Антология фантастических рассказов - Пол Андерсон

Это была его жизнь. Для нее он был создан. Долгие годы учебы, напряженные занятия, труд, отказ от всего ради того, чтобы стать существом этих далеких солнц. Многое старалось помешать ему, но он победил. Картер, старик Картер наказывал его так, как не наказывал никого в Академии, — длинными часами работы, когда все отдыхали, постоянной практикой, направленной к совершенству, которого не смог достичь никто, кроме Лайтнера. Но он-то им показал. Он не отказывался ни от чего, он все впитывал как губка. Теперь его не остановить. Он готов к Глубокому Космосу.

Руки Лайтнера медленно поднимались, пока не вытянулись кверху. Так он и стоял — широко расставленные ноги, откинутая назад голова и руки, протянутые к звездам.

Воздух бился у него в горле. И этот звук вернул его к действительности. Он уронил руки, обернулся и побрел к дому, улыбаясь ему сдержанной сухой улыбкой. Приятно снова увидеть дом. Но что ему здесь делать? Он не принадлежит этому дому. Он снова взглянул вверх. Там его судьба. В Глубоком Космосе. Он громко рассмеялся и почувствовал, как к нему приходит спокойствие. С поющим сердцем космонавт возвратился к автолету. Он шел быстро, не глядя по сторонам.

Покончив с графиками, Харди откинулся на стуле. Но Картер уже знал о его решении, прежде чем Харди заговорил, и Харди понял, что Картер знает. Он перегнулся через стол и накрыл своей ладонью руки Картера.

— Уолтер, мне очень жаль. Мне в самом деле очень и очень жаль.

Картер не ответил.

Харди сказал:

— Ты же понимаешь. Человек должен верить в нечто большее, чем собственные стремления. У него должны быть корни.

Картер ничего не ответил.

— Этому мальчику ни к чему возвращаться, у него нет настоящей связи с Землей. В глубине сердца он не думает ни о нас, ни о своей планете. Ему ничего не нужно, кроме Глубокого Космоса, он ставит космос превыше всего.

Картер ничего не ответил.

Харди сжал руки Картера и потряс их.

— Уолтер, послушай, этот мальчик — фанатик. И мы не можем допустить таких людей в Глубокий Космос. Лайтнер не годится ни для тебя, ни для космонавтики, ни для Земли. Неужели ты этого не видишь?

Картер поднял голову, и Харди увидел его глаза. В них горела ярость, которой Харди никогда прежде не видел.

Картер хотел заговорить, но Харди перебил его:

— Не говори этого, Уолтер. Пойми, что когда Лайтнеру придется попасть в необычные обстоятельства, он может принять неразумное решение. Он может действовать и нормально, но есть шанс, что это окажется не так. Он настолько любит Космос, что неуравновешен; человек должен любить что-то больше, чем то, чему он посвящает жизнь. Иначе он становится фанатиком, и ему нельзя доверять. То же самое, что творится сейчас с тобой. Ты же любишь этого парня, но… как это говорится?

Ты не была бы мне так дорога,

Не будь мне честь дороже.

Это и есть ответ на все.

Картер опустил голову. Он сидел неподвижно, но потом руки его дрогнули, пальцы побелели от напряжения. Он нагнулся и подобрал половинки сломанной линейки. Подержал их на ладони, разглядывая, а затем поднял на Харди глаза. Ярость ушла из них. Он сказал:

— Все в порядке, Сесил. Спасибо тебе. Большое спасибо.

И он выкинул обломки линейки в мусорную корзину.

Нигде и никогда

ДЖЕЙМС ГАНН

ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛ

Мэт не верил своим глазам. Несколько секунд он стоял как вкопанный, глядя вслед подпрыгивающему на ходу колесу. Затем, опомнившись, помчался вслед.

— Стой, — орал он, — стой, черт тебя подери!

Словно забавляясь, колесо высоко подпрыгнуло и, опустившись на землю, покатилось еще быстрее, чем прежде. Мэт пробежал по пыльной, нагретой солнцем дороге почти сто ярдов, прежде чем ему удалось поравняться с колесом и толкнуть его ногой в бок. Вращаясь, оно упало на дорогу и замерло, словно опрокинутая на спину черепаха.

Тихо зазвенели маленькие серебряные колокольчики. Смех? Мэт быстро и зло огляделся. Единственным живым существом поблизости была девчонка, которая брела по дороге в нескольких сотнях ярдов от его осевшего набок автомобиля.

Мэт пожал плечами и вытер пот со лба рукавом рубашки. Поздний июньский полдень в южном Миссури был слишком жарким для физических упражнений.

Он поднял колесо и покатил его сквозь волны горячего зноя и медленно оседавшее облако красной пыли назад, к зеленому «форду». Мэт мог бы поклясться, что остановился для смены колеса на редком среди этих холмов ровном участке. Но тем не менее колесо, как только он отвинтил гайки, пустилось вниз, словно машина стояла на крутом склоне горы.

Как будто несчастье с колесом не могло произойти десятью милями раньше, на автостраде, где к его услугам были многочисленные станции обслуживания! Впрочем, выходка колеса была лишь последней в длинном ряду неудач и неприятностей, печальными свидетельствами которых остались многочисленные ссадины и царапины. Мэт вздохнул. В конце концов он хотел одиночества. Предложение Гэя закончить диссертацию в его охотничьей хижине показалось Мэту в свое, время божьим даром, но сейчас он уже не был в этом уверен. Судя по недавнему происшествию, большая часть его времени будет посвящена борьбе за существование.

Мэт подкатил колесо к машине, осторожно положил его набок и вытащил из багажника запасное. Не спуская глаз с колеса, Мэт подтянул его к левой задней оси, стал на колени, поднял колесо, приладил, наживил гайки, сделал шаг назад и вздохнул с облегчением… Тихо звякнул металл.

Мэт торопливо посмотрел вниз и успел заметить, как последняя гайка закатилась под машину.

В вещах и машинах есть нечто делающее их принципиально чуждыми человеческой натуре. На время они могут маскироваться под верных слуг человека, но в конце концов неизбежно обращаются против своих хозяев. В подходящий психологический момент вещи восстают.

А может быть, секрет заключается в разнице между людьми. Есть люди, у которых все получается не так: их бутерброды падают намазанной стороной вниз; доска, в которую забивают гвоздь, расщепляется; мячи для гольфа попадают в лужу. Другие же пользуются какой-то необъяснимой симпатией со стороны вещей.

Удача? Умение? Координация движений? Опыт? Мэт вспомнил свою чуть не кончившуюся трагически попытку изучить химию; он едва одолел качественный анализ. Потом ему вспомнилась злополучная, стоившая совершенно невероятного труда шестеренка, и рейсфедер, который никак не хотел проводить тонкую линию, сколько ни зачищай его конец…

Все это убедило Мэта, что его руки слишком неуклюжи для инженера. Он перенес свои устремления в область, где орудия труда были более податливы. Когда-нибудь он напишет об этом неплохую статью для журнала…