Дети Ишима. Книга 3. Океан - Виктор Завидей

«Утопающий» довольно резво выбрался на берег и полюбопытствовал у зрителей, как бы между прочим, вызвало ли импровизированное представление с дельфинами у них хоть какой-нибудь интерес? Маленькая девочка захлопала в ладоши, а потом спрашивает:

– Дядя, а почему ты на них не покатался верхом?

– Видишь ли, детка, – говорю я ей, – сегодня дельфины утомились. У них был трудный день. С самого утра охотились на мелкую рыбешку. Это же сколько нужно поплавать, пока наловишь себе этой мелюзги на завтрак. Поэтому договорился с ними о прогулке верхом в другой раз, может на завтра ближе к вечеру.

А своей спутнице поклялся, что впредь звать на помощь дельфинов буду только в том случае, если действительно буду тонуть и когда предварительно запасусь достаточным количеством вспомогательных средств или памперсов.

– Наталь, а ты не догадалась снять эти исторические кадры моей встречи с дельфинами? – спрашиваю я ее.

– Вик, – говорит она мне, – все было так неожиданно, что пока я спохватилась, они уже скрылись за волнорез. Сделала несколько кадров. Только успела снять одного, как он улепетывал в море и запечатлеть твой выход на берег из моря после встречи с ними. Ты там получился как Нептун, но без трезубца.

– Ладно, – говорю я ей, – и так для памяти сойдет. Хорошо, что трезубец потерял, а не что-то другое.

Она так и не поверила, что дельфины поспешили ко мне на помощь по моей же просьбе. Посчитала, что я ее разыграл. Иногда с ней я и это люблю делать. Она доверчива, как дитя.

– Ну и как же ты их звал? – спрашивает она меня.

– Да очень просто, – отвечаю я, – нырнул на глубину, и прокричал: – Дельфины! Ко мне на помощь! И все! Ты, кстати заметила, сегодня они прибыли не по расписанию, – говорю я ей.

– А когда под водой кричал – вода в рот не попадала? – удивляется она.

Ну, какой простодушный ребенок эта Наталья, прямо, как маленькая девочка с косичками и бантом!

– Вода не только в рот не попадает, когда беседуешь под водой, – говорю я ей, – но и в глаза, когда открываешь их под водой. Попробуй, в следующий раз сама, – говорю я ей, – только на мелководье, для тренировки.

К несчастью, ночью небо затянуло плотными тучами, и пошел дождь, который не прерывался несколько суток. Поэтому запланированной на завтра встречи с дельфинами не получилось. Делать было абсолютно нечего, и мы в номере находились почти как в тюрьме. Наталья вязала. Она всегда что-то вяжет, где-бы ни оказалась.

Ходят слухи, что уже видели вяжущих женщин за рулем автомобиля на ходу и, глядя со стороны на свою подругу, я им охотно верю. Что касается меня, то у меня свои предпочтения – я натягиваю на голову наушники, включаю музыку, и тут уже ни какой дождь и даже тюрьма мне не страшна.

Таким простым образом с наушниками на голове, я погружаюсь на дно Океана и оказываюсь в затонувшей неизвестно где и сколько лет назад Атлантиде.

Атлантида

Атлантида

Ливень (день первый)

Joachim Raff – Symphony No. 5 Lenora

Последние годы я замечаю, что возвращаясь в прошлое, я как-бы погружаюсь в глубины океана, мысленно смываю не нужных мне людей, которые встречались мне на дорогах жизни. Стираю все то, о чем бы мне ни хотелось вспоминать, и меня не покидает ощущение, что я вроде как обновляюсь или возрождаюсь заново. Способность удалять грязь, накопившуюся на душе или отбрасывать негативное, что происходило, считаю наилучшим свойством своей памяти и характера. Так я почти не вспоминаю годы, проведенные мной в зоне Чернобыля, результатом чего впоследствии, из моей жизни были вычеркнуты семь лет еще неплохих для жизни лет, которые я провел в клиниках и больницах.

Я погружаюсь в прошлое, как в глубину океана, где царит вечное спокойствие, напоминающее мне панораму затонувшей Атлантиды. А наверху, на поверхности океана, в это же самое время, может бушевать штормовой ветер и неумолимо нести утлое суденышко моей жизни на рифы или скалы.

Когда я думаю о тайниках памяти океана или космоса, что в сущности одно и то же, в этот самый момент я люблю слушать музыку. Вообще-то не совсем точно выразился – ее я слушаю всегда. И когда пишу скучные научные трактаты, сухие отчеты и статьи, а также, когда что-нибудь строю или ломаю. Заметил давно, что с хорошей музыкой строится, ломается и пишется как-то легче и веселее. С музыкой я не утомляюсь от любой работы и ее продолжительности, мне кажется, в это самое время я как-бы раздваиваюсь и присутствую одновременно в двух разных мирах. Музыка пробуждает воспоминания и порождает живые образы и атмосферу, царящую в уже почти забытом прошлом.

Хорошей музыки в мире море. Я пытаюсь в его глубинах отыскать несправедливо забытых или полузабытых мастеров прошлого.

Ощущение бесконечного Океана у меня возникло с детства, хоть в тех местах, где мне пришлось жить, его не было и в помине. Там был безмерный Океан миров, простирающийся по ночам над моей головой. При любой минимальной возможности я убегал в сопки ночью, находил для себя уютное местечко и вглядывался оттуда в эту звездную бездну. А когда увидел настоящий Тихий океан, он очаровал меня тоже. Он оказался столь же разнообразным, как и «Океан» Антона Рубинштейна, 3-й В-мольный концерт Гуммеля или пятая симфония Иоахима Раффа с поэтическим названием «Леонора». Те, кто никогда не слышал этих произведений, связанных с морской тематикой, потерял многое. Перечисленные произведения от аналогичных, других, отличает то, что в них человек как бы стоит перед чем-то бесконечным и непостижимым и в силах лишь ощутить его величие. Я рекомендую слушать эту музыку всем. Так «Леонора» Раффа необыкновенно хороша по красоте звучания, а если из нее местами убрать некоторые бравурные фрагменты и уменьшить громкость литавр и барабанов, ей нет цены.

Эту ремарку можно отнести и к «Океану» Рубинштейна. Лишь Гуммелю, ученику великого Моцарта с его неподражаемым чутьем и тонкостью своего учителя, удалось передать величие, таинственность и красоту океана, не впадая в крайности. Он хорош и тем, что в нем практически отсутствуют мрачноватые сцены встречи человека с грозными обитателями моря или драматичные сцены крушений кораблей.

Но перейдем ближе к делу. А существо дела связано с «марсианским» периодом жизни автора тем, как он до него дожил, прожил, и что осталось от всего этого в остатке. И дело здесь совсем не в том, что автор желает сообщить миру нечто такое, что ему неизвестно. Скорее всего, ему самому захотелось припомнить, что же все-таки происходило с ним самим в прошлом, вспомнить людей, которые находились поблизости и оставили в душе автора нестираемый след. Постараться ответить себе на вопрос – является человек сам творцом своей судьбы или, все-таки, наша судьба преимущественно зависит от воли случая, или навязана нам сторонними силами, или судьбой. Ведь рано или поздно, каждый приходит к этому вопросу, и автор не является здесь исключением.

Пишет автор и еще это для того, что если кому случайно попадут в руки эти записки, чтобы они старались читать их под музыку, тогда и у них может появиться доверие к автору, и им будет легче поверить в те небылицы, которые он плетет ниже.

Гуру

Three Piano Concertos after J.C. Bach, K. 107

Я вообще считаю, чтобы человек не делал, важно, чтобы делал он это с увлечением и, чтобы по мере приближения к завершению всех своих главных дел, у него еще не пропало желание желать. Конечно, было бы лучше всего, каждый день этого оставшегося времени встречать так, как если бы он являлся первым в твоей жизни, а жизнь представлялась бесконечной. Хорошо было-бы, как и вначале пути, продолжать строить воздушные замки и планы на завтра и верить в то, что это завтра наступит, а не думать, что рано или поздно прозвучит финальный свисток. Хоть мы все понимаем, что финальный свисток может прозвучать в любое время.

Мне посчастливилось знать таких людей, которые жили по этому принципу, чем они мне и нравились. И не просто нравились, я бы сказал, что в них души не чаял. Не так давно я простился с одним из них, навестив его в одной из клиник в последние часы его жизни. На столе в больничной плате лежал лист бумаги, на котором была изображена некая схема генератора для возбуждения электрических разрядов. Причем схема была набросана часа за два до начала у него сложной операции, которую он так и не пережил. Ни я, ни те, кто с ним были знакомы, точно не знал, сколько ему было лет, какая у него была настоящая фамилия, которую ему по роду своих занятий пришлось сменить давно. На этот счет он не особенно любил распространяться, а мне это было не особенно важно. Было важно, что он был!

Для меня он был и остался в памяти человеком без возраста, со свежим юношеским и даже детским восприятием мира. За несколько часов до своей операции он внимательно пролистал довольно объемный талмуд моей диссертации, сделал несколько замечаний, и в заключение произнес, что это – действительно диссертация, а не увесистый пакет макулатуры. И сразу принялся строчить мне телефоны потенциальных оппонентов из своих многочисленных знакомых и друзей.