Жизнь зовет - Агния Кузнецова (Маркова)

Павел вспоминает освещенный автомобиль, Григория Александровича, протянувшего руку Римме Владимировне. Рядом с шофером сидела женщина – видимо, это и была мать Риты.

– Так вот, значит, почему ты подходишь ко мне, вот почему ты все время учишь меня, как мне жить!.. Тебе мама велела! – Павел говорит негромко, медленно. Он замолкает, неподвижно стоит несколько секунд и исчезает в темноте.

– Павел! – окликает его Рита.

Но шаги его слышатся уже где-то в стороне. Она бредет под дождем по грязной дороге и думает: «Во всем он видит какой-то тайный умысел. Никому он не доверяет. И зачем это я заговорила о его прошлом, о маме… Ведь мама рассказывала мне, что однажды шла по улице и увидела Павла. Они должны были встретиться, но она намеренно зашла в магазин, чтобы не сталкиваться и не напоминать ему о пережитом. А я так неосторожно… Дура, дура!»

А Павел бежит куда-то в темноту ночи. Дождь уже не капает, а льет как из ведра. С мокрых волос его стекают под рубашку холодные капли. Ноги тонут в жидкой грязи. Но он ничего не чувствует.

«Неужели в товарищах своих я жестоко ошибся? – думает Павел. – Неужели нет на свете ни любви (он вспоминает отца), ни дружбы?»

Ему представляется серьезное лицо Риты, ее внимательный взгляд. А какое теплое, хорошее чувство возникало у него всегда, как только она подходила к нему! Всегда она первая. Он почему-то не смел приблизиться к ней. С тех пор как он узнал Риту, ему хотелось подолгу и откровенно разговаривать с ней. Но таких минут не было. Они только перекидывались незначительными фразами в обществе товарищей. Поговорить по-настоящему они могли в этот ненастный вечер у пруда, около птицеводческой фермы, но разговор кончился так нелепо.

И вдруг Павел вспоминает Тышку, его слова за минуту до смерти: «Я сам, я сам, Павел не виноват». А ведь он знал, что умирает, Павел же, виновник его смерти, будет жить. «Нет, есть на свете крепкая, настоящая дружба!» – думает Павел.

Почти ночью он возвращается в общежитие, тихо снимает грязные сапоги, разбрасывает на табуретке промокшую телогрейку. Осторожно укладывается на свою постель, около сладко спящего Вани.

Он знает, что не заснет в эту ночь. Если закрыты глаза и дрожат веки – значит, сна не будет. За четыре месяца он хорошо узнал это. И сна действительно нет. Только под утро он забывается, и снова в мертвой тишине ему слышится зловещий выстрел и он видит изумленные глаза Тышки.

Он просыпается оттого, что за плечо его трясет Ваня:

– Павка, ты так сильно кричишь…

Павел садится, вытирает рукой потный лоб и быстро одевается.

Заспанные ученики строятся на линейку в зале клуба. Начальник лагеря Семен Семенович проходит меж рядов крупными шагами, сцепив за спиной руки.

– Первое, – говорит он, – сегодня из-за ненастной погоды работы отменяются.

Довольный шепот пробегает по рядам.

– Второе, – продолжает Семен Семенович, – ученику девятого «А» Огневу Павлу объявляю выговор за самовольную отлучку с работы и поздний приход вечером в лагерь.

Щеки Риты заливает краска, будто не Павлу, а ей объявили выговор. «Если бы Семен Семенович все знал, он простил бы Павла, как вчера в поле его простила Римма Владимировна». Но Римма Владимировна стоит тут же и не защищает Павла. На лице ее то самое выражение, которое бывает обычно, когда ученик получает заслуженное наказание.

«Может быть, и в самом деле Павлу не надо делать никаких снисхождений? Может быть, тогда скорее он почувствует себя равноправным членом нашего коллектива, таким же, как все?» – думает Рита.

А Павел принимает выговор Семена Семеновича как должное. К удивлению Вани и Тихона, он даже становится веселее, когда ребята расходятся с линейки.

7

На улице льет дождь, по лужам скачут пузыри. Под окнами то и дело с завыванием буксуют машины; люди идут в плащах, в резиновых сапогах.

Ребята радуются отдыху. В клубе с утра танцы, выступления самодеятельности. Зал заполняют деревенские школьники. Они нарядились, как на праздник, притащили гитары, баяны, балалайки. И вот уже гремит не очень слаженный оркестр народных инструментов.

На сцену поднимается Рита. Косы ее заплетены корзиночкой, над ушами красные бантики. И такие же красные от волнения щеки. На Рите короткая черная юбка, шерстяная вишневая кофточка с поясом и светлыми пуговицами. На вид Рите не больше четырнадцати лет.

Сильным, красивым голосом она очень хорошо читает отрывок из «Молодой гвардии»:

– «Пусть мне шестнадцать лет, не я виноват в том, что мой жизненный путь оказался таким малым… Что может страшить меня? Смерть? Мученья? Я смогу вынести это… Конечно, я хотел бы умереть так, чтобы память обо мне осталась в сердцах людей. Но пусть я умру безвестным… Что ж, так умирают сейчас миллионы людей, так же, как и я, полные сил и любви к жизни. В чем я могу упрекнуть себя? Я не лгал, не искал легкого пути в жизни. Иногда был легкомыслен – может быть, слаб от излишней доброты сердца… Милый Олежка-дролежка! Это не такая большая вина в шестнадцать лет… Я даже не изведал всего счастья, какое было отпущено мне. И все равно я счастлив! Счастлив, что не пресмыкался, как червь, – я боролся…»

Павел внимательно слушает слова Риты. Он сидит прямо на полу перед сценой, обхватив колени руками.

– «…После того Олег был брошен в застенок гестапо, и для него началась та страшная жизнь, которую не то что выдержать – о которой невозможно писать человеку, имеющему душу».

Несколько раз читал Павел «Молодую гвардию», но никогда написанное в книге не производило на него такого сильного впечатления, как теперь.

«Олег! Олег! – думает Павел. – Какой он был сильный!» Павел сопоставляет Олега с собой и сам себе кажется ничтожным и жалким. «Надо взять себя в руки!» Он представляет себя на месте Олега. Да, если бы была война и Родина защищалась от врага, он, ни на минуту не задумываясь, отдал бы за нее жизнь. Это не пустые слова. Павлу хочется совершить подвиг, равный подвигу Олега. Он часто думал об этом и прежде. Вместе с Тышкой они мечтали о геройских подвигах, но тогда это были неясные детские мечты, навеянные книгами, кинокартинами и рассказами взрослых, а теперь это страстное желание человека, знающего, что такое радость и страдание.

Рита сходит со сцены и останавливается в толпе аплодирующих ей девочек.

В этот день она не подходит к Павлу – она раскаивается в том, что начала тогда разговор. Ей немного обидно, что он не понял ее хороших побуждений… Ведь дружба ее с Павлом началась еще на пароходе, а то, что Павел был подследственным ее матери, узнала Рита только вчера.

Но у Риты есть гордость, и она не говорит об этом Павлу, не смотрит на него, только чувствует, что он сидит на полу между Ваней и Тихоном.

Вечером в комнату мальчиков заходит сердитый Семен Семенович. Он проходит большими шагами по залу, сцепив за спиной руки, и придирчивым взглядом окидывает постели ребят. Все в порядке. Матрасовки застланы одеялами. Дежурные вымели пол и лопатой выбросили на улицу грязь, принесенную ногами ребят и гостей.

Семен Семенович доволен. Сердитая морщинка разглаживается на лбу.

– Семен Семенович! – спрашивают ребята. – Завтра опять выходной?

– Если дождь перестанет, пообсохнет, то со второй половины дня выйдем на работу… Вот что, ребята: нужны двое на уборку пшеницы.

– А что делать? – спрашивают мальчики.

– Работать на соломокопнителе.

– А с чем его кушают? – интересуется Тихон.

– Есть такое приспособление на комбайне, – отвечает Семен Семенович, – в него идет солома от скошенной пшеницы. Прежде, когда не было соломокопнителя, солома оставалась на поле, и приходилось заново проделывать большую работу.

Но Тихон не собирается уходить с картофельного поля, здесь весело.

– Мне все одно, что солома, что картошка. Больше всего мне нравятся выходные дни, – отвечает он.

– Я пойду! – говорит Павел.

– Я тоже! – торопится Ваня, боясь, что его опередят.

– Ну, тогда и я, – говорит Тихон.

– Третьего не нужно. Пойдете вы, – Семен Семенович показывает на Павла и Ваню.

Глава четвертая

1

Есть своя поэзия, свое очарование в холодных осенних днях. Беснуется колючий ветер на открытом поле, пригибает к земле густую пшеницу. Кое-где даже невозможно взять ее комбайном, и тогда жнут старым, уходящим в область предания серпом. Могучей своей силой рвет ветер серую пелену туч, гонит их клочья к югу; они же снова и снова ползут из-за горизонта – еще черней, еще грозней. Скачет ветер в пестрых осенних листьях, сорит ими по желтеющей траве, кое-где неожиданно украшенной то уцелевшей от лета ромашкой, то чахлыми, желтыми цветочками. Летом пройдешь мимо, не заметив этих скромных цветов, или безжалостно примнешь их ногой. А в эту осеннюю пору ты обязательно заметишь их, остановишься… может быть, даже соберешь их в небольшой букет, и ромашка поразит тебя белизной своих продолговатых лепестков, свежим, каким-то солнечным цветом сердцевины.