Путь к счастью - Вера Кауи

Вспоминая детские годы, Мэгги начинала понимать, что никогда не испытывала ее. В доме Хорсфилдов не отмечалось никаких радостных событий. Дни рождения почитались греховной плотской утехой, и если девочка получала приглашение от кого-либо из сверстников, ей запрещали идти. И, конечно, речи не было о том, чтобы отметить ее собственный день рождения — глупая причуда, пустая трата времени.

Не справляли Рождество. Конгрегационная церковь исповедовала Бога Ветхого, а не Нового завета. Этот жестокий Бог карал, налагал запреты и требовал беспрекословного послушания. В этой религии Дед Мороз был пережитком языческого идолопоклонничества, так же как рождественские поздравительные открытки. Все это считалось атрибутами Черной Мессы, дьявольщины. С годами, однако, Мэри Маргарет поняла, что дни рождения, Рождество и прочие праздники требовали определенных затрат, а ее родители были людьми скаредными. Это проливало совершенно другой свет на их образ жизни. Они были скудоумны и скупы и ни с кем не желали делиться как душевным теплом, так и материальными благами.

Если бы Мэри Маргарет попросили обозначить свое детство одной фразой, она назвала бы два сакраментальных слова: «а то…» «Надо получше выучить эту главу Священного писания, девочка моя, а то…» «Получше вытирай пыль, а то…» «Хорошо запомнила семь смертных грехов? А то…»

Семь добродетелей ее запоминать не заставляли. Бог ее родителей добродетелей не замечал, он видел только грехи. И был неистощим на кары. Как он любил наказывать! Девочкой она представляла его вожделенно потирающим руки при виде ее унижений. Чем больше она страдала, тем сильнее он ее любил. Мало-помалу она начала испытывать отвращение к нему, а потом и к родителям. Лишенная всех радостей нормального детства, она привыкла находить убежище от родительского фанатизма в собственном воображении.

Смышленая от природы, она смекнула, что притворным благочестием освободит себя от неусыпных назиданий и бесконечных угроз геенной огненной. Она приучилась держать язык за зубами и держать ушки востро. Но постепенно ее бунтарская натура стала брать верх над детскими страхами, а постылая жизнь под родительской крышей сделалась совсем невыносимой. Бес непослушания звал ее прочь из родительского дома, и вскоре она покинула его навсегда, никогда не вспоминая о нем как о родном пристанище.

Какой же невинной глупышкой была я в те времена, думала она, став взрослой. У нее никогда не возникало желания вернуться в страну детства. Но сейчас, войдя в спальню, чтобы сменить зеленое платье на один из любимых пеньюаров, она вдруг почувствовала, что ей не хочется спрыгнуть с поезда, который направлялся в те края. Мэгги присела перед трюмо и принялась снимать с лица грим, который требовался для телесъемки. Стирая с помощью специально для нее приготовленного крема яркий тон, она видела, как в зеркале проступают черты шестнадцатилетней Мэри Маргарет Хорсфилд: белая прозрачная кожа, с чуть заметными веснушками, зеленые кошачьи глаза — дьявольские, как осуждающе говаривала ее мать, копна морковного цвета волос в непокорных кудряшках, которые даже неласковая материнская рука не могла заставить лежать гладко.

Неужто я вправду была такой невинной овечкой, думала она, вспоминая забытые черты. Если бы я сейчас так выглядела, роль Джудит Кейн была бы у меня в кармане…

Она шумно вздохнула, будто паровоз выпустил пар. Черты лица в зеркальном отражении отвердели. Какую пустую, бессмысленную жизнь провела бы я, останься под родительским кровом, подумала она. Ничего и никого не узнала бы, они бы этого не позволили. Меня держали вдали от мира. Согласно их принципам, следовало избегать всех, кто не принадлежал конгрегационной церкви, то есть 99,9 процентов всего земного населения. У меня не было друзей, не было никакой жизни, кроме той, что допускалась церковными установлениями. Все смотрели телевизор, ходили в кино или в театр. Только не мы. Мы ходили только в церковь. У нас было радио, но слушать дозволялось только новости, ничего развлекательного. Удовольствие было запретным словом. Восьмым смертным грехом.

Читать разрешалось лишь те книги, которые не оказывали дурного влияния. А значит, ничего, кроме Библии. Мэгги сардонически рассмеялась. «Вот так я получила свои первые в жизни уроки актерского мастерства, — сказала она своему отражению. — Училась заучивать текст. Правда, я перезабыла всю библейскую премудрость, которую они заставляли меня зубрить. А ведь тогда за каждую запинку меня оставляли без ужина. Такого же скудного, как все в их холодном доме. Этот их Бог отобрал у меня все, какой же он был беспощадный…»

Мэгги вглядывалась в свое отражение и видела в нем свое прошлое. Это их безудержный фанатизм заставил меня хитрить, строить коварные планы и плести интриги, думала она. А то как иначе можно было приобщиться к книгам, познакомиться с миром, который лежал за пределами конгрегационной церкви? Впрочем, этот мир я узнавала только по книжкам, спектаклям и фильмам, и если бы не мисс Кендал, мне было бы недоступно и это. Ни одна учительница не дала себе труда обратить внимание на девчонку в форме не по размеру, с непокорными кудряшками, все они презирали меня, как одноклассницы, разве что не дразнили обидными кличками.

Чаще всего ее называли «Клячей», сопровождая слово взбрыкиванием и ржанием. А какой град насмешек посыпался на нее после того, как мать пришла в школу требовать, чтобы Мэри Маргарет освободили от уроков христианской грамоты. Она устроила страшный скандал, грозя дойти до самых верхов, так что школьный совет счел за лучшее разрешить девочке не посещать этих уроков. Кроме нее, на них не ходила только Мириам Сигал, потому что была иудаисткой. С тех пор обе девочки проводили время урока в коридоре, читая книжки. Мать Мэри Маргарет настояла, чтобы ее дочь читала только Библию конгрегационной церкви — единственно правильную, по ее мнению.

Вспоминая прошлое, Мэгги чувствовала горячий стыд и отчаяние, которое постоянно сопровождали ее в ту пору. Нет, с горечью подумала она, Христос был не самым гонимым и отверженным среди людей. Она испытала то же самое.

Так было, пока она не поступила в класс мисс Грейс Кендал, благодаря которой ей удалось вдохнуть свежего воздуха и узнать то, что она сочла за реальность. Именно в честь своей учительницы Мэри Маргарет Хорсфилд взяла имя Мэгги Кендал. Мэгги было ненавистным для ее матери уменьшительным от Маргарет, а фамилия Кендал унаследовалась от единственного человека, который сделал что-то для одинокой девчонки, слыхом не слыхавшей про «Битлз», Брижит Бардо и тому подобном.