Пиво, стихи и зеленые глаза (сборник) - Михаил Ландбург

– Сегодня он Серый Волк! – пояснил тот, у которого сильно косили глаза.

– А ты? – с тревогой спросил я, вдруг вспомнив, что недавно он был моей сестрой.

– Я – Красная Шапочка!

– А где ж мой брат? – я с тоской кивнул в сторону кровати, на которой сидел Серый Волк.

– Твоего брата убрали. Сказали, что он сумасшедший, и что таким здесь не место…

Сильно загрустив от мысли, что теперь у меня нет ни брата, ни сестры, я закричал от обиды:

– Разве это жизнь?

Я кричал двое суток подряд, объявляя, что всё, что вокруг нас, это не жизнь, а какая-то мерзость, и тогда вечером меня увезли, чтобы вновь представить перед комиссией.

– В последний раз вас было двое! – сказал я доктору с бородавкой.

– Один из нас принял яд.

– Который из вас? – спросил я.

Доктор задумался и вдруг заплакал.

Я погладил у доктора бородавку и сказал:

– Доктор, вы ненормальный! Жизнь прекрасна, а вы плачете!

Доктор плакать перестал и понюхал мою руку. У доктора было белое лицо и красные уши.

– Иди! – сказал он и тихо всхлипнул.

– Куда? – поинтересовался я.

Доктор не ответил и заплакал снова.

Тогда я ущипнул его в плечо.

– Вы трус! – объявил я.

– Ты так думаешь?

– Я думаю, что вы чего-то боитесь!

– Каждый из нас чего-то боится…

– Я думаю, что вы боитесь сойти с ума.

– С чего ты взял?

– Это неизбежно… Рано или поздно, все мы…

– Ну, допустим! – перебил меня доктор.

– С этой мыслью необходимо смириться, – сказал я, – и бояться вам больше не следует!

– Ладно! – сказал доктор. – Больше не буду!..

– Лжёте, доктор! – заметил я. – Вы – просто обманщик!

– Убирайся! – закричал доктор. – Пошёл!

– Куда?

Доктор резко откинулся на спинку стула.

– Куда хочешь! – едва слышно прошептал он.

Я поднялся со стула, молча поклонился и ушёл в городской зоопарк навестить мою любимицу, макаку Кэти.

– Не бойся! – сказал я Кэти. – Такая у нас жизнь…

Над нами висело немного неба и много луны.

Мокрый сад

Надо же такое: стоило Левину подумать, что впереди его ждёт вечер, наполненный тоской и одиночеством, как в дверь позвонили.

Отключив душ, он, мокрый, голый, упрятав под полотенцем лишь то, что упрятать положено, выбежал к входной двери.

– Я – Вера! – проговорила женщина.

– Отлично! – освободить руку от прижатого к телу полотенца Левин не решился, и лишь мягко улыбнулся. – Вы, пожалуйста, на диван, а я вон туда…

– Я погибла! – сказала Вера, когда Левин вернулся одетый и причёсанный. – Я полюбила настолько, что… То есть, я готова подарить вам сына!..

– Очень мило с вашей стороны… – начал было Левин, но вдруг умолк.

Женщина ждала.

Левин молчал. Его лицо напоминало лик полуобморочного.

Тогда она спросила:

– Вы согласны?

Левин, глотнул слюну и едва слышно проговорил:

– Кто же отказывается от подарков?

За темнеющим окном кричали чем-то испуганные птицы.

– Иногда, когда вечер, и мне кричать хочется… – заметила Вера и, шагнув к Левину, коснулась его шеи.

Левин чуть не признался «и мне…», но промолчал.

В его квартире и прежде появлялись женщины, и он всегда знал, как с ними поступить, чем ответить на их игру; он делал это легко и охотно, но, как только оставался наедине с собой, тут же испытывал и к этим женщинам, и к самому себе презрение, а ещё большее – к лукавой и ненадёжной славе, которую дарил ему театр.

Он внимательно посмотрел на Веру. У этой женщины был какой-то необычный взгляд, во всяком случае, ничего подобно ни у актрис театра, ни у тех, кто бывал в его спальне, он прежде не замечал, и потому теперь стоял перед этим прямым бесхитростным взглядом несколько смущённый.

– Хотите, – предложил он, – приготовлю кофе? Я умею…

– Нет-нет, – Вера вдруг густо покраснела. – Я уйду… Я вас, наверно, изрядно позабавила?

Птицы за окном умолкли, и вдруг полил дождь.

– Разве вы меня знаете? – спросил Левин.

– Вас вся страна знает.

– Не меня, а мои спектакли, – отрезал он.

– Ваши пьесы чудесны! – Вера повернула голову к окну прислушалась к шуму дождя, потом продолжила. – Вы делаете трогательные пьесы, и часто, оставаясь наедине с собой, я разговариваю с вами, и тогда мне хочется кричать вместе с птицами… Накануне, когда я смотрела ваш спектакль, мне показалось, что слышу Бога… Я долго об этом думала… Бога слышит не каждый, правда?

Левин засмеялся.

– Если верить статистике, то никто, – сказал он.

Вера снова покраснела. Дождь за окном усилился.

– А утром я решила, что подарю вам…

Левин посмотрел на тонкие, плотно сжатые коленки женщины, на её пылающие щёки.

Покусывая губу, Вера зашептала:

– Наверно, я нехорошая, непорядочная женщина…

Шагнув к Вере близко-близко, Левин наклонился, поцеловал наволочь её глаз, и ему, знаменитому режиссёру, на миг показалось, что присутствует на студийном экзамене, где режиссёр здесь вовсе не он…

– Забавно, верно? – спросила Вера. – Вам забавно?

Левин молча покачал головой и отвернулся.

– Бегите отсюда! – сказал он, не оборачиваясь. – Бегите, ради вашего Бога, бегите!

Вера, казалось, его слов не слышала.

Теперь дождь, нисколько себя не сдерживая, громко бил по окнам.

– Не надо! – просил Левин, касаясь губами пульсирующей ложбинки возле Вериной ключицы. – Не надо!

– Я слышала Его! – шептала Вера, стянув с Левина рубашку и прикрыв ею свою наготу.

Морща нос и пожимая голыми плечами, Левин стоял недвижный, пытаясь понять, почему эта женщина в его комнате, да ещё в его рубашке.

– Думаете, тогда, в зрительном зале, я ошиблась? – спросила Вера. – А может, ошибаюсь сейчас?

– Ваша одежда! – сказал он. – Заберите…

Вера послушно надела лифчик, потом трусики, потом колготки и юбку. Блузу в кресле оставила.

– Каждому – своё! – проговорила она.

Левин пожал плечами.

– Я почти старый… – заметил он.

– Как Бог!

– Не настолько, но всё же… Даже страшно подумать…

– Напрасно вы пугаетесь… Я передумала дарить вам сына. Позвольте лишь ещё немного взглянуть на ваши книги, на портрет Ремарка, и я вас оставлю…

– Побудьте! – неожиданно для самого себя сказал Левин. – Чуть-чуть ещё…

– Зачем?

Левин хотелось объяснить, что к одиночеству не привыкают, но, вместо этого, сказал:

– Теперь дождь зарядил надолго!

Вера покачала головой.

– Вот и хорошо! – заметила она, берясь за дверную ручку. – Вымокнув, мир обновится!..

Левин смотрел в окно, как Вера переходит улицу. У неё была лёгкая прямая походка.

Четверо суток лил дождь, а на пятые, прикрыв, как в далёком детстве, глаза ладонью, Левин неторопливо пропел: «Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать!»

Надо же такое: стоило Вере подумать о том, что впереди её ждёт вечер, наполненный тоской и одиночеством, как в дверь позвонили.

Левин стоял в дверях, прикрывая лицо сверкающими под дождевыми каплями белыми гвоздиками.

– Ты словно мокрый сад! – проговорила Вера.

Опустившись на пол, они стали друг друга трогать везде-везде.

– Маялся? – спросила Вера.

– Нисколько! А ты?

– Не было времени… Как тебе эта юбка?

– Своеобразная!

– Я сшила её из твоей рубашки. Я четверо суток шила, шила, шила…

Они не заметили, как дождь лить перестал. Закрыв глаза, Вера и Левин яростно и долго целовались, а потом они вдруг ощутили голод, но, так и не решив, чего бы им поесть, вошли в комнату, где стояла кровать с узким, но надёжным матрасом.

– Я снова слышала Его! – сказала перед рассветом Вера.

Левин сел в кровати.

– Повезло тебе! – заметил он. – С таким-то слухом… Давай немного поспим!

– Поспим, а потом проснёмся?

– Надеюсь!

Вера взглянула на ночное окно.

– Зачем? – вдруг спросила она. – Зачем люди просыпаются?

– Чтобы начать новый день.

– Новый день – это как новая жизнь?

– Вроде бы… Жизнь так коротка…

– Мы проснёмся, потому что жизнь коротка?

– Потому что она хороша!..

Вера посмотрела туда, где мерцала ваза с белыми гвоздиками.

– Давай спустимся в город, чтобы послушать, как просыпаются птицы, – сказала она.

– Господи, как ты хорошо придумала! Потом, когда вернёмся, я сварю нам крепкий кофе.

– А потом мы снова опустим занавески.

– А потом их раскроем, чтобы увидеть, как птицы гоняются за ветром, – Левин вдруг уснул снова.

Вера осторожно поднялась с кровати, подошла к окну и посмотрела на обновлённый после дождя мир. Она стояла и улыбалась, нисколько не догадываясь, что в эту минуту была беременна.

Суки

Осенняя ночь тянулась нескончаемо долго, и по пустыне бегал сухой холодный ветер. Высунув голову из траншеи, солдат послушал ветер, посмотрел на месяц и, ни к кому не обращаясь, прошептал: «Суки!». Ветер за бруствером, подхватив невесомые песчинки, носил их на себе, а потом разбрасывал по сторонам. Пытаясь отвлечь себя от досадных мыслей, солдат стал считать звёзды, а когда глаза утомились, послушал биение своего сердца. «Суки!» – повторил он, вновь опускаясь на туго набитые мешки с песком. Где-то вверху, над траншеей, послышался неуверенный крик птицы и тут же умолк. Рукавом бушлата солдат провёл по влажному от росы стволу пулемёта и взглянул на часы. Шёл пятый час. Солдат снова послушал пробегающий над ним ветер и облегчённо вздохнул. Появившийся на бруствере сменщик спросил: