В омуте преждевременных неточностей - "Юрстэрки Кихохимэ/Yulanomia Rotvigrein"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты хорош, не ожидал, что ничтожество сможет копейку принести в дом.
Фёдор закусил до крови губу. Ему захотелось ударить его. Чего он добивается?
— Хотя им самое место валяться на полу, чтобы по ним ходили. Всё-таки не будем забывать, кто их добыл и кто принёс.
— Чего ты хочешь? Если они тебе не нужны, то я их заберу. — Резким был ему ответ.
— Ух ты ж, а ты прям разозлился!.. Но меня походу ты не расслышал: им место на полу. И никто их подбирать не будет — ни ты, ни я, ни кто-нибудь из моих друзей (у тебя-то их нет).
— Да ты!.. — мочи не было терпеть у Фёдора это. Он встал, здоровой рукой в кармане брюк нащупал лезвие и скрыл в сжатом кулаке, решительно направившись в его сторону. Может, сейчас самое время прекратить всё это? Ну сколько можно? Он ведь тоже человек, а не подушечка для игл.
— Подожди-ка… — преграждая путь. — Куда собрался, поднимать их что ли?
Они слишком близко друг к другу. Одно ловкое движение — и можно с лёгкостью царапнуть лезвием по горлу, не ожидающего этого человека. Умрёт ли он сразу или же попытается остановить нескончаемо льющуюся кровь? А что в глазах — читаемый ужас или удивление отразится? Картинку нарисовать в голове очень легко, но чтобы дать ей «жизнь», на это нужно решиться, приложив непосильные усилия. Ты можешь хоть сто раз обдумывать чью-то кончину, расписав её до мелочей, но когда кисть окажется в руках, твой сто первый раз станет первым; ничего предугадать нельзя — и действие по ситуации, вот, что остаётся.
Воздействующие негативные эмоций, нет, не способствовали поднятию руки на столь дорого до дрожи человека — одно дело хотеть это из-за обиды, совсем другое — осознано. Фёдор заколебался, а Адриану надоело «чего-то ждать», шумно вздохнув, в итоге оставил того одного (во-первых, Балановский устал; во-вторых, хотел дать оценку не только случившемся, но и дальнейшему развитию событий. Находиться в обществе ничтожества — не прельщало).
Лезвие обжигало руку, захотелось моментально от него избавиться, потому и пальцы разжались, и оно упало в длинные ворса ковра, а сам Воробьёв пустым взглядом смотрел в никуда, незаметно для себя опускаясь на пятую точку, прижимая к груди колени. Так и просидел до самого утра — ни мыслей, ни анализа — пустота. Из этого состояния его вывели шевеления по квартире и прощальные слова перед уходом Адриана на работу. Лишь после этого, почувствовав облегчение, закрывая глаза, провалился в сон, оставшись в том же положении.</p>
<p style="text-align:center">
5 — Я хочу услышать</p>
<p style="text-align:center">
Смерть. Есть мнение, что большинство людей её боятся — перед ней не закрыть дверь; великий и непревзойдённый, убегающий от всевозможных замков, камер, Гудини, в итоге не смог избежать её. Другие не придают ей такого «глобального» окраса — эти люди живут, зная, что к концу своего пути им уже будет неважно: сколько было заработано денег, кто из детей женился, завёл ребёнка; человек находится на последней инстанции, и всё, что хочется — это с улыбкой (в меньшей мере) отдаться небесам, неизведанному.
Полная остановка биологических и физиологических процессов, похороны (пышные или скромные), с музыкой и «жаркими» речами, с потухшими лицами да могилка, с букетами и венками — вот, как проводят люди в новое начало человека, покинувшего этот свет. Такими ли будут похороны, задумывался Фёдор каждый день, терзая себя новыми идеями: как бы сделать всё так, чтобы люди видели в произошедшем не суицидальную наклонность, не вынужденную кончину, а случайность происшествия — именно обыгрыш сего факта был решающим, и одна единственная деталь, всему конец. Жизнь, отданная в жертву, будет напрасной. Парень не хотел, чтобы у Адриана создались проблемы по этому поводу. Пускай продолжает жить так, как жил. С Катериной или с кем-то ещё.
Представление должно быть не столь ярким, но оправдывающим себя — ведь это для любого человека последняя роль, и сыграть её нужно без оплошности. Однако, в связи с неопытностью она не исключается: колебание, неуверенность, мысль оставить сей «триумф» на потом и, конечно же, надежда о новом дне, непохожим на другие, который станет рукой помощи, вытаскивающей тебя из трясины. Но когда это будет? И будет ли вообще? Ведь это — пустой звук, легче разбить стакан и принести в свой дом несчастья, чем оправдать их.
«Почему же я ещё не совершил задуманное? Долго ли мне оттягивать момент, не переступая черту? Должен покончить с этим. Должен!» — говорил Фёдор себе, утыкаясь взглядом в кухонную стену, по долгу смотря, не реагируя даже на слова порядком злившегося Адриана. Его не устраивал этот игнор. Чёрт возьми, человек не должен так себя вести!
— Ну сколько можно, — тряся за плечи, — оживи уже, а!
Требуя возможное, он забывает, что сам является тем, кто заставляет бедного парнишку превращаться в апатичного, потерявшего интерес к жизни человека. Не об этом ли он мечтал — беспрекословное подчинение жалкого иждивенца, живущего за чужой счёт? Хотел ведь, чтобы Фёдор сидел, не рыпался. И убить его хотел. Садисткие воздействия осуществлял — причинял уйму боли, а когда игрушка сломалась, стало скучно. Отпустить-то трудно — где такую ещё найти? Вот и приходиться залечивать раны, да не тем лекарством. Но куда уж ему понять, столь эгоцентричная мразь, лишь потеряв, осознает свои ошибки, а пока «предмет», вроде как ещё дышащий, не стоит беспокойств и выяснений природы этих изменений.
</p>
<p>
***</p>
<p>
Перемены окрасили зеркально чистый лист бумаги новыми красками. Воробьёв изменил привычке. Выходил на улицу, подолгу бродил везде, вплоть до самого утра доходило дело. Лишь бы не пересекать с Адрианом, лишь бы продумать точное самоубийство. Пускай забудет его, возненавидит, охладеет — да что угодно, но чтобы было меньше боли, и побыстрее закончились муки любившего (и преданного) человека.