой скале.

Тогда, в шатре Эмемкута, прильнув к тонкой меховой стенке полога, услышала она страшные слова Кумака, произнесенные свистящим шепотом:

— …сегодня, когда заснет Айван, к нему в полог войдет Железный крючок! Сделает, что нужно. Как только душу его извлечет, можешь делать с сиротой что угодно. Куда пошлешь, туда и пойдет он, хоть в далекие ледяные просторы!

Эмемкут запыхтел:

— Однако не может Железный крючок без разрешения человека войти в его жилище…

Только подслушивать да подглядывать ему позволено!

— Если дашь ты Костяной кружок, открывающий вход в любой шатер в селении… — голос Кумака стал вкрадчивым.

Эмемкут от неожиданности закашлялся. Вон куда метит Кумак! Овладеть Костяным кружком самого важного человека! Но ведь тогда он может войти не только в жилище Айвана, но и в любое другое! А вдруг он войдет в его, Эмемкута, жилище и вынет душу из жены или детей? Страшно подумать, ведь он может вынуть душу даже самого Эмемкута!

Кумак понял колебания самого важного человека.

— Обещаю тебе, что сразу же верну Костяной кружок, как только Железный крючок закончит все свои дела, — в голосе его прозвучала обида.

Но Эмемкут знал цену обещаниям Кумака. Ведь тот носит шапку не снимая. Все подозревают, что под шапкой у него собачьи уши. А человеку с собачьими ушами нельзя верить.

Эмемкут не зря владел Главной мыслью. Быстро нашел выход::

— Я дам Костяной кружок Эттувьи, и он откроет тебе шатер старого Ненека…

— Хорошо, — Кумак старался ничем не выдать досаду, — Сегодня я приду с Железным крючком…

Яри еле успела отпрянуть от полога, выползла, приподняв тяжелую покрышку шатра, и помчалась за Айваном.

Но Кумак, видимо, услышал подозрительный шорох и поспешил следом. А может, и Железный крючок притаился где-то поблизости. И кто-то помешал девушке, она успела лишь предупредить торопливым шепотом: «Не спи, Айван! Не спи!»

Из ночного морозного тумана выступила громада мрачных черных камней, косо устремленных ввысь. От них тянуло зловещей сыростью — где-то булькал незамерзающий ручей. Чья-то тень отпрянула в сторону и, пригибаясь, исчезла во мраке.

Снег под ногами сиял туманной белизной, отражая свет ярких звезд. Яри почувствовала опасность, запрокинула голову. Два огонька поплыли между звездами и приблизились, превращаясь в горящие круглые глаза! И легкая тень белой совы пронеслась мимо, махнув над нею крылом…

Камни трещали от лютого мороза, словно переговариваясь- друг с другом на каком-то трескучем языке. Долетел рокот — где-то высоко в горах обрушился снежный обвал.

Рука девушки быстро скользнула к поясу, привычно нащупывая резную рукоятку тонкого и острого, как зубы росомахи, клинка. Его не было! Забыла в спешке, когда собиралась в глухой темноте полога, чтобы никто не услышал. А может быть, нож похитила чья-то коварная рука, когда она выбиралась из шатра?

Нет оружия! И Солнца нет! Яри во власти рэккенов.

Страх охватил ее, заколол ледяными иголками голову, спину. Заледенело тело, словно его сковало морозом.

Девушка не сопротивлялась, когда чьи-то цепкие когти охватили ее ступни и неумолимо повлекли вниз… Руки ее ослабели, только лицо с мольбой обратилось туда, откуда должен был прийти Айван.

Он спешил. Свет был призрачный, но достаточно ясный, чтобы увидеть, как Яри до колен погрузилась в снег. «Вот как рэккены забирают человека!» До нее было еще далеко, но рука нащупала у плеча свернутый тугими петлями ременный чаат, на поясе широкий нож с тяжелый рукоятью.

Она уже наполовину ушла в землю!

Как в тяжелом сне юноша бежал, а ноги почти не слушались.

Губы Яри шевельнулись. Хотела крикнуть, чтобы не подходил, но звуки словно примерзли к языку. Слабый стон вырвался из груди. «Кумак знал! — мелькнула мысль. — Человек с собачьими ушами… Рэккены не прощают тому, кто выведал их тайну…»

Айван видел белое, словно освещенное ярким светом месяца, лицо, широко раскрытые глаза. Он взмахнул рукой. Чаат свистнул и захлестнулся на ее груди. «Не отдам!» Но ременная петля свободно прошла сквозь тело, оно заколебалось, как легкий туман, и растаяло. В глубоком снегу осталось лишь два следа от маленьких торбасов…

Айван закричал в отчаянии, широко раскинул руки:

— И меня возьми, слышишь! Возьми меня, Онкой! Сразимся в подземных владениях!

Не боюсь тебя! Выйди, покажись! Почему трусливо под землей прячешься, за ноги хватаешь?

Черная скала молчала. Только вдали катилось эхо, замирая.

— Покажись! — еще раз крикнул Айван.

Ночное светило вышло на небо. И вдруг послышалось вдалеке:

— Не спи!

Словно чайка жалобно крикнула…

И тут упала третья звезда!

Живы родители Айвана. Проделки Кумака. Всегда вперёд иди!

До сна ли ему было? Вернувшись в шатер, он даже в пологе не мог согреться. Сидел, сжавшись в комок, глядя на огонек чадившего жирника. Потом перевел взгляд на Ненека.

Тот не спал. Он внимательно смотрел на своего воспитанника, и глаза его были ясны.

— Неправильно раньше я говорил, — хрипло сказал Айван. — Плохо и несправедливо.

Теперь пойду к Сверху Сидящему. Слова, сказанные мне людьми, понесу.

Глаза Ненека радостно блеснули.

— Не по чьей-то воле ты должен идти, а по велению своего сердца. Только тогда можешь надеяться на успех. Сейчас правильно сказал. И я скажу то, что раньше было скрыто от тебя. Где-то живы отец твой и мать твоя.

Айван задохнулся от неожиданности и уставился на воспитателя. А тот сел и не торопясь закурил трубку.

— Из тундрового вражеского племени ты. Не раз нападало онона нас, войны затевало.

Тундровые люди той стороны с нашим береговым народом обмен вели. А если обмен не получался, то воевали. Так почти каждый год случалось.

Однажды тундровые люди к нашим береговым жителям приехали. Много дней ехали.

Встретившись с нашими береговыми, радушно их приветствовали. Друг с другом едою обменивались, разные вещи дарили, новости рассказывали. Тундровые люди привезли для обмена железо, ножи, котлы, табак, чай, разные меха. Наши береговые для обмена предложили шкуры морских зверей, ремни, подошвы, топленый жир.

Перед обменом по обычаю противников двух оленей головами друг против друга поставили, затем приготовились колоть. Чей олень головой в сторону противников упадет, тот первым должен начать войну в случае ссоры. Наш олень упал на месте, повернув голову вбок. Олень противников упал головой в сторону наших людей.

После этого начали друг с другом обмениваться. Вот во время обмена завязался спор из-за цены. Совсем малая цена была, пустячная, а спор большой вышел. Тундровые люди той стороны много вещей у здешних людей забирали, а своих вещей мало давали. Так мы говорили. Они лее говорили, что мы много забираем, а мало даем. К согласию не пришли, значит, по обычаю, утром должна начаться война.

За ночь, обе стороны приготовились, а женщин, детей и стариков отослали домой с оленьими стадами. Утром начали сражаться. Бились два дня. Среди врагов один силач был с красным щитом, на котором голова медведя нарисована. Много наших побил…

Однако наши люди все же побили тундровых. Остатки их наутек кинулись. Силач с красным щитом последним ехал. А на нарте у него ребенок в оленьих шкурах привязан был.

Непонятно, почему перед боем его домой не отослал.

Погнались за тундровыми наши воины. А я уже стар был, в сражении не участвовал. И ребенка в снегу нашел… Сразу домой вернулся. У меня своих детей не было, взял я ребенка на воспитание. Всем говорил, что в селение он сам пришел, когда сражение началось. Так ты и вырос…