Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник) - Гилберт Честертон

– А вот этого вы как назвали? – спросила она, поднимая на него лучащиеся радостью глаза.

– Этого котенка, честного и немного рассеянного, зовут, как я уже сказал, Роберт Элсмер. Я полагаю, выбор имени для котенка – дело, требующее большой серьезности и основательности, и имена моих котят заимствованы из современной литературы. Вон тот, более шустрый и беспокойный, Эван Харрингтон. Что до этой дамы, – он указал на черного котенка, – я назвал ее Геддер Габла[11]. Ее моральный облик далек от совершенства. Вчера она поцарапала меня с большим изяществом. Вам, по-видимому, пришелся по душе Роберт Элсмер. У него есть одно преимущество перед его прототипом. При наличии сомнений, он держит их при себе. Само благонравие.

– Он такой милый, – сказала Гертруда, перебирая белую шерстку. – Откуда они у вас?

– Точно не помню, – ответил Хоу. – Не исключено, что я их украл. Не уверен, что вы хотели бы иметь котенка, мисс Грэй, но если вам угодно, тоже можете совершить кражу. Я отвернусь.

– Ой, мне правда можно его взять, мистер Хоу? – вскричала Гертруда. Сияя, она вскочила, прижимая котенка к груди.

– Без всякого сомнения, – ответил он. – Можете сделать из него добропорядочного христианина, если вам так хочется, и водить в церковь, нацепив ему белый бантик.

Прежде чем он успел закончить фразу, она, бормоча слова благодарности, стремительно сбежала по лестнице, унося с собой котенка. Другого на месте Хоу, пожалуй, обидела бы ее поспешность, но ему было достаточно уже того, что он сумел порадовать гостью. Он лишь странно усмехнулся и продолжил вытирать пыль со своих книг.

Такова была история белого котенка, который разлегся на коленях у Гертруды, сидевшей на диване в узком белом вечернем платье с прямоугольным вырезом и красной лентой на поясе. Гертруда была готова задолго до назначенного времени: ее переполняло радостное возбуждение. Она ждала этого вечера, как не ждала ничего в прежней жизни. Если бы она захотела разобраться в своих чувствах (чего, впрочем, никогда не делала – ее гораздо больше интересовали другие люди), то разглядела бы горделивое желание похвастаться перед всеми новым удивительным другом, его сильным и оригинальным умом, блестящим острословием – и насладиться произведенным эффектом. Лучшее доказательство ее бескорыстной симпатии к Бэзилу Хоу заключалось в том, что до сих пор ей ни разу не пришло в голову присвоить его. Больше всего на свете ей нравилось, как, общаясь с ним, удивляются и радуются другие.

Остается лишь гадать, почему при таком расположении духа всю первую часть вечера она дулась и досадовала. Хоу с чопорной серьезностью приглашал на танец сначала Кэтрин, потом Сесиль, потом Маргарет, потом каких-то незнакомок, потом ее и снова Кэтрин. Его вечерний наряд, выдержанный в черно-белых тонах, был так же строг и прост, как его повседневная одежда; стальные глаза и ястребиное лицо – как всегда невозмутимы, а речь столь же причудлива и поразительна, как прежде. И все же Гертруда буквально не находила себе места. Все, казалось, шло совсем не так, как она рассчитывала. Она чувствовала непривычную горечь, глядя на то, как он кружится по наполненной гостями комнате. И чем ближе был конец вечера, тем утомительнее было внимание по пятам следовавшего за нею изящного и со вкусом одетого Люсьена Флери, похожего в своей белой манишке с желтой розой на бледного и обольстительного Мефистофеля, а его самовлюбленная и велеречивая похвальба выводила ее из терпения. Он всегда говорил о себе, и говорил с чувством. Получаса в любой благовоспитанной компании ему хватало, чтобы до дна излить душу. Я далек от того, чтобы осмеивать его за это; думаю, искренность и общительность были лучшими его чертами. Но для Гертруды его речи были пусты, как ветер, и, слушая их, она все больше злилась. Почему происходящее так действовало на нее, останется для нас одной из неподвластных рассудку тайн женского сердца, но что-то мучительно жалило ее при каждом взгляде на гордое, смуглое лицо Хоу, плывущее среди гостей, и источником этих мучений был вопрос, который она неустанно себе задавала.

– Конечно, приходится танцевать на званых вечерах, – живо говорил Люсьен, – но честное слово, это такая скука. Мне это совершенно не интересно, а вам?

– И мне, – резко сказала Гертруда, глядя на то, как Хоу кружит по залу умирающую от смеха Сесиль. В следующую минуту они разошлись, и Хоу уже стоял перед ней.

– Могу ли я иметь удовольствие еще немного оттоптать вам ноги, мисс Грэй? – учтиво поинтересовался он.

Но Гертруда, к этому моменту уже без видимой причины обиженная на всех и вся, вспомнив то, что сказала Люсьену, сухо ответила:

– Нет, благодарю вас, мистер Хоу. Мне наскучили танцы.

– Вы выглядите усталой, – покорно заметил он. – Давайте пройдем в оранжерею. – И он двинулся вперед, придержав перед нею стеклянную дверь. Гертруда последовала за ним, злясь все больше и больше. Ее раздражала тщетность всех попыток разгрызть этот крепкий орешек и терзали неясные подозрения, а открытое лицо и спокойствие Хоу и вовсе приводили в бешенство. Они оказались одни в зеленой тесноте оранжереи, и Хоу проговорил:

– Думаю, лучше открыть окно, здесь душно, как в зеленой дыре Калькутты[12].

Ослепленная злостью, она успела только подумать: “Он воображает, что может с легкостью делать мне больно и тут же сыпать остротами – как бы не так!”

– Это новое выражение, – очень сухо заметила она.

– В самом деле? – отозвался он. – Тогда оно могло бы мне очень пригодиться пять минут назад.

– Что же вы делали пять минут назад? – спросила Гертруда еще резче.

– Я имел особую, редкостную честь танцевать с вашей подругой Сесиль, – сказал он весело. – По крайней мере, мне так показалось. Вполне возможно, это был кто-то другой.

Гертруда, почувствовав, что опять бьется в закрытую дверь, на страже которой стояло его шутовство, окончательно вышла из себя и вскричала:

– Да что вы знаете о Сесиль? И что у вас может быть с ней общего?

В следующее же мгновение она почувствовала, что ее слова грубы, опрометчивы, постыдны и что она сама вложила оружие в его руки. Она нахмурилась и замолчала в ожидании ответа.

После недолгой паузы он очень спокойно сказал:

– Я заметил одну любопытную особенность вашей семьи. Вы всегда оказываетесь правы. Я не должен был так говорить о вашей подруге. Надеюсь, вы меня простите.

Когда смысл его слов, сказанных тихо и невыразительно, дошел до нее, от горделивой обиды не осталось и следа. Она вдруг поняла, что на его месте девять человек из десяти стали бы изображать перед нею оскорбленное благородство, он же постарался ответить так, чтобы выставить виновным себя, успокоить ее и не дать ей увидеть нелепость собственного положения. Возможно, делать этого не стоило: пожалуй, “для ее же блага” следовало бы поставить ее на место, но его самоумаление было столь велико, что привело ее в чувство, словно глоток свежего воздуха. Она прикусила губу, отвернулась, в смятении прошлась до противоположного конца оранжереи и обратно. Наконец она оказалась прямо перед ним, в ее глазах стояли слезы, и слова давались ей с видимым усилием. Он не пытался уйти, не желая выглядеть незаслуженно обиженным героем, и сидел, опустив глаза, поигрывая подобранной с пола бамбуковой веткой.

– Мистер Хоу, – очень-очень тихо сказала Гертруда.

– Мисс Грэй, – ответил он, поспешно подняв взгляд.

– Мистер Хоу, – порывисто продолжила она, – я надеюсь, вы простите меня. Я была глупа и несправедлива, вы же были совершенно правы, но предпочли не указывать мне на это. Мне хотелось бы, чтобы вы знали, что мне, несмотря на мой жуткий характер, да и каждой из нас было бы очень жаль лишиться такого хорошего друга, как вы.

Пока она говорила, его взгляд снова уперся в пол, он помрачнел и напрягся, словно стараясь отделаться от неприятных мыслей.

– Мистер Хоу, – сказала Гертруда, – вы меня понимаете?

– Да, мисс Грэй, – сказал он, но выражение его лица оставалось по-прежнему напряженным и мрачным.

– Ну вот и прекрасно, – сказала Гертруда, пытаясь рассмеяться, словно желая забыть ужасное сновидение. – Давайте вернемся в гостиную. Нас, возможно, ищут.

Он коротко усмехнулся, и это показалось ей очень странным: прежде она не замечала за ним ничего подобного, да и тон его на этот раз был необычно горьким.

– Я ни секунды не сомневаюсь, мисс Грэй, – сказал он, – что вас будут искать. Что же до меня, полагаю, род сей преспокойно отойдет к праотцам, так ни разу и не вспомнив обо мне.

Он сказал это в своей обычной суховатой манере, но на этот раз голос его чуть дрогнул. Гертруда взглянула на Хоу и увидела на его лице новое, незнакомое ей выражение.

– Что с вами?! – воскликнула она.

– Ничего, – выдавил он из себя, и в его чертах отразилось страдание.

– Нет, тут что-то не так, – мягко настаивала Гертруда. – Вы наш друг, и мы рады были бы помочь вам. Скажите, что стряслось? Чем я вас обидела?