Шестой этаж пятиэтажного дома - Анар

Потом Спартак ушел, и все замолчали, слушая концертные номера, а в паузах между номерами Муртуз говорил, что никто из нынешних певцов ему не нравится, то ли дело старые ханенде (исполнитель — ипровизатор народных песен), да и вообще артисты, писатели, художники сидят на шее у народа и зажрались на государственных харчах, потому и пьянствуют.

— В парткоме я могу переговорить завтра же, — сказал Джаббар. — Думаю, что это запросто можно устроить и не позже чем через год вы защититесь.

— Видел я таких артистов: как на передовую, так все больны — у одного колит, у другого катар, а звания да гонорары получать отбою от них нет, сказал Муртуз.

— Ешьте, пожалуйста, птишу, — сказала Зивяр-ханум.

— Не могу, у меня диабет, — сказал Муртуз Балаевич.

— Я помню, как Спартак… — начала Алия-ханум.

«Спасибо за внимание, дорогие телезрители, — сказала Тахмина, замешкалась на секунду и, заметно волнуясь, все же решилась и прерывающимся голосом добавила: — В заключение мне хочется поздравить тех телезрителей, у которых сегодня день рождения».

Заур замер на мгновение, а потом почему-то сразу посмотрел на мать. Они быстро переглянулись, из всех в этой комнате мать одна все поняла.

Заур подумал о том, что эта фраза, безусловно самовольная и не предусмотренная текстом, может дорого обойтись Тахмине, но он знал, что только она и могла на такое решиться, чем бы ей это ни грозило, и решилась она именно из-за него. Чтобы он знал, что даже сейчас, в эту заполненную другой ее жизнью минуту, она помнит его и думает о нем.

Сейчас ее слушают и видят миллионы, и, наверное, среди них наберется сотня, у которых сегодня день рождения, но имела-то в виду она именно его, Заура, его одного. Впрочем, может быть, это чистое совпадение? Однако прежде чем покинуть экран, Тахмина сделала ему еще один подарок — откинула прядь волос со лба движением, которое он так любил. Слова — любые — могут обмануть, но движение… На всем белом свете оно предназначалось лишь одному — Зауру.

— Я завтра же переговорю в месткоме, — сказал Джаб-бар.

Всю ночь он не сомкнул глаз. Утром первым пришел на работу и, не находя себе места от нетерпения, стал дожидаться старого бухгалтера дядю Сафтара, который всегда приходил на работу первым, а сегодня оказался вторым.

— Дядя Сафтар, сегодня будете зарплату выдавать?

— Конечно, после обеда.

— Я дежурил на праздники, и у меня три дня отгула: Я могу их взять?

— Это уж тебе с замом надо поговорить.

Он поговорил с замом, зам удивился, но резолюцию наложил. В час дня Заур расписался в ведомости и получил 52 рубля 30 копеек. Теперь у него в кармане было ровно 95 рублей. Заехал в кассу Аэрофлота, взял билет, зашел на почту и дал телеграмму: «Москва. Центральное телевидение. Ведущему азербайджанской программы Тахмине Алиевой. Лечу тебе прямом и переносном смысле слова. 27 буду Москве рейс 853. Целую Заур».

— Я знаю, зачем ты летишь! Это она вчера тебе глазки строила из Москвы! Никуда ты не поедешь! Ничего я не знаю! Все ты врешь: никакой такой срочной командировки у тебя нет. Все ты придумал. Вот придет отец, он с тобой поговорит. Как, ты даже отца не подождешь? Какой билет? Слушай, изорву я твой билет на мелкие кусочки. Да какое совещание? Слушай, я что, маленькая, не понимаю? Сейчас вот позвоню вашему директору! Ах, так, значит, тебе наплевать на нас, значит, тебе эта девка дороже отца с матерью? Так получается! И это за все наши заботы, за все труды и муки и материнские слезы! Вот как тебя окрутила эта стерва! А кто же она! И назову, и еще хуже назову! Вот позвоню ее мужу, своднику паршивому, ты меня еще плохо знаешь! И не жаль тебе меня, старуху! И отца не жаль, больного человека! Ну, хорошо же, поезжай, голодранец, ни копейки тебе не дам, поезжай куда хочешь, посмотрим, на что ты поедешь! Это уж не те времена, когда отец деньги тебе в карман совал в каждую твою поездку, и вот благодарность! Едешь — езжай и больше не возвращайся. Нет у меня сына!.. Ты куда собрался, Заур? Тебе что, меня совсем не жалко, сынок, родной мой, единственный, свет очей моих, да буду я твоей жертвой! Да как же мне не беспокоиться? Я же знаю, к кому ты едешь, опутала она тебя, что же дальше-то будет? О нет, я не переживу этого! Вернешься — найдешь меня мертвой. Ну куда ты, ну возьми шарф, там же сейчас дождь, холод. Ох, горе мое, горе! Умереть бы мне, чем видеть такое! За что мне это наказание? Слушай, дай хоть телеграмму, что долетел. До чего я дожила! А ведь я так мечтала о твоей свадьбе, и Алия, бедняжка, вчера такая радостная сидела. Тебя околдовали, точно околдовали, да отсохнет рука и язык у той, что тебя околдовала. Подожди же, я плесну вслед тебе водой. Боже, за что же мне такое?..

«А теперь выслушайте некоторые сведения о нашем полете. Наш маршрут пролегает над Дагестаном, Калмыцкими степями, над Поволжьем и средней полосой России. В полете мы будем находиться три часа сорок пять минут с момента взлета. В Москву наш самолет прибывает в шестнадцать сорок пять. Время московское».

— Это же вздор, — сказал человек в очках, с худым длинным лицом. Он сидел рядом с Зауром и углубился в книгу, как только опустился в кресло. Он читал все время — пока самолет взлетал, набирал высоту; не отрываясь от книги, застегнул ремни и отказался от взлетных конфет, разносимых предупредительной стюардессой. Табло погасло, все расстегнули ремни, курили и свободно передвигались по самолету, кто в туалет, кто к знакомым в другом салоне, кто перекинуться шуткой с хорошенькими молодыми стюардессами, и лишь сосед Заура, не отвлекаясь ни на минуту, читал и читал свою книгу, аккуратно обернутую газетой, и вот на втором часу полета резко захлопнул ее, обратился к Зауру настолько уверенно, как будто они были давно знакомы, яростно о чем-то спорили и настал момент поставить точку над «и».

— Это чистейший вздор, — еще резче повторил сосед Зауру…

— Что именно? — с недоумением и не без робости спросил Заур.

— Ну, вот это самое, — брезгливо указал сосед на книгу. — Аббат Берни получил кардинальскую шапку отнюдь не за франко-австрийский договор, а чуть ли не десять лет спустя, когда находился в почетной ссылке. Сын кардинала, собственно, был позолоченной пилюлей. А в начале пятидесятых годов это был «юный министр», как назвал его Казакова. Юный министр, известный до тех пор только своим остроумием.

И Заур выслушал страстную речь соседа, рассказавшего ему подлинную историю французского королевского двора при Людовике XV и доказавшего постыдную некомпетентность авторов книги.

— Сен-Жермен наверняка был шпионом, — говорил сосед с таким видом, словно речь шла о современниках, а может быть, и людях, которых он знал лично. И Заур гадал, с кем он имеет дело — с маньяком, страдающим навязчивой идеей, с чудаком, помешанным на французской истории XVIII века, или с ученым, углубившимся в суть проблемы. В любом случае это был искренне взволнованный и глубоко возмущенный человек.

— Да вы не переживайте! Не принимайте все это так близко к сердцу, — только и смог вставить Заур, не понимая, сострил он или проявил нешуточное участие.

— Да как же не переживать? Ведь достаточно заглянуть хоть в фонвизинские «Письма из Франции», чтобы понять, что Сен-Жермен — не столько шарлатан, сколько шпион. Да вспомните вы, как он предлагал Фонвизину золотые горы только за то, чтобы тот отписал в Петербург о его проектах. А Казакова? Зачем далеко ходить? Откройте вторую главу седьмого тома! Уж он-то хорошо знал Сен-Жермена… Но бог с ним, с Сен-Жерменом. Мерзавка Помпадур…

И последовала длинная история королевских фавориток, дворцовых интриг, сокрушительного провала аббата Берни, проблем европейской и собственно французской политики, и Заур вдруг почувствовал, как, загипнотизированный темпераментом собеседника, впадает в какую-то иную историческую реальность и для него становится действительно важным — был ли граф де Сен-Жермен только гипнотизером и гадальщиком или к тому же шпионом и заговорщиком, и увидел, что для этого тщедушного человека, судя по его горящим глазам и срывающемуся от волнения голосу, это не менее важно, чем та реальная и сегодняшняя причина, которая заставляет его лететь в Москву. Уж не едет ли он восстанавливать честь аббата Берни в Москве в самых высоких инстанциях! Может быть, во французском посольстве?

— А какая у вас специальность?

— Я преподаю историю в средней школе, — ответил сосед и снова заговорил о хронологических неувязках пребывания Берни в Париже, Венеции и Риме.

— Вы преподаете в Баку?

— За городом. В Кишлах. Я точно сверил даты по французским первоисточникам.

— А в Москву — в командировку?

— Да, на курсы усовершенствования. Я утверждаю, что, если бы король один раз не послушал маркизу де Помпадур, государственным языком Америки теперь был бы французский.

«Наш самолет пошел на снижение, — раздался из динамика голос стюардессы. Прошу застегнуть ремни и воздержаться от курения».