Свидание - Владимир Михайлович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В уши назойливо ползет разговор солдат.
— Ты думаешь, животная, так и глупая? — рассуждает Шиниязов про лошадей. — А она есть которая умней нас. Она очень хорошо все сознает. Плохо тебе, плачет, слезы у ней, как у человека, а если тебе хорошо — конь тоже настроение показывает, в шею тебя лизнет, все, как у человека, только говорить не умеет…
«Ну, ладно, надо делом заниматься», — думает Селезнев и, привстав, прыгает в окоп.
— Шиниязов! — кричит он. — Где твоя винтовка? Поди сюда.
Симоненко толкает в бок Шиниязова, показывает на командира, тот спускается в окоп и смотрит внимательно на сержанта.
— Видишь деревцо, — говорит громко Селезнев. — Вон метров сто двадцать отсюда? Ну-ка, ударь по макушке.
Шиниязов, сгорбившись, долго и напряженно целится. Раздается выстрел — один, второй. Макушка ольхи, вздрогнув, медленно падает.
— Подходяще, — произносит тихо Селезнев, качнув головой, и разглядывает внимательно Шиниязова.
— Не волнуйсь, пожалуйста…
Селезнев опять кивает головой и уже смотрит пристально на Забелина. «Попробовать и этого, что ли?» — думает он, но вслух произносит другое:
— Симоненко, смотри тут. Я к соседу наведаюсь.
Потом он с минуту стоит молча, прислушиваясь, стараясь понять что-то свое, и ни на кого не глядит. Проходит по окопу в ту сторону, где лежит оружие, берет немецкий автомат, который пять дней назад достал в бою, и, выпрыгнув из окопа, направляется в сторону бугра, где, как сказал командир роты, стоят пэтээровцы.
И едва он скрывается за бугром, как с противоположной стороны, у золотистой грядки прибрежных кустиков, показывается переваливающаяся под тяжестью ноши неуклюжая фигура.
9
— Ты чего? К нам? — спрашивает Симоненко рыжего, уже в годах солдата в бурой от пота гимнастерке. — Пополнение?
Солдат крутит головой и складывает на землю свою ношу: ведро — из одной руки, мешок — из другой, мешок с плеч. Последним снимает карабин. Сумрачно вздыхая, присаживается на землю.
— Где командир?
— Ушел, — отвечает Симоненко.
— Кто за него?
— Я.
— Ты? Ну, вот принимай. Тут продукты, гранат десять штук и бутылки танковые.
— Игрушки, — хмыкает Симоненко.
Солдат строго смотрит на Симоненко, потом обводит глазами товарищей, говорит глухо:
— Наделал нам немец… Переправа в прах. От зенитчиков рожки да ножки. И в полку тоже… — Он минуту раздумывает, шарит в кармане, ищет табак. Симоненко подставляет ему пачку. — Командира роты ранило, старшину наповал и потом военфельдшершу эту…
— Воробьеву? — ахает Симоненко.
— Вот ее. Она как раз ротного перевязывала, а осколок ей в грудь. Пожила минут двадцать…
Тарабрин хмурится. Симоненко глядит на солдата, будто не верит ему, потом, спохватившись, поднимает глаза на бугор и быстро отводит их. У Забелина на лице страдание. Только Шиниязов не сразу понимает, о чем говорят, а когда узнает, обхватывает по-бабьи голову руками и начинает причитать: «Ах, сволочь, ах, гад, что же он делает…»
Солдат морщится и бросает окурок.
— Мне велено назад сейчас же, — обращается он к Симоненко, — а ты передай сержанту: значит, гранаты и бутылки тут. Ведро я возьму, — он высыпает на траву из ведра консервные банки, мешочек с крупой, подтягивает на гимнастерке брезентовый ремень и, постояв в минуту, снова повторяет: — Сейчас же велено обратно.
— Так чего тут, — делает удивленное лицо Симоненко. — Иди, конечно. Я все передам.
— Ну смотри, — непонятно о чем предупреждает солдат и, подхватив ведро, ковыляет через луг к тропинке, что тянется вдоль речки.
Оставшиеся молча стоят и смотрят ему вслед.
Первым приходит в себя Симоненко.
— Слушайте, — он морщится и глядит снова на бугор, — сержанту насчет Тони ни слова. Понятно? — Он обводит всех сощуренными глазами. — Слышишь, Шиниязов? — повторяет он громко и опять морщится. — Передай ему, Забелин, не могу я так орать.
Забелин говорит громко, в ухо Шиниязову, тот часто кивает головой.
— Ну, вот, — тоном старшего произносит Симоненко. — А теперь давайте разберем гостинцы, что тут нам принесли. — Он склоняется и выкладывает содержимое из мешков. Гранаты, бутылки, патроны. — Давайте все это, ребята, в окоп, — и сам первый, подхватив несколько гранат, направляется туда.
Тарабрин искоса глядит на Симоненко, в серых, чуть выпуклых глазах его тяжелая сосредоточенность.
— Забелин, — говорит он глухо, — иди помоги, я за тебя понаблюдаю.
Забелин покорно встает и шагает к Симоненко.
— Бери лопату, — командует тот, — здесь надо нишу вырыть. И здесь, — он тычет носком сапога в стенку окопа. — Чтобы под ногами не путались эти игрушки.
Возбуждение овладевает ими. То возбуждение, которое возникает вблизи опасности, когда каждый ясно осознает: надеяться можно только на себя, — и когда любое дело, любое действие хоть ненадолго, но приглушает мрачные раздумья. Гранаты, бутылки, патроны — один этот запас смертоносного материала отчетливее всяких слов говорил о том, что им предстоит и какую надежду на них возлагают.
— Ты вот что, — Симоненко дергает за рукав Шиниязова. — Вот проволока. По три гранаты вместе. — Он едва уловимым движением ловко разрывает проволоку, натренированные руки его мелькают. — Вот как, видишь? Вот… — приговаривает он.
Из окопа на бруствер летят комья земли, слышится стук лопаты. Голова Забелина то поднимется над окопом, то опустится. Выбросив несколько лопат, он делает паузу, отдыхает, а после отдыха бросает землю часто-часто. Симоненко, проходя мимо, хватается за голову.
— Ты, музыка! — кричит он на Забелина. — Соображаешь, на маскировку землю. Снял бы вначале.
Забелин вытирает рукавом пот и смотрит на комья желтой земли, придавившие зеленые, чуть присохшие лапки ольхи.
— Я принесу другие, — оправдывается Забелин.
— «Принесу», — передразнивает его Симоненко. — Смотреть надо…
За этим занятием и застает их Селезнев.
Сержант идет от бугра спокойным, медленным шагом. Все видят его крутоплечую ладную фигуру, освещенную теплым солнцем, и все начинают усиленно копошиться, стараясь быть при деле. Только Тарабрин неподвижен. Уставившись в сторону лощины, он о чем-то думает.
— Там порядок, — говорит сержант, обращаясь к Симоненко, и кивает на бугор. — Правее пушечки стоят, а рядом, поближе к нам, бронебойщики окопались.
Симоненко делает вид, что очень занят гранатами. Лицо его напряжено, глаза сухо блестят.
— Приходил тут посыльный из роты, — сообщает Симоненко, бросая короткий взгляд на сержанта. — Натворил там немец делов… Переправу порушил, командира роты ранило… Вот гостинцев подбросили нам, чтоб, значит, нужды не было…
— Понятно…
Селезнев по-хозяйски осматривает гранаты и бутылки, проверяет, куда это все складывается, удовлетворенно кивает: «Все верно».
Солнце уже совсем высоко. Со стороны переправы снова доносится гудение. Батарея тяжелых орудий
