Сильные - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Острые плечи Чамчай поникли. Длиннющие руки обвисли плетями, когти царапнули по полу. С визгом из Уотовой сестры будто вышел весь воздух, а на новый вдох сил не осталось. Я побагровел от стыда. Вроде, все правильно сказал, стыдиться нечего, а на сердце камень. Она, понимаешь, ради меня старалась, спасала, невестой назвалась, а я уперся, скотина неблагодарная, и не спасаюсь. Совсем как Зайчик на цепи – звон, лязг, а толку чуть.
Беда одна не ходит. Мой злополучный живот громко напомнил о себе, и я чуть слюной не захлебнулся.
– Слушай, Чамчай, у вас еда в доме найдется?
– Голодный, что ли?
– Как волк! Как целая стая!
Чамчай шмыгнула носом-пешней. Отвернулась:
– Найдется. Айда на кухню…
Она пошла впереди, помахивая дымным хвостом: указывала дорогу. Я двинулся следом. Хотя дорогу я и так знал: дома-то типовые.
Песня вторая
Кру́тится вихрем ее подол,
Хвост ее клубится, как дым,
Как угли, сверкают во лбу у ней
Красные выпученные глаза
В ресницах, шильев железных острей…
Хоть бедовая грязнуха она,
Хоть страшная потаскуха она,
Но, спору нет – хороша!
«Нюргун Боотур Стремительный»
1. Есть надо молча
– Еще копченый муксун[108] есть, – острый коготь Чамчай указал на обшарпанную, криво висевшую дверь, что вела в кладовку. – Возьми, обжора.
Я что? Я пошел и взял. Вернулся за стол и продолжил есть. Прислонившись к дверному косяку, Чамчай смотрела, как я ем. Ну, не знаю. Юрюн жующий да Юрюн глотающий – то еще зрелище! Правда, мама тоже любила смотреть, как ее мальчик кушает. Чамчай очень старалась хранить неподвижность, но для нее это было пыткой. Интересно, она и во сне крутится-вертится? Хозяйничала Уотова сестра отменно: на кухне прибралась – я и не заметил, когда. Стол накрыла так быстро, что я ее чуть не пришиб. Юрюн-слабак понимал: хозяйка хлопочет, добра гостю хочет. А Юрюн-боотур ничего понимать не желал. Тварь! Когти! Мелькает? Угрожает. Плохая, кэр-буу! Как дам!..
Вот и дал без лишних разговоров.
Только скорость Чамчай и спасла. Увернулась, вылетела из кухни. Дождалась снаружи, пока я усохну. Высказала мне, что думает о боотурах, ушибленных на всю их расширенную голову. Айыы, адьяраи – все мы одним бревном деланы! Я кивал и размышлял о том, что жизнь рядом с Уотом кого хочешь превратит в визжащую молнию. Уот вам не Юрюн, от него увернуться – много прыти надо.
Я бы, например, не увернулся.
Покончив с боотурами, Чамчай принялась командовать. Вон миски стоят. Мясо там возьми. Лепешки – тут. На верхней полке. Черствые? Кто вопил, что кишки отходную поют? Размочишь, не облезешь! Чем размочить? Вода в берестяном ведре, у окна. Чистая вода, ключевая. Сама набирала. Молоко? Нет молока. Сливок тоже нет. Кого здесь доить, пленников? Кумыс? Обойдешься! Воду пей, здоровее будешь…
Стол пятнали застарелые потеки жира и крови. Хорошо, если только звериной. Миски в пыли: похоже, из них ели редко. Мясо полусырое, с явственным душком. Но разве это могло остановить голодного, голодного, очень голодного боотура? Хвала небесам, вода оказалась и вправду свежей. Заливая еду водичкой, я схарчил все, что дали, и глазом не моргнул. Видя мои страдания – хочу еще, а попросить боюсь! – Чамчай сжалилась, указала на кладовку с рыбой.
– Мы с твоей сестрой подруги.
Я едва не подавился:
– С Умсур?!
– А что тебя смущает? Ровесницы, учились вместе…
– Учились?
– Учились. Не всем же быть идиотами?
– Когда? Где? Чему?
– Давно. В прошлой жизни. Сейчас видимся редко.
Ну да, обе ведь – удаганки. Небось, колдовству и учились. Нет, все равно верится с трудом. Красавица Умсур и это страшилище?! С другой стороны, я с Уотом кумыс пил? Пил. За конями вместе ездили? Ездили. Чем мы лучше наших сестер?
– Одно дело делаем. Ось… – Чамчай запнулась, подбирая нужное слово. – Ось миров бережем. Умсур – сверху, я – снизу.
Вот откуда она про Нюргуна узнала! Плен, столб, Алып-Чарай…
– Так почему ты не у столба? Почему не бережешь?
– Не моя смена, – огрызнулась Чамчай.
Про смену я не понял, а переспросить не рискнул.
– Хочешь знать, какого рожна я с тобой связалась? Не ври, вижу, что хочешь. Ради Умсур, понял! Не хочу, чтобы у подруги брат погиб. Эсеха не спасла, так хоть тебя, дуралея…
Плачет? Адьярайша – плачет? Женщина! Женщина плачет. Брат у нее погиб. А я – балбес. Полено бесчувственное. Тесать меня, строгать, стружку снимать.
– Мне жаль. Ну, насчет Эсеха…
– Молчи лучше! Жаль ему…
– Нет, правда, жаль.
Вру? Не вру? Не знаю, как Эсеха, а Чамчай мне точно жаль.
– Моя вина, – удаганка отвернулась. – Не удержала…
Так вот о чем пел дедушка Сэркен!
– …порожденный в воинственный век,
Боотур подземной страны
Сквозь прожженный бубен сестры своей
Пролетел
И рухнул в водоворот,
В кипящую глубину…
– Ты прожгла свой бубен?
– Он лопнул. Ритм сбился, и Эсех… Откуда ты знаешь?!
– Дедушка Сэркен напел. Я тогда не знал, про кого он поет. Но если у тебя лопнул бубен, значит, ты не виноватая! Это все бубен…
И, желая отвлечь Чамчай от дурных мыслей, я не нашел ничего лучшего, как спросить:
– А где дедушка Сэркен?
– Уехал.
– Почему?
– Шумно, говорит, у вас стало. Творческий человек любит тишину. Вдохновение удрало, поехал искать. Я ему: оставайтесь! Вон вы какой бледный! Трясетесь, кашляете, пот со лба – ручьями. Куда вам в дорогу? Нет, уехал. Упрямый, хуже тебя! Просил, кстати, передать: он доволен. Получилось у него.
– Чем доволен?
– Мне не доложился! – озлилась Чамчай. – Доволен, и баста.
Что у дедушки получилось? Воспевание моей гибели? Так я вроде бы не погиб… А может, я потому и не погиб?! Потому что у дедушки получилось? Спел дедушка про двухголового орла – орел и появился. Отвлек Уота, дал мне передышку… Дедушка, выходит, ты все-таки вмешался? Облик обликом, а меня ты спас? Нарушил собственный закон? Тебе плохо из-за меня? Может, ты и про Чамчай пел, как она Уота остановила, только я уже не слышал. И кого мне теперь благодарить? Дедушку? Баранчая? Чамчай? Всем я обязан, перед всеми в долгу…
– …Уот его остаться звал. Свадьбы, мол, гульба…
– Накаркал, старый пень!
Само вырвалось. Ну да, вот такая моя признательность.
– Ты о чем?
– Напророчил мне дедушка. Мол, женюсь скоро.
– О! Провидец!
– Я решил – на Жаворонке женюсь. Обрадовался…
Чамчай хмыкнула:
– Уруй-уруй! Раз ты удирать отказываешься, значит, верно
