Атомные уходят по тревоге - Анатолий Елкин

— Да и чтобы поразить цель, атомной лодке не нужно выходить на дистанцию прямого удара, пробираться в порты врага через минные поля и противолодочные заграждения. Более того — ей не нужно даже всплывать. Удар наносится из глубины: ракета выстреливается на поверхность океана, и, неотвратимую, грозную, ведут ее приборы за сотни и сотни километров.

— Мы как будто рекламируем лодку друг другу.

Они рассмеялись.

— Такое видишь не каждый день.

Через несколько часов командир докладывал главкому:

— Товарищ главком! Корабль отлично маневрирует. Замечаний по работе приборов и установок нет. Расчетные скорости и глубина взяты. Можно считать, что испытания проведены успешно. Прошу разрешения лечь на обратный курс.

— Добро! — Главком обнял конструктора. — Поздравляю. От всей души поздравляю…

Ночью в Москву ушло сообщение:

«Испытания прошли успешно. Первенец стал на ноги».

Среди множества других великих и малых важнейших сообщений ее выделили, чтобы срочно доложить в ЦК и Совет Министров.

На востоке страны брезжило утро. Звезды еще державно проплывали над Ленинградом, Москвой и Киевом, а флот российский встречал с этой зарей не только оплавленный диск солнца — новую эру своего мореплавания. И завтра, и послезавтра, и каждый грядущий день уже будет для флота иным, непохожим на вчерашний. Новые атомные гиганты сойдут со стапелей, и все дальше и дальше в распахнутый океанский простор уйдут подводные трассы лодок.

Бухту выбирали долго и придирчиво. Там, где одного инженер-адмирала, казалось бы, все уже абсолютно устраивало, начинали сомневаться другие. То, что приглядывалось морякам, вдруг не нравилось инженеру:

— Посмотрим еще где-нибудь…

В поисках этого «чего-нибудь» торпедный катер обошел сотни фиордов и заливчиков, пока и моряки, и инженеры, не сговариваясь, переглянулись и заулыбались.

— Кажется, это то, что надо…

— Лево руля, — адмирал нагнулся к командиру катера, стараясь перекричать шум моторов.

— Есть, лево руля!

Оставляя широкий бурунный след за кормой, катер уже почти по инерции шел к мокрой гряде прибрежных валунов с белой пеной прибоя.

Матросы с баграми-трилистниками стали на корме и носу и в каких-то полутора-двух метрах от берега осторожно подтащили корабль к валунам.

Инженер спрыгнул первым. За ним Сорокин.

Помимо всего прочего, бухта была сказочно красива. Черные скалы отвесно уходили в золотую на закате воду. Снег еще не сошел, и по багрово-темным проталинам важно расхаживали непуганые полярные куропатки.

Сорокин нагнулся. На приталой белизне снега яркими бусинами краснела россыпь прошлогоднего брусничника.

Худощавый военный инженер удовлетворенно промычал, показывая на сопки:

— Вот здесь мы и поставим свои игрушки. Думаю, они не испортят сей идиллической картины.

— Может быть, и не испортят, — машинально бросил зам. главкома, потому что не ответить было невежливо, а мысли его, как и Сорокина, были сейчас далеко и от ракет, и от лодок, настолько не могла оставить равнодушным никого открывшаяся перед его глазами девственно-дикая даль.

Видимо, и инженер почувствовал их состояние. Он отошел метров на десять и стал бросать в рот мерзлые, с приставшими кусочками снега ягоды.

Сорокин улыбнулся, подумав: «Интересно, где бы Лена расставила здесь свою мебель?»

Словно угадав его мысли, кто-то засмеялся:

— Здесь будет город заложен, назло надменному соседу… Впрочем, соседи ближние у нас ничего. А вот дальние… Будем считать, что назло им… Как, Анатолий Иванович?

— Все начала в этом смысле похожи друг на друга… А знаете, что мне пришло сейчас в голову? Когда читаешь Закон о пятилетнем плане развития народного хозяйства СССР, цифры, особенно для неспециалиста, кажутся какими-то абстрактными иероглифами. Они не имеют цвета, запаха, горизонта, рельефности, что ли. А мы вот сейчас стоим здесь — и вот эти сопки, мох, ягель, гранит — одна из этих оживающих в реальности цифр. Есть, помнится, такие строки: «Увеличить судостроение вдвое… Обеспечить строительство в СССР сильного и могучего флота. Построить для советского флота новые корабли и новые морские базы». Вот мы и строим…

— Да, в схемах и общих выкладках цифры «не смотрятся». Здесь они приобретают плоть и кровь. Отвлеченная база — это что-то умозрительное. Здесь это и сопки, и закат, и этот залив…

— Залив и сопки — это еще не база.

— С тобой и помечтать нельзя. Сразу с небес на землю…

— Что делать. К сожалению, время на романтику у нас ограничено. Я имею в виду, конечно, сопки и закат. — Сорокин усмехнулся. — Флот и база — это ведь тоже романтика.

— Убедил. С чего же начнем?

— Обычно начинают с бараков для строителей. Нам придется соорудить еще что-нибудь для штаба. И какую-никакую конуру для конструктора. Ему, между прочим, иногда думать надо.

— Он же будет наездами.

— Наездами? Вы его не знаете. Пока лодка не войдет в строй действующих — не вылезет отсюда. И помощников не отпустит.

— На первое время спасет положение плавбаза. Поселимся там. Но строителей рядом с лодками не поселишь. Потому, как в Комсомольске-на-Амуре, придется начинать с палаток.

— Молодым не впервой!

— Это вы бросьте, Алексей Петрович! Я за другую романтику. Конечно, в безвыходном положении и палатка хороша, но только на самое первое время. У нас еще немало любителей романтики за чужой счет. А проще. — безответственных и бесхозяйственных людей. Вместо того чтобы вовремя соорудить удобное жилье для рабочих, создать им элементарные условия для работы, такие предпочитают рассуждать о трудностях. В результате — через полгода-год наиболее ценные кадры от них уходят. И я этих людей, эти кадры не виню. Когда они видят, что иначе нельзя, они хоть сто лет проживут в палатках, если это нужно для дела. Когда же они приходят к выводу, что на них определенным руководителям попросту наплевать, у них рождается и соответствующая реакция…

— Речь достаточно убедительная. — Инженер развел руками. — Теперь мне абсолютно ясно, что жить в благоустроенном доме лучше, чем в землянке.

— А ну вас, — Сорокин смутился. — Я, кажется, действительно чуть ли не парламентскую речь произнес… Короче: завтра с утра — все здесь. И — начинаем большой аврал.

Через три дня под навесом скалы, полого спускающейся к морошковому болотцу, вырос палаточный городок и наспех сколоченная из досок «Академия наук», как кто-то окрестил это хилое сооружение для конструктора и его помощников.

Наутро прибыло подкрепление. Из-за темного мыса, прозванного Медведем, показался пыхтящий буксир. На мешках, яликах, тюках, наваленных на палубе, сидели люди. В ватниках и беретах. Модных плащах и шляпах. В матросских робах и полинялых армейских гимнастерках.

— Наверное, так в старину выглядели корабли пиратов, — невозмутимо прокомментировал Сорокин эту живописную картину. — Боцману еще серьгу в ухо, капитану — чалму. А так — зрелище для богов.

За буксиром медленно тянулась плавбаза.

Приняли швартовы, и берег сразу наполнился криками, возгласами, смехом, бранью.

— Кажется, мне кто-то говорил, что здесь самое тихое на земле место. — Конструктор пожал руку Сорокину, провел платком по гладко выбритой голове.

— Абсолютной тишины нигде не бывает, — отпарировал Сорокин. — Это доказано наукой.

— А что сказано в этой науке насчет перекусить чего-нибудь?

— За этим дело не станет. Прошу! — Сорокин приглашал конструктора в «Академию наук». — Это ваша резиденция.

— Да-а!.. — неопределенно хмыкнул конструктор. — Интересно, какой это стиль.

— Что-то среднее между барокко и бараком.

— Я так и понял. — Конструктор оглянулся. Строители, став цепочкой, сгружали на берег ящики.

— А этих хлопцев вы куда разместите? — А палатки на что?

— Палатки? Нет, дорогой Анатолий Иванович! Так дело не пойдет. Я превосходно устроюсь на плавбазе. А этих ребят — в храм… Только так… Сейчас от строителей зависит все. И уставать они будут больше всех.

— Но вам же нужно работать.

— У меня уже есть по этой части некоторый опыт совместной работы с весьма беспокойным товарищем Курчатовым. Во время войны. Нас даже немножко бомбили. И ничего. Привыкли. Здесь, думаю, нас бомбить не будут?

— Вероятно, не будут.

— Вы отвечаете, как истинный ученый. Истинный ученый всегда в чем-нибудь сомневается. — И конструктор раскатисто расхохотался.

Лена приехала к осени. Она впервые оказалась на Севере, и путь до городка показался ей бесконечно унылым. Холодный дождь сек темные озера. Все вокруг приобрело белесый цвет, и неизвестно было, где кончался стелющийся над тундрой туман и начинались набухшие влагой небесные хляби.