С Барнаби Бракетом случилось ужасное - Джон Бойн

— Помогите! — закричал Барнаби, размахивая руками. Правда, от этого он стал подниматься еще быстрее. — Я здесь!

Воздушный шар подлетал с северо-запада все ближе, и вскоре стало ясно, что если Барнаби все верно рассчитает, то окажется прямо под ним в том миг, когда они встретятся в воздухе. Он замахал руками и задергал ногами, как глубоководный ныряльщик, который старается выплыть на поверхность океана. Потом немного притормозил, не отрывая глаз от шара.

Через несколько минут корзина оказалась почти что у него над головой, и Барнаби опять замахал руками и поднялся еще на несколько футов. И стукнулся головой о днище корзины.

— Уа, — сказал он.

— Кто там? — раздался изнутри корзины голос — женский, причем пожилой.

— Помогите мне, пожалуйста! — закричал Барнаби. — Вы можете втащить меня в корзину?

— Небеса обетованные! — произнес другой голос — тоже женский и такой же пожилой. — Да это маленький мальчик. Этел, притащи-ка мне рыболовный сачок.

Из корзины высунулся крепкий серебристый шест с обручем и сеткой на конце, зачерпнул Барнаби из воздуха, втащил и опрокинул на дно корзины. Барнаби тут же поплыл наверх, к огню.

— Прошу вас! — закричал он. — Привяжите меня к борту. Иначе я сгорю заживо.

— Царю небесный! — в один голос воскликнули две женщины, схватили его за руки и делали все, как он велел. Как только его надежно привязали, обе изумленно воззрились на него — и тут же его узнали.

— Я тебя знаю, — сказала первая женщина, которую звали Марджори. Морщинистым пальцем она чуть не ткнула его в самый нос. — Я тебя на прошлой неделе в новостях видела. Ты миллионный человек, который залез на Сиднейский мост.

— Вообще-то десятимиллионный, — поправил ее Барнаби.

— Кто он такой? — спросила Этел. У обеих женщин прически напоминали вороньи гнезда: волосам не давало разлетаться множество вязальных спиц и палочек для еды. — Кто, ты говоришь, он такой, Марджори?

— Сама помнишь, дорогая. Мы видели его по телевизору, когда только прилетели. Он со своими школьными друзьями залез на мост и поставил какой-то рекорд. Все ужасно радовались. А потом выяснилось, что он все время улетает. Очень странное это дело.

— Ах, тот мальчик, — сообразила Этел, вглядываясь в Барнаби. — Это и вправду ты?

— Да, то был я, — признался он.

— Но здесь ты что делаешь? Нам, знаешь, нечасто приходится мальчиков из воздуха вылавливать. Вообще-то с нами такое впервые.

— Это уже второй раз, Этел, — сказала Марджори. — Ты забыла человека-пушечное ядро над Барселоной.

— Ах да, конечно. Но тот как бы сам свалился к нам в корзину, нет? Нам не пришлось его ловить сачком.

Барнаби открыл было рот, но подумал, что маме неприятностей и без того хватит.

— Я вообще-то сам виноват, — сказал он. — Забыл мешки с песком, опомниться не успел — а уже лечу.

— Мешки с песком? — нахмурилась Этел.

— Они меня ногами на земле держат.

— Ну, от этого никогда никакой пользы не было.

— Мы все равно тут почти ничего не можем поделать, — сказала Марджори. — Надеюсь, ты не рассчитываешь, что мы тебя вернем в Сидней? Ты сейчас тут, и тут-то ты и останешься.

— Но мне нужно домой, — сказал Барнаби.

— Боюсь, не выйдет, даже если б мы этого хотели. Все дело в ветрах, понимаешь? Они нас обратно не сдуют. Придется лететь на восток. Еще повезло, что Земля круглая, а? А будь нынче у нас четырнадцатый век, она была бы плоская, и мы бы тогда сверзились с ее краешка.

Барнаби нахмурился, пытаясь как-то во всем разобраться. У него за спиной всего в нескольких милях — северные пригороды Сиднея, дом, в котором живут его мама и папа, брат, сестра и собака. Не придется ж ему облететь весь земной шар, чтобы снова их увидеть, правда?

— Он темнит, — сказала Этел, нагнувшись к нему и глядя прямо в глаза. — Марджори, говорю тебе — он точно темнит. Все маленькие мальчики врут, это научный факт, да только этого раскусить легко. Я у него по глазам все вижу. Рассказывай правду, мальчик. Что ты по правде тут делаешь?

Барнаби хотел было заявить, что ни в чем не виноват, но что-то в этих двух дамах подсказывало ему: они его не оставят в покое, пока он во всем не признается. Поэтому он и решил все им рассказать — и ни одной некрасивой бородавки в этой истории от них не утаивать.

— Но это же безобразие, — произнесла Этел, когда он закончил.

— Скандал и ужас! — согласилась с ней Марджори. — Что это за мать, которая так поступает со своим ребенком?

— Ты очень хорошо знаешь, что это за матери, Марджори, — печально сказала Этел.

— Да и ты, Этел, — сказала Марджори равно грустным голосом.

— И, судя по всему, отец в этом тоже замешан.

— Абсолютный стыд и позор.

— И ты еще хочешь к ним вернуться? — спросила Этел, глядя на Барнаби так, словно не верила своим ушам. — Даже после того, как они сами тебя отправили в полет?

Барнаби немного поразмыслил. Прежде он как-то вообще не задумывался, хочет ли он вернуться домой, — просто это казалось самым очевидным решением. Ему же, в конце концов, всего восемь лет. Где ему еще жить, если не дома? Чем питаться? Как вообще быть?

— Не морочь себе этим голову, — сказала Этел, читая его мысли с той же легкостью, с какой раньше распознала обман. — Можешь лететь дальше с нами. Когда-нибудь бывал в Южной Америке?

— Нет, — покачал Барнаби головой. — Я нигде не был дальше Сиднея.

— Тогда тебя ждет настоящий подарок. Мы летим домой, в Бразилию. У нас там, понимаешь, кофейная ферма. На несколько месяцев мы взяли себе отпуск, но теперь пора возвращаться. Туда-то мы и направлялись, когда ты столкнулся с нашей корзиной. Лететь недолго. У нас замечательный воздушный шар, правда, Марджори?

— Чудесный, Этел. Лучше у нас никогда раньше не бывало.

— Без исключений.

— Совершенно без всяких исключений.

Барнаби с трудом поднялся на ноги, стараясь не отвязаться руками, и поглядел за борт. Земля под ними совсем исчезла, и он смотрел на компанию тонких белых облаков, мимо которых они пролетали.

— Что скажешь? — спросила Этел. — Готов к приключению?

— Ну, особого выбора у меня нет, так ведь? — ответил Барнаби.

— Превосходно! Тогда — вперед на всех парах!

— На всем пламени, моя милая Марджори.

— Разумеется, моя милая Этел.

Немного погодя в точности установили координаты, правильно свернули навигационные карты, дамы открыли корзинку с провизией и предложили Барнаби бутерброд, яблоко и фляжку апельсинового сока.

— А что в Южной Америке? — жуя, спросил он. — У вас там мужья живут?

— Мужья? — воскликнула Этел, с ужасом глядя на Марджори.

— Мужья?! — взревела Марджори, глядя на Этел так, словно кто-то пригрозил сесть ей на голову.

— У нас нет мужей, молодой человек, — объяснила Этел. — Гнусные вонючие существа. Только и умеют, что бездельничать, бестолочи. Пьют, играют на скачках, всегда находят причины не чинить покосившуюся полочку в кухне. А пока сидят и смотрят по телевизору спорт, исторгают из самых невыразимых частей своих кошмарных тел самые мерзкие звуки и самые отвратительные запахи.

— Спорт! — фыркнула Марджори и содрогнулась.

— Нет, мы решили отказаться от мужей много лет назад. И они нас никогда не интересовали, правда, Марджори?

— Даже малейшей склонности к ним не было, Этел.

— Так вы, значит, давно уже дружите? — спросил Барнаби.

— О да, — ответила Марджори. — Нам обеим тогда чуть за двадцать было, а это больше сорока лет назад. В голове не укладывается. Мы познакомились, когда обе пришли в один драмкружок, в Шропшире. Только глянули друг на друга — и тут же поняли, что нам суждено быть…

— Друзьями, — перебила ее Этел, мягко похлопав Марджори по руке и улыбнувшись. — Лучшими на свете друзьями.

— Ближайшими на свете друзьями, — согласилась с ней Марджори.

— Именно, — с глубоким удовлетворением кивнула Этел. — В этом же нет ничего такого, правда?

— Нет, конечно, — сказал Барнаби. — У меня однажды был очень хороший друг по имени Лиэм Макгонагалл. Он мне жизнь спас, когда у нас школа сгорела дотла. Ну, школа — это она так называлась, на самом деле она была скорей как тюрьма.

— Это ты ее сжег? — спросила Марджори, вновь наклонившись к нему, и потыкала ему в бок палочкой для еды.

— Нет, — ответил Барнаби. — Я б такого ни за что не сделал.

— А всякие проказы с нашей горелкой тебе в голову не придут?

— Да не жег я ее! — возмутился Барнаби. — Она б сама все равно сгорела.

— А то я подумала, что мама тебя, может, из-за этого выгнала.

— Она меня выгнала, потому что сказала — я не такой, как все.

Обе дамы впервые затихли. Посмотрели на Барнаби, потом друг на друга, потом — снова на мальчика.