Московские обыватели - Михаил Вострышев

Все, кто учился с ним или у него, работал бок о бок, дружил с его семьей, отзывались об Александре Павловиче с восторгом и почтением…

«Я провел в Нижнем [Новгороде] три дня [1886 г.], и все свободное время мы проводили с А. П. в бесконечных разговорах о нашей семье техников вообще, о выпуске 1882 года в частности. И тут вновь предо мною воскресла старая особенность личности А. П. Из разговоров ясно стало, что вокруг него опять сгруппировался весь выпуск 1882 г., и все обращались к нему «в минуты жизни трудные» (Л. Бершадский).

«Когда в качестве студента приходилось проектировать у покойного Александра Павловича, мы, студенты, всегда поражались тем «глазом», которым он обладал. Стоило ему только посмотреть на чертеж, как он тотчас же нащупывал слабое место проекта и сейчас же давал директивы для его исправления. Нельзя при этом не отметить того всегдашнего благожелательного спокойствия, которым были обвеяны занятия со студентами нашего дорогого учителя» (Б. Угримов).

«Его можно было видеть на улицах Москвы в сопровождении человек восьми детей, своих и чужих. Четырехлетний сын моего брата находил удовольствие беседовать с ним. А. П. брал на руки мальчика, и начиналась беседа, иногда оживленная, шутливая, иногда серьезная, но всегда детская, всегда искренняя. А. П. умел превращаться не только в юношу, но и в ребенка» (В.П.З.).

«Постоянство и ровность в отношении ко всем у А П. Гавриленко были похожи на некую силу природы, с той разницей, что эта сила всегда была неизменно для всех благодетельна» (А. Мастрюков).

«У котла, при свете пламени топочного огня, в непосредственной близости котельной воды, в жарком воздухе котельной, прошли многие дни жизни Александра Павловича. И мы знаем, что и смерть постигла его, можно сказать, на этом же посту, что эти стихии, которые столько раз ласкали и убаюкивали его, как колыбельная песня, в конце концов, свели его в могилу».

Гавриленко был идеальным воплощением талантливого русского инженера, который умел видеть в конкретном техническом вопросе самую суть дела, а в конкретном человеке самую суть его души.

Начало русского кино. Кинорежиссер Василий Михайлович Гончаров (1861–1915)

Летом 1909 года дачники в Сокольниках наблюдали прелюбопытную картину. В жаркий солнечный день на берегу пруда зачем-то разожгли костер и вокруг него дремали два десятка взрослых людей в кольчугах и шлемах, с деревянными мечами и кинжалами. Чуть поодаль, за кустами залегла группа раза в два больше. Каждый из них вырядился во что-то несусветное, похожее на звериные шкуры. Со всех градом тек пот.

— Внимание, начинаем! — раздался зычный голос пожилого человека с закрученными усами и седой бородкой, в поношенном, но опрятном костюме.

«Казаки» у костра и «татары» за кустами, побросав окурки, насторожились. К деревянному ящику на треноге приник худой иностранец в берете и вдруг, как заправский шарманщик, стал крутить торчащую из ящика ручку. Дачники приготовились услышать музыку, но по округе разнесся лишь негромкий непрестанный треск.

Пожилой человек с закрученными усами закричал что есть мочи:

— Татары, выползайте из кустов!.. Передний татарин, держи крепче кинжал в зубах, а то он выпадет!.. Казаки у костра, вы пока ничего не замечаете, клюете носом!.. Татары, окружайте их!.. Внимание, схватка!.. Татары, больше жизни — коли спящих, души проснувшихся!.. Эй, старший татарин, быстрее умирай!.. Второй отряд, выползайте!.. Окружайте шатер!.. Зубов не видно — больше скальтесь!.. Петр Иванович, покажись из шатра!.. Хватай меч, руби направо и налево!.. Прокладывай себе путь к Иртышу!.. Татары, пленка кончается — быстрее падайте и умирайте!.. Петр Иванович, бросайся в воду, тони!.. Не забудь погрозить кулаком перед смертью!.. Живые татары, засыпайте его стрелами!

Снимали тринадцатую сцену кинокартины «Ермак» по сценариусу и под непосредственным руководством Василия Михайловича Гончарова, в прошлом служащего Владикавказской железной дороги, автора «Сборника железнодорожных тарифов». Баловался он и литературным трудом, напечатав несколько рассказов и одноактных пьес. Около пяти лет назад, расставшись со службой, Василий Михайлович попал на сеанс в электротеатр и с тех пор увлекся кинематографом, даже в течение нескольких недель изучал любимое дело на родине «живой фотографии» — во Франции. Вернувшись в Россию, по заказу французов делает кинокартину «Ухарь-купец». Для фирм А. Дранкова, А. Ханжонкова, «Бр. Петэ», «Гомон» пишет сценариусы и ставит картины «Стенька Разин», «Песнь про купца Калашникова», «Русская свадьба», «Ванька Ключник», «Генерал Топтыгин», «Жизнь Пушкина», «Преступление и наказание», «Пасхальная картина», «Петр Великий» и т. д. Одни из них пользовались громадным успехом у зрителей, другие прошли скромно, и все забылись через два-три года. Гончарову на смену пришли более искусные профессиональные люди, но он навсегда остался первым русским кинорежиссером, его картины стали отправной точкой российского кинематографа.

«Живая фотография» появилась в России в 1896 году, когда в Петербурге и Москве в перерывах между актами театральных оперетт показали короткие французские киноленты. Русский кинорынок оказался довольно прибыльным, и в 1903 году в Москве были открыты два постоянных электротеатра и вскоре одно за другим стали появляться представительства зарубежных фирм по производству и продаже фильмов. До 1907 года киноленты были исключительно иностранные — французские и итальянские мелодрамы и комедии. Русские газеты, и правые, и левые, все без исключения, набросились на молодое искусство (впрочем, искусством «живую фотографию» тогда никто не смел называть). Обвиняли кинематограф в разврате молодежи, обирании честных небогатых людей, пошлятине, недостойном соперничестве с театром…

«Кинематограф, демонстрируя картины из подвалов преступного мира, показывает часто такие ловкие приемы, до каких не додуматься заправскому преступнику. Эти картины могут служить целям усовершенствования для новичков, и всякие темные личности получают возможность изучать интернациональное преступное дело. Дикие злодеяния разжигают страсти у молодежи, приучают к жестокости, вдохновляют колеблющихся».

«Человек, имеющий силы протестовать, искать, требовать хотя бы просто здорового зрелища, не был бы в числе посетителей современного кинематографа. Он навсегда отряхнул бы его прах со своих ног. Только усталый, пассивный зритель может без возмущения выдержать современную кинематографическую картину».

«Непристойность, сцены раздевания, любовные приключения, совращения — вот притягательные средства кинематографа».