Коктейль на троих - Маделин Уикем

– Знаешь, я никак не могу поверить, что все это происходит со мной на самом деле, – сказала она. – Подумать только, что через каких-нибудь три недели все изменится! У нас будет ребенок, и мне придется за ним ухаживать, а ведь я даже не знаю толком – как! Я, правда, кое-что читала, но теория это одно, а практика – совсем другое. А времени ходить на специальные курсы у меня не было…

– Никакие курсы тебе не нужны! – возразил Джайлс. – Я уверен, ты прекрасно справишься. Из тебя выйдет отличная мать, о какой ребенок может только мечтать.

– Ты правда так думаешь? – Мэгги закусила губу. – Вот уж не знаю! Я… мне кажется, я еще не готова.

– К чему тут быть готовой? – искренне удивился Джайлс.

– Ну, к ребенку… К родам, к схваткам и всему остальному.

– Тебе дадут наркоз, – твердо сказал Джайлс. – Ты ничего и не почувствуешь!

Мэгги нервно хихикнула:

– А потом? Я еще ни разу в жизни не держала в руках живого ребенка, а ведь мне придется его кормить, пеленать… Да мало ли что!

– Ты отлично справишься! – повторил Джайлс. – В конце концов, если другие женщины могут, то и у тебя все должно получиться. – Он ласково улыбнулся. – В конце концов, кого выбрали Лучшим Редактором Года?

– Меня, – ответила Мэгги и тоже улыбнулась.

– Вот видишь! А еще через некоторое время ты станешь Лучшей Матерью Года!

Джайлс нашел ее руку и несильно пожал, и Мэгги сразу почувствовала себя увереннее. Неиссякаемый оптимизм мужа всегда действовал на нее благотворно.

– Мама сказала, что заедет к нам завтра, чтобы ты не очень скучала, – добавил Джайлс.

– О-о, это было бы просто замечательно!

Мэгги дружила со своей свекровью Пэдди – стройной, очень хрупкой с виду брюнеткой, которая тем не менее произвела на свет троих крепких, жизнерадостных и светловолосых сыновей. Джайлс и двое его братьев обожали мать – должно быть, и «Сосны» не случайно оказались по соседству с деревней, где стоял старый дом Дрейкфордов. Сначала, правда, Мэгги это не очень нравилось, но ее собственные родители жили слишком далеко, в Дербишире, и в конце концов она согласилась с Джайлсом, что иметь под рукой хотя бы один комплект бабушек и дедушек в высшей степени удобно.

– Она говорит, тебе непременно надо познакомиться со всеми молодыми мамами в округе, – сказал Джайлс.

– Их там так много?

– Думаю, что порядочно. Так что тебе предстоит несколько месяцев беспрерывных утренних чаепитий и званых вечеров.

– Значит, пока ты гнешь спину в Лондоне, я должна чаи распивать? – рассмеялась Мэгги.

– Что-то в этом роде.

– Все-таки лучше, чем кататься туда-сюда. – Мэгги с удовольствием откинулась на спинку сиденья. – Похоже, мне уже давно следовало родить ребеночка, чтобы насладиться заслуженным отдыхом.

И, закрыв глаза, она принялась воображать себя в своей кухне, готовящей чай и угощение для полутора десятков гостей с очаровательными младенцами на руках. «Летом можно будет устраивать пикники на лужайке за домом, – подумала Мэгги. – Может быть, Роксана и Кендис тоже как-нибудь приедут из Лондона, и мы будем сидеть в шезлонгах в приятной тени и попивать охлажденное пиво, пока младенец будет ползать по расстеленному на траве одеялу».

Картина вырисовывалась настолько идиллическая, что Мэгги позволила себе помечтать о том, как «Лондонец» посвятит ей статью. «Бывший редактор нашего журнала и ее новорожденный младенец наслаждаются прелестями сельской жизни!» Что ж, это действительно было похоже на жизнь – совершенно новую жизнь, и Мэгги вдруг почувствовала себя счастливой.

Ярко освещенный поезд метро несся в тоннеле, весело грохоча колесами по стыкам рельс. Возвращавшаяся с вечеринки компания в противоположном конце вагона дружно затянула какую-то песню, но Кендис даже ухом не повела, и сидевшая напротив пожилая женщина тщетно ловила ее взгляд, чтобы выразить свое неодобрение. Кендис ничего не замечала. Глядя на размытое отражение в вагонном стекле, она вспоминала отца, погибшего в автокатастрофе много лет назад.

Гуляка Гордон был высоким красивым мужчиной, носившим массивный золотой перстень на среднем пальце и ярко-синий блейзер с блестящими пуговицами. Он никогда не колебался, если надо было заказать кому-то выпивку, и дружил со всеми. Его открытое лицо и живые голубые глаза вызывали неизменное доверие. Каждый, кто с ним сталкивался, говорил о нем только в восторженных тонах. Подруги завидовали Кендис, что у нее такой веселый отец, который к тому же разрешал ей ходить в паб, привозил самые модные шмотки и имел замечательную привычку, небрежно бросив на стол воскресную рекламную брошюрку, говорить: «Выбирай – я покупаю». И действительно покупал. Жизнь с таким отцом казалась Кендис бесконечным праздником. Вечеринки, поездки в гости, барбекю на природе или у кого-нибудь на заднем дворе сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, а организатором и душой очередного мероприятия всегда оказывался ее отец.

А потом он погиб – и начался кошмар. С тех пор прошло много лет, но при воспоминании о тех временах Кендис и сейчас начинала чувствовать дурноту, унижение, стыд. Отец обманул всех, обвел своих бывших друзей вокруг пальца, и теперь, вспоминая о нем, Кендис непроизвольно начинала искать в каждом слышанном ею слове, в каждой запомнившейся реплике двойной смысл. Действительно ли папа любил ее? Любил ли он маму? Ведь вся его жизнь была сплошным обманом – так почему чувства к жене и дочери должны были стать исключением?

Почувствовав, что к глазам подступают жгучие слезы, Кендис несколько раз глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. Обычно она старалась не думать об отце. Он умер, и Кендис твердо решила, что должна вычеркнуть его из жизни, забыть, словно он никогда не существовал. Такая позиция выработалась у нее давно. Она хорошо помнила, как в самый разгар того давнишнего кошмара отправилась в парикмахерскую и попросила остричь ее как можно короче. У нее были чудесные длинные волосы, которые очень нравились отцу, и, глядя, как они падают на пол, Кендис чувствовала, как одна за другой рвутся связывавшие ее с отцом невидимые нити.

Так, во всяком случае, ей тогда казалось. В действительности же Кендис оставалась дочерью своего отца: она продолжала жить в том же доме, носить ту же фамилию и – самое страшное – пользоваться деньгами, которые он приобрел нечестным путем. Вся ее одежда, небольшой автомобиль, подаренный отцом на семнадцатилетие, и даже дорогостоящий курс истории искусств, который она прослушала во Флоренции, – все было оплачено чужими деньгами. То, что другие зарабатывали трудом, отец с легкостью тратил на ее удовольствия, и если раньше Кендис просто не приходило в голову, откуда у него такие средства, то теперь она не могла вспоминать о своей беспечной юности без чувства вины.