На широкий простор - Колас Якуб Михайлович

— Ну, Юрка, ты ужинал? — спросила тетка.

— Нет, — ответил Юрка и глянул на стол.

— Почему же ты не ужинал?

Юрка стоял и молчал, опустив глаза.

— А обедал ли хоть ты? — допытывалась тетка. — Может быть, и не обедал?

— Нет.

— И не обедал?!

Тут тетка уставилась на Юрку и некоторое время не спускала с него взгляда.

— Почему?

— Я не был дома.

— А где же ты был?

Юрка не отвечал.

— Может быть, били тебя?

— Нет, но, должно быть, будут бить.

Юрка удивлял тетку все больше и больше. Под конец она не выдержала и засмеялась:

— Не отколол ли ты какую-нибудь штуку?

Юрка начал смотреть в другую сторону, а затем сказал:

— Тетенька, как ты думаешь, можно ли за один раз съесть буханку хлеба?

Этим вопросом Юрка прервал теткино следствие; она тотчас же достала из печи чугунок.

Крапива со щавелем, первая весенняя еда, была очень вкусной, и Юрка уплетал ее с охотой, громко причмокивая и шмыгая носом. Во время еды Юрка сказал, что он домой не пойдет.

— Нет, Юрочка, так нельзя. Дома не знают, где ты, и будут тревожиться.

— А меня бить будут.

— Ну, не бойся: я пойду с тобой. Посиди немного, пока я управлюсь.

Тетка наводила порядок в хате, заканчивая свой трудовой женский день, и изредка перебрасывалась словечком с мальчиком.

Съев полмиски крапивы, Юрка совсем повеселел. Эта еда словно опьянила его и развязала ему язык, который и без того не очень крепко был привязан.

— Ну, теперь признавайся, что ты сделал? — спросила тетка.

— Жбан опрокинул с молоком.

— Зачем же было проказничать?

— Я искал хлеба — есть хотелось.

Но все это теперь уже мало занимало Юрку, и мысли его шли совсем в другом направлении, поэтому он и сказал:

— Вот когда я буду хозяином, обязательно поставлю хату на том пригорке, где растет сосенка, а ты, тетка, придешь ко мне в гости… и мама, может быть, придет, — переменив тон и глядя куда-то вдаль, говорил, как бы сам с собой, Юрка. — Тетя! Мама ведь умерла?

— Что, детка? — недослышала тетка.

— Мама умерла?

— Умерла, котик, — вздохнула она. И, помолчав, сказала: — Ну, теперь идем домой.

Сердце Юрки больно сжалось, как только тетка сказала ему про дом.

Уже смеркалось, когда они вошли во двор. Юрка крепко уцепился рукой за теткину юбку и переступил порог отцовской хаты.

— Добрый вечер! — сказала тетка.

— Добрый вечер!

— Ты где таскаешься, негодник? — спросил отец Юрку.

— Не кричи на него, Семка: он и так дрожит весь, как осина.

— Дрожит! — подхватила мачеха. — Небось знает, когда дрожать… Или тебе есть нечего, что ты везде лазишь? — обратилась мачеха к Юрке. — Ну скажи, не даю тебе есть? Хлеба жалею? Чего молчишь?

— А что он тебе будет говорить? — снова заступилась тетка. — Известно, дитя. Захочется есть, ну и пойдет шнырять. Но он больше не будет делать этого. Не будешь, Юрка, лазить где не нужно? — спросила тетка.

Юрка сразу почувствовал, что самое страшное уже миновало, и настолько осмелел, что выпустил теткину юбку и твердо проговорил:

— Не буду.

— Ну, вот видите: парень сам говорит, что будет послушным.

Одним словом, тетка делала все, что от нее зависело, чтобы примирить родителей с Юркой, и домой пошла только тогда, когда вполне убедилась, что главная их злость прошла. Правда, мачеха еще долго бубнила и грозила Юрке, что пусть только он попадется ей в руки — она надолго отобьет у него охоту переворачивать жбаны; говорила о том, какой плохой парень Юрка, не умеет ценить свою мачеху, а она смотрит за ним даже больше, чем за своей собственной маленькой Доротой: и обмывает его, и обшивает, и кормит, и чего только не делает для него. Если бы не она, Юрку давно бы съели вши.

Юрка молчал и только удивлялся, слушая, как крепко заботится о нем мачеха, и ушам своим не верил. Неужто он такой плохой? Ох ты, ох! Его так любят, так за ним ухаживают, а он жбаны опрокидывает. Но если его любят, то с какой же радости трещит его чуб? Почему же по его голове, как по бубну, лупит рука мачехи? А что сказать про… Э, да что там говорить, лучше не вспоминать об этом! Юрка только почесался и поплелся в свой уголок. Поправив постель, он свернулся калачиком, прижал голову к коленкам и скоро уснул.

Намучившись и нагоревавшись за день, Юрка спал крепко, но это не помешало ему увидеть во сне такие чудеса, что, если описать их, получилась бы целая книжка. И чего только ему не снилось! Видел он свой милый пригорок и сосенку на этом пригорке. Там он стоял, а вокруг было так хорошо, так славно, что ничего не хотелось, ни о чем не думалось, только душа радовалась и в сердце что-то пело.

Детские годы Юрки были безрадостными и бесприютными: их не согревала ласка матери. И в кругу других детей, своих сверстников, не мог найти он радости и общих интересов.

Не раз, бывало, в воскресенье вечером, когда родители возвращались с базара, накупив своим детям и обновок и разных гостинцев, с завистью поглядывал Юрка на радость товарищей, стоя в стороне от них, так как и дети делятся гостинцами только с теми, от кого сами могут получить их. По этой причине Юрка перестал водить компанию со своими товарищами и вынужден был играть сам с собой. Но и поиграть бедному мальчику было некогда: надо было нянчить маленькую Дороту, и каждую забаву, игру приходилось покупать ценой толчков и подзатыльников.

Юрка рос заброшенным мальчиком, а если ему и выпадали светлые минуты в жизни, за них он должен был сказать спасибо своей тетке Тарэсе. Правда, тетка была бедная, ей самой не хватало хлеба, но все же она делала все, что могла, чтобы хоть как-нибудь облегчить судьбу своего племянника. Из-за него она поссорилась с мачехой Юрки и со своим братом, его отцом, и перестала заходить к ним в хату. В праздничные дни тетка иногда брала Юрку с собой в лес собирать разные целебные травы — она была немного лекаркой. Эти прогулки в лес были для Юрки настоящим праздником. Пока дойдут до леса, наговорятся вдоволь. А Юрку многое интересовало. Тетка объясняла как могла разные явления окружающего мира и не раз говорила Юрке:

— Вырастешь, бог даст, будешь обязательно ученым, самое меньшее — учителем будешь.

В лесу тетка рассказывала ему, какое зелье для какой надобности служит, от какой болезни или раны помогает та или другая трава, и познакомила Юрку с разными цветами: язвенником, горлянкой, румянкой, чебрецом, лесной мятой, с кореньями диких растений, которыми прежде питались люди, с дудником и со многими другими растениями. А заболят ноги, усядутся они отдохнуть и немного поесть.

Тетка Тарэса была для Юрки защитой, опорой. Кроме того, у Юрки был свой, особый мир, который находился в нем самом. То был мир образов, чувств и разных мыслей, где он был полным хозяином. Любил также Юрка размышлять наедине с самим собой, забравшись куда-нибудь, где его никто не мог потревожить. Таким местом был теперь пригорок, а сосенка стала его лучшим другом. Словно вор, пробирался Юрка из дома, прячась от мачехи и от людей, тихонько брел межами среди овсов или ячменей на полянку, а оттуда к своему любимому пригорку и другу — сосенке. Залезет порой на сосенку и сидит целыми часами, размышляет. Сосенка, казалось ему, шумела веселей: это она, наверное, говорила ему что-то на своем языке.

Юрка начинал прислушиваться к ее шуму. В эту непонятную людям речь вкладывал Юрка свои мысли, свое сердце и душу и принимал их от сосенки не как творения собственной фантазии, а как подлинные слова деревца и удивлялся. Потом сам начинал рассказывать разные истории, а чтобы еще больше порадовать сосенку, Юрка показывал ей, как блеют овечки, как поет петух, — одним словом, знакомил сосенку с языком разных животных.

— Нет, тетенька, я не выздоровею.