Свобода по умолчанию (сборник) - Игорь Сахновский

Но Турбанов точно не собирается никуда отшатываться. Он выходит из ступора, прокашливается и резонно замечает, что сейчас у них совершенно нет времени плакать, потому что надо поскорее убрать из квартиры и куда-нибудь девать вот этого. Ну, то есть вот это. (Пальцем показывать не стал.) Но сначала он уведёт её отсюда.

Ему кажется, что у Агаты во взгляде мелькает некоторая слабая надежда: он знает, как поступить, он всё решит. Не совсем понятно, каким опытом диктуется турбановская решимость, кроме разве что опыта просмотра запрещённых к показу, морально устарелых триллеров. Но, так или иначе, он велит Агате быстро собрать все свои личные вещи (их не оказывается ни одной, кроме домашних туфель), одеться и отдать ему ключи.

Они выходят на улицу, как два пенсионера, под ручку, тихим прогулочным шагом, стараясь не глядеть в лица прохожих, и на ближайшей остановке садятся в первый же подошедший трамвай. Едут, стоя в конце вагона, у заднего окна, и Агату колотит так, будто она вышла раздетая на мороз.

Приехав домой к Турбанову, они пьют чай на кухне сосредоточенно и торопливо, словно боятся чего-то не успеть. Потом Агата говорит: «Прости, мне нужно полежать», ложится на старый турбановский диван с деревянными бортиками, укрывается пледом и мгновенно засыпает.

И теперь, когда ей, спящей, не видна его растерянность, он начинает метаться в поиске ходов и вариантов, по-собачьи вынюхивать в памяти, как в тёмном подвале, какую-то единственную подробность, вещичку, забытую за ненужностью, какой-то чёрный волосок. Он то кидается к вешалке у двери и одевается с пожарным спехом, то стоит неподвижно, сбрасывает куртку и бежит в свою комнату, потрошит ящики платяного шкафа и письменного стола, извлекает свой неприкосновенный запас: в сущности, невеликую сумму, которой хватило бы на месяц-полтора скромного житья. Он выскребает мелочь из пиджачных карманов, из плаща – в плаще совсем ничего, кроме случайной визитки торговца фильмами и утерянными ключами, по совместительству утилизатора.

Как он тогда сказал? Мебель, плиты, ненужные тела?

Турбанов уходит в ванную комнату и запирается, чтобы не разбудить телефонным разговором Агату.

В трубке сообщили, что он дозвонился до производственной фирмы «Хламида». С материнской заботой и небесным придыханием автоответчик обещал: «Мы будем рады избавить вас от всего лишнего!»

Турбанов дождался более земного голоса и стал неловко наматывать круги вокруг трёх слов «надо бы вывезти», пока его не перебили деловым вопросом: «Органика или нет? Это срочно?» Пришлось глухо согласиться: «Да, органика… срочно», продиктовать адрес и почувствовать себя достойным, самое меньшее, двадцати лет строгого режима.

Ему сказали, что прибудут через час.

Он оставил Агате записку: «Не теряй меня, скоро вернусь» и поехал назад, на улицу Героев Таможни. Там ничего не изменилось, Хмурый лежал с тем же недовольным видом и больше ничего не выражал. Во дворе по-прежнему стояла машина убитого – пульт от неё валялся на столике в прихожей вместе с двумя телефонами.

Когда почти совсем стемнело, к дому подъехал грузовой фургон с муниципальной символикой на кузове. Турбанов впустил в квартиру двух молодых звероподобных грузчиков в бушлатах цвета хаки, вслед за ними вошёл третий, постарше, более приличной наружности, похожий на бригадира. Грузчики тут же взялись разворачивать какую-то конструкцию из толстого картона, принесённую с собой, а бригадир кинул беглый технический взгляд на мертвеца и спросил:

«Это всё?»

«Нет, ещё автомобиль», – Турбанов протянул ему пульт и подвёл к окну, чтобы показать «мерседес». Бригадир сказал: «Ого!» и поцокал языком.

«Сколько с меня за услуги?»

«Нисколько. Считай, уплочено».

Вскоре из дома вынесли громоздкую, тяжёлую коробку – очевидно, со старым холодильником, отслужившим свой срок. Спустя ещё несколько минут во дворе не было ни грузовика, ни серебристого «мерседеса».

И только после этого Турбанов вспомнил, что в квартире остались чёрное пальто и ботинки Хмурого. Их тоже надо куда-нибудь девать, как и два молчащих бесхозных телефона, которые помнили о своём владельце, кажется, больше любых живых существ. Все эти ненужные вещи, несмотря на сложное суеверно-брезгливое чувство, пришлось взять в руки, затолкать в широкую продуктовую сумку, найденную на кухне, и унести с собой.

25

Они почти весь следующий день проводят в постели, как тяжелобольные, не желая ни одеваться, ни выходить из дома, а желая только друг друга в самом неутолимом и осязательном, дыхательном, ласкательном и терзательном смысле.

Когда она встаёт, чтобы собрать на скорую руку маленький поздний обед, он же ранний ужин, Турбанов позволяет себе две-три секунды подглядывания и успевает заметить, как на безжалостном холодном свету увядает и засвечивается голое фотоплёночное серебро и твёрдые девочковые мурашки пробегают по животу и грудям. Она заворачивается в его разношенный, вечный халат и становится похожей на усталую немолодую беженку. И тут на Турбанова накатывает такая бешеная нежность, для которой нет у него подходящих слов – а значит, он даже не сумеет ей сказать.

Потом они снова лежат, как два обнявшихся зародыша, и чуть позже, когда он встаёт, чтобы принести ей воды, она тоже позволяет себе две-три секунды подглядывания, Турбанов стесняется (слишком давно знает и не любит своё тело), но Агате удаётся коротким улыбчивым взглядом выразить ровно то, что ощутил он, подглядывая за беженкой.

И они оба вполне ясно осознают, что их угораздило обзавестись этой мнимой, почти неназываемой вещью, которая одна способна заменять остальной мир или как минимум тех пресловутых китов, на которых он всё ещё опрометчиво стоит.

Вечером они всё же выходят из дома погулять. Погода напоминает рождественскую: тёплый и тихий снегопад.

Им всё равно, в какую сторону идти, потому что ни один совместный маршрут не исключает возможности время от времени срочно целоваться. У них это отлично получается, как будто они такие опытные целовальщики, хотя на самом деле оба уже подзабыли, когда это делали в последний раз.

Они теряют всякую бдительность и никого не замечают вокруг, пока на повороте к улице Розы Люксембург их не берут в кольцо семь-восемь бодрых мужичков из нравственного патруля, все красавцы в полной экипировке – надувные хоругви, звенящие цепи с крестами, папахи, позументы, весёлая беспощадная правда в глазах. У этих ребят всегда наготове шутки в народном духе: «Глянь, как сосутся! Видать, оголодали вконец» и справедливые слова о разврате в общественных местах. Турбанов и Агата не успевают опомниться, как их уже крепко и дружественно ведут под руки, с невидимыми тычками под рёбра и похлопываниями ниже спины, заталкивают в тёмный проулок и командуют: «Стоять! Документы предъявили быстро!»

Турбанов машинально ощупывает карманы и вспоминает, что никаких документов у него больше нет. Удостоверение госслужащего забрали при увольнении, обрывки паспорта и трудовой книжки проглотил шредер.

«Так и запишем в донесении: предаются распутству и блуду. В законном браке не состоят. Василий, давай сам его проверь!» Один из команды, тот, что пониже ростом, с обезьяньей быстротой шарит в турбановской куртке и довольствуется конвертом с полуторамесячной заначкой – конверт тут же растворяется в темноте.

«Руки убери!» – хрипит Турбанов, обращаясь к деятелю, который вдруг приобнял его сзади, применив удушающий приём.

«Вот чёрт!» – говорит Агата, которую, к счастью, никто не приобнял. Она открывает сумочку, достаёт пистолет Хмурого и направляет на того, кто здесь ей кажется главным.

«Что это значит???» – спрашивает главный неожиданно женским голосом.

«Это значит, я сейчас разнесу твою пустую башку. И не только твою».

Для большей ясности Агата стреляет в воздух. Сначала слышится знакомый звук удара сырой картофелины о жестяной бак, а потом на головы им всем обваливается примерно двести килограммов свежего снега с потревоженных ветвей.

Народные контролёры суетливо отряхиваются и вопросительно смотрят на своего старшего, старший вопрошающе взирает на Агату. Быстрее всего до них доходят её слова: «Пошли вон».

Вернувшись домой, они делятся новыми впечатлениями. «Значит, так и запишем в донесении: предаётся распутству, а в законном браке не состоит». – «Ему, видишь ли, чтобы вступить в брак, пока не хватает ровно миллиона долларов, такое условие». – «Да, точно. Как я могла забыть!»

Затем переходят к другой важной теме. Турбанов однажды вычитал у какого-то нравственно устарелого француза, что самая интимная ласка между любящими людьми – дышать друг другу изо рта в рот. Разумеется, это надо сейчас же попробовать.

Опыт оказывается умопомрачительным и захватывающим. Как они сами раньше до этого не додумались?

Рты у них заняты, поэтому эксперимент проходит без единого слова.