Серебряное время (сборник) - Владимир Савченко

Беркутов поспешил поправиться. Он сказал, что не совсем точно выразился. Конечно, тот факт, что Бергсон перестал звонить, настораживает. И конечно, наблюдение за ним усилено…

Диомидов встал из-за стола и заходил по кабинету. Беркутов продолжал говорить, но полковник его уже не слушал. В голову полковнику снова пришла та странная мысль, которая мучила его еще несколько дней назад, когда Диомидов убедился, что Бергсон таки имеет отношение к беклемишевскому делу. Бергсон, кроме того, назвал писателю Ридашеву фамилию Хенгенау. Рассказ Курта Мейера о похождениях профессора в сельве обретал достоверность. События на Амазонке каким-то образом связывались с делом Беклемишева. И точкой соприкосновения был Бергсон. Но вот каким образом они связывались? Почему Бергсон ринулся вдруг к писателю Ридашеву? Ошибка это или не ошибка? Диомидов склонялся к мысли об ошибке. Генерал советовал не торопиться. Но как тут медлить? «Бергсон выглядит растерянным», – говорит Беркутов. Растеряешься, когда так влипнешь. Чтобы подойти на улице не к тому человеку, надо быть уверенным, что идешь именно к тому. И еще этот глупый вещественный пароль – черная картонка. Несовременно. Очень несовременно… А может, в этом смысл? Но тогда что же выходит? А то, что Бергсон не знает в лицо человека, к которому послан. Да, не знает. Следовательно, он вообще плохо осведомлен о деле, в которое ввязался. Видимо, характер задания такой, что… Или у него два задания. Два… Два… Из двух источников – в один адрес. Черт знает что! Вот дикое предположение. Такого не может быть, если только…

«Если только» и была та странная мысль, которая возникла у Диомидова и которую он, отпустив Беркутова, тут же выложил генералу.

– Решительно, – заметил генерал, выслушав полковника. – Весьма, я бы сказал. – И генерал открыл портсигар. – А вы не подумали, что этим шагом можно пустить все дело под откос? – спросил он.

– Подумал, – улыбнулся Диомидов. – Поэтому и пришел к вам.

– А кому хотите поручить? – поинтересовался генерал, ломая сигарету.

– Сам, – сказал Диомидов.

– Сам, значит, – протянул генерал. – А почему сам?

– Ромашов занят. Беркутов для этой цели не подходит. Недостаточно сообразителен. Можно бы поручить Феоктистову. Но ему придется терять время, входить в курс.

– А если я не разрешу проводить этот… эксперимент?

– Будем искать другие пути, – лаконично ответил Диомидов.

– Ловко вы меня, – заметил генерал. – Как Фауст Mapгариту. Вас бы в рай. На должность змея-искусителя. А?

– Не гожусь, – засмеялся Диомидов. – Правда, какая-то Ева уже три раза звонила. Интересуется моей персоной и ни с кем не хочет разговаривать. А меня, как на грех, на месте в это время не бывает. После второго звонка заело любопытство, и я попросил в случае третьего уточнить ее телефон.

– Ну и?..

– С таксофона на Центральном телеграфе.

– Вы думаете, тут есть связь с делом?

Диомидов пожал плечами.

Генерал выковырнул спичкой окурок из мундштука и вернул разговор в прежнее русло.

– Меня заинтриговало ваше предложение. Но… Эх, если бы мы были уверены…

– Трудно предугадать все. Ведь мы знаем очень мало.

– Вот именно, – вздохнул генерал. – И неизвестно, будем ли знать больше.

– В случае удачи будем, – уверенно произнес Диомидов.

Генерал ничего не сказал. Но его молчание можно было истолковать как согласие. И полковник стал готовиться к задуманной операции. Суть ее заключалась в том, что Диомидов из пассивного наблюдателя превращался в активного участника игры.

***

Бухвостов лежал в чистенькой уютной палате. Каждый день его навещали ученые и врачи. Были среди них старые и молодые, бородатые и усатые, бледные и краснощекие, в очках, пенсне и без оных. Ему кололи пальцы, отсасывали капельки крови в тонкие стеклянные трубочки, надували на руках какие-то резиновые подушки и заглядывали при этом на циферблат большого градусника. Однажды опутали голову проводами и смотрели, как светилось зеленым окошечко черного ящика. В окошечке прыгали змейки. Бухвостов наблюдал игру змеек и поджимал губы, прислушиваясь к разговорам, которые вели в это время окружавшие его люди. Говорили они на непонятном языке. Старика это раздражало. Кроме того, ему надоело лежать в больнице. Чувствовал он себя здоровым. Спал нормально, никаких снов больше не видел. Краска по руке больше не ползла, остановилась у локтя и даже чуточку побледнела. А дома его ждали неубранная картошка и корова, оставленная на попечении соседки. Бухвостов требовал выписки.

– Дом без призора, – ворчал он, когда кто-нибудь из врачей обращался к нему с вопросом о самочувствии. – Корова там. За ней глаз нужен.

Но мольбы и требования старика оставались без ответа. Ему снова кололи пальцы и снова опутывали голову проводами. Молоденькая сестра почти неотлучно сидела около его койки и следила за стариком внимательными жалостливыми глазами.

– Анюта, – бормотал Бухвостов, когда они оставались вдвоем, – шо они, окаянные, со мной делают? Продукт ведь гибнет, скотина пропадает.

– Нельзя, Петр Иванович, – ласково говорила Анюта. – Вы уж потерпите. Вы сейчас представляете интерес для науки.

– Дура, – сердился старик и отворачивался к стене.

Анюта вздыхала, оправляла одеяло и раскрывала книжку. К характеру Бухвостова она притерпелась и относилась к высказываниям в свой адрес равнодушно. Интересы науки, по мнению Анюты, стояли выше ругани вздорного старика.

Так было и сегодня. Отпустив нелестное замечание по поводу Анютиных умственных способностей, Бухвостов повернулся на бок и замолчал. В палате воцарилась тишина, прерываемая лишь шелестом страниц да сопением старика. Анюта знала, что примерно через полчаса Бухвостов усядется на кровати и начнет шептать молитву и креститься. Молился он ежедневно: утром, после обеда и вечером. Слова были обычные. Старик просил Бога посодействовать ему с выпиской, жаловался на то, что дома пропадает огород, умолял Бога позаботиться о том, чтобы всем врагам рода человеческого было воздано по заслугам, а ему, Бухвостову, вышло бы снисхождение.

– И что это вы, Петр Иванович, все прощения просите? – любопытствовала Анюта.

Старик не удостаивал ее ответом. Ложился на спину и просветленным взглядом изучал потолок. Анюта фыркала и утыкалась в книжку.

Но сегодня на Бухвостова что-то накатило. Может быть, виной этому была осточертевшая палатная тишина, может, еще что-нибудь, только Бухвостов, к изумлению Анюты, вдруг ответил на ее вопрос.

– Ты, Нюрка, дура, – сказал он, поправляя выбившийся из-под больничной пижамы нательный крестик.