Зарождение добровольческой армии - Сергей Волков

Кто эти мертвые герои — никто толком не знал. Не было при них документов. Потом только узнались имена и фамилии.

Я стояла около атамана Каледина, познакомившего меня со своей женой. В стороне, среди толпы, стоял генерал Алексеев. Кто не знал в лицо генерала, невольно обращал на него внимание, так усердно молился старик, опустившись на колени.

Панихиду служил новочеркасский митрополит и много духовенства. Митрополит сказал проповедь:

— Да будут прокляты те, чьи руки обагрены кровью этих невинных детей… — И, обращаясь к покойным: — Нам и нашему Тихому Дону вы отдали все, отдали жизнь свою. Но вы не умерли, вы будете жить среди нас и в сердцах наших. Молчите, не отвечайте нам! То, что вы здесь, указывает нам — что нужно делать. Нужно делать то, что делали вы, защищая церковь и родину. Объявлена война всему христианству. Вот первые мученики. Дети, — и митрополит, а за ним все в соборе опустились на колени, — простите нас и примите последний поклон от нас, вы, отдавшие жизнь свою за Христа. Христос с вами!..

В храме послышались рыдания. Перед выносом тел генерал Алексеев первый подошел и простился с убитыми, за ним остальные генералы.

Когда мы выходили на паперть, я заметила Родзянко, бывшего председателя Государственной Думы. Стали выносить гроб за гробом, ставили на катафалки. Оркестры играли «Коль славен». За последним гробом вышел генерал Алексеев. Процессия тронулась к кладбищу. Меня сопровождали многие офицеры из привезенных мною. Генерал Алексеев, заметив меня, просил заглянуть потом на Барочную. Окружающие не советовали идти на кладбище, до которого было не близко. На углу одной из улиц, где помещается Московская гостиница, разыгралась тяжелая сцена. В толпе стоял какой‑то отставной генерал. Сняв фуражку, дрожащей рукой он крестил каждый гроб. Плача навзрыд, он говорил: «Детки, детки мои, за что вас убивают!»

Генерала под руки увели из толпы. Подобные сцены повторялись несколько раз. На кладбище я не пошла. Надо было еще в штаб на Барочную, а затем — готовиться в новый путь. Мы уезжали вечером.

В комнате Георгиевского полка собралось много офицеров, умолявших все рассказать о нужде их генералу Алексееву, не знавшему многих мелочей. В 5 часов пришел за мною генерал Эрдели, мы прошли в его кабинет, где уже ждал Алексеев.

— Мне передавал генерал Эрдели, — начал Алексеев, — что вы обеспечили семьи многих офицеров и привезли расписки. Как важно, что вы это сделали! Ведь я, к сожалению, сделать ничего не могу — нет средств. Благодарю вас. Вы оказали неоценимую услугу армии… Расскажите мне, о чем говорили с атаманом?

Пока я рассказывала, Алексеев делал пометки.

— Да, все это я знаю, — сказал он, — но что я могу! Атаман тоже бессилен. Всецело зависит от войскового Круга, в котором много большевиков. Если бы здесь был только Каледин, все было бы иначе…

Я почувствовала глубокое страдание генерала Алексеева за гонимое офицерство. Пришел капитан Алексеев из контрразведки. Генерал отдал ему какие‑то приказания. Затем, обратившись ко мне, сказал:

— Прошу вас сегодня же узнать, когда ждут карательную экспедицию с матросами и где думают вести с ними переговоры. Обо всем передайте, пожалуйста, генералу Эрдели.

Простившись с нами, он удалился. За мной пришел полковник Дорофеев и передал, что хочет со мной познакомиться полковник Новосильцов [220] (председатель Союза офицеров армии и флота при Ставке). Полковник Новосильцов, в свою очередь, начал благодарить за помощь офицерам и предложил посредничество его союза на выдачу этих пособий. Впрочем, он оставался всего одну минуту, так как спешил на свою лекцию — «Корнилов — Керенский». Я тоже торопилась. Предстояло увидеть Богаевского, дабы исполнить поручение генерала Алексеева. Богаевский принял меня в атаманском дворце. Зная, какой он порядочный человек, я решила говорить с ним совсем открыто, не подбирая фраз.

— Прошу вас — не правда ли? — оставить наш разговор между нами. Я зашла узнать, когда вы ждете эту пресловутую карательную экспедицию с матросами?

Богаевский пристально посмотрел на меня:

— Одна уже стоит в Лисках, а другая должна прибыть со стороны Ростова. Точно сказать вам, когда они прибудут и вообще прибудут ли, я не берусь, ведь они могут и пассажирским через Новочеркасск. Вы хотите приготовить им достойную встречу? Смотрите, как бы по ошибке не взорвать пассажирского поезда. Во всяком случае, нужно ждать их из Лисок, где — я точно знаю — орудует сейчас несколько сот матросов. Таковы сегодняшние сведения из Черткова. До свидания! Желаю от всей души добровольцам успеха.

После Богаевского я поехала на Барочную сообщить о моем разговоре генералу Эрдели, который сказал, что вряд ли я могу уехать сегодня: предстоит серьезная разведка и желательно мое участие. Генерал сообщил, что надо пробраться как можно ближе к Ростову… по важному делу.

— По нашим сведениям, в Нахичевани находится четыре раненых добровольца, захваченных местными большевиками. Необходимо отбить. Поезд пойдет за этими ранеными, вы — в качестве сестры.

Я согласилась ехать.

* * *

В час ночи явились есаул и сотник. С ними и с полковником Матвеевым я и отправилась на вокзал, где ждал уже поезд. На вокзале встретил капитан Алексеев, в вагоне были казаки и офицеры (фамилий их не запомнила).

Нахичевань являлась центром большевиков. По точным сведениям, заседал там совет, в котором председательствовал студент Цуркин. Насколько вспоминаю сейчас, кроме того, чтобы отбить раненых, на нас возложена была задача взорвать поезд с карательной экспедицией, стоявший около Нахичевани.

Наш поезд остановился на третьем пути, недалеко от станции. Офицеры и казаки в штатском вышли на разведку. Кругом шныряло множество вооруженных весьма подозрительных личностей. Официально — местная охрана, неофициально — большевики. К нашему поезду стали со всех сторон подходить паровозы, на что сначала никто не обратил внимания. Но не прошло часу, как раздались тревожные гудки всех окружавших нас паровозов, и они забили густым паром, так что от нас ничего нельзя было видеть. Все мы толпились в дверях вагонов. Что происходило на станции! Бегали вооруженные люди, иные суетились в одном белье. Скверно оборачивалось наше дело… Не знаю, чем бы обернулось, если бы не удивительная храбрость нашего сотника.

Рабочие лезли на наш паровоз с красной тряпкой. Сотник стал на ступеньках вагона и закричал, что если они не успокоятся, вся Нахичевань взлетит на воздух, — поезд, де, полон динамита! Он держал в руках две жестяные коробки с консервами и вопил:

— Сейчас бомбы брошу!

Со станции раздались возгласы: «Разойдись, товарищи!» Перед вооруженной толпою встал в позу матрос и произнес речь: