Черный камень. Сага темных земель - Роберт Говард

Гимиль-ишби опустил руку на сверкающую горку и снова засмеялся. Где-то в ночи, вторя ему, заухала сова. Отшельник поднял руку — под нею оказалась лишь кучка желтой пыли. Внезапно сверху, с лестницы, потянуло сквозняком, пыль взмыла и закружилась над столом — мгновение в воздухе стоял столб искрящихся блесток. Пиррас выругался; золотая пыль осела на его доспехах, сверкала в каждом звене кольчуги.

— Пыль, какую носит ветер, — вполголоса повторил старец. — Присядь, Пиррас из Ниппура, и давай побеседуем.

Пиррас окинул взглядом помещение. Вдоль стен лежали целые груды глиняных табличек, поверх них — навалом — свитки папируса. Он уселся на каменную скамью напротив жреца-отступника, сдвинув перевязь с мечом так, чтобы эфес был под рукой.

— Далеко же ты ушел от колыбели своей расы, — заговорил Гимиль-ишби. — Ты первый и единственный из златовласых северян, ступивший в долы Ниппура.

— Я побывал во многих странах, — сказал аргайв, — но пусть стервятники выклюют мне глаза и растащат кости, если я видел хоть одну такую безумную страну, как эта, страдающая от переизбытка богов и демонов.

Его взгляд опустился и замер, очарованный руками Гимиля-ишби, — то были изящные, длинные, тонкие, белые и вместе с тем сильные руки юноши. Что-то грозное было в несоответствии этих рук и глаз всему остальному.

— У каждого города свои боги и свои жрецы, — сказал Гимиль-ишби, — которым могут верить лишь очень глупые люди. Жрецы самовольно возвысили мелких духов до ранга вершителей человеческих судеб, тогда как на самом деле за «изначальным» триединством Эйи, Ану и Энлиля скрываются куда более древние и могучие боги, забытые и не почитаемые людским племенем. Так уж устроен человек — всегда отрицает то, чего не может увидеть или потрогать. Жрецы Эреду, поклоняющиеся Эйе и свету… разве не столь же слепы они, как священники в Ниппуре, что служат Энлилю, которого ошибочно считают богом Тьмы и первоосновой всего сущего. А он — лишь идол, божок маленькой и жалкой тьмы, которую придумали для себя люди, но не той Настоящей Тьмы, что больше любых понятий и представлений, превыше всех божеств. Я мельком узрел истину, будучи жрецом Энлиля, и эти болваны изгнали меня. Ха! Вот бы удивились они, узнав, сколько их прихожан приползает ко мне под покровом ночи, как ты сейчас…

— Старик, я не ползаю ни перед кем! — вмиг ощетинился аргайв. — Я приехал купить твои услуги. Назови свою цену или будь проклят!

— Ну-ну, не надо гневаться, — ухмыльнулся жрец. — Расскажи лучше, что тебя ко мне привело.

— Если ты и впрямь такой мудрец и прозорливец, то сам должен все знать, — проворчал Пиррас, слегка успокоившись. Взор его затуманился, когда память отправилась назад по собственным следам. — Какой-то колдун или служитель могущественного бога наложил на меня проклятие, — заговорил он. — Все началось сразу по моем триумфальном возвращении из Урука… Конь мой то и дело начинал бесноваться и шарахаться от чего-то не видимого никому, кроме его самого. Потом пошли сны, ночь от ночи все страшнее, пока не превратились в сущие кошмары. Во тьме моих покоев тихо хлопали крылья и крадучись ступали ноги. Вчера на пиру меня пыталась заколоть женщина, в мгновение ока превратившаяся в безумную фурию; по дороге домой кинулась под ноги гадюка, и откуда только взялась… Ночью в мою спальню проникла Лилиту — если верить наложнице — и дразнила ужасным смехом…

— Лилиту? — В глазах чернокнижника мелькнули искорки понимания, на лице, более всего смахивающем на обтянутый сухой кожей череп мумии, заиграла жуткая ухмылка. — Да, воин, тебя поистине решили спровадить в Дом Эрейбу. Против нее и ее дружка Ардата Лили меч твой бессилен, все навыки бойца ничего не значат. В сумраке полуночи ее зубы отыщут твое горло, смех сожжет твои уши, а горячие поцелуи иссушат тело, будешь как мертвый лист, гонимый знойным ветром пустыни. Твоим уделом станут безумие и тление, и очень скоро ты очутишься в Доме Эрейбу, из которого нет возврата.

Пиррас невольно вздрогнул, внемля последней фразе, и чуть слышно выругался.

— Что я могу тебе предложить, кроме золота? — прохрипел он.

— Как ни странно, меня интересует многое. — Черные глаза сверкали, уродливая щель рта кривилась от необъяснимого веселья. — Я готов назвать свою цену, но сначала мы поговорим о том, как тебе помочь.

Пиррас выразил свое согласие нетерпеливым жестом.

— По-твоему, кто мудрее всех на свете? — спросил вдруг отшельник.

— Египетские жрецы, чьими каракулями испещрены вон те пергамента и папирусы, — ответствовал варвар.

Гимиль-ишби отрицательно покачал головой; на стене заплясала его тень — силуэт огромного стервятника, терзающего полумертвую жертву.

— Никто из них не был таким мудрым и могучим, как служители Тиамат. Глупцы верят, что она погибла давным-давно от меча Эйи, но Тиамат бессмертна и по сей день властвует над тенями, осеняя их своими черными крылами.

— Ничего об этом не слышал, — невнятно пробормотал Пиррас.

— Люди в городах не ведают о том, о чем не желают ведать. Довольно и того, что я об этом знаю, что знают заброшенные пустоши и старые развалины, камышовые топи, древние курганы и темные пещеры. Там нередко встретишь крылатых обитателей Дома Эрейбу.

— Я полагал, что из этого Дома никому нет выхода, — промолвил аргайв.

— И верно, и неверно: никто из людей не возвращается оттуда, слуги же Тиамат входят и выходят по собственному желанию.

В наступившей тишине Пиррас размышлял, представляя себе эту обитель мертвых, какой ее описывали шумерцы: огромнейшая пещера, пыльная, темная и тихая; по ней скитаются лишенные человеческого облика души умерших, не зная радости и любви, из всех людских качеств сохранив лишь ненависть ко всему живому, оставшемуся за чертой, которую дважды не перешагнуть.

— Я помогу тебе, — прошептал жрец.

Пиррас вскинул увенчанную шлемом голову и впился в него взглядом. В глазах Гимиля-ишби не осталось ничего человеческого, то были лишь отражения языков пламени в бездонных омутах чернильной мглы. Губы, сложившиеся в хищный хоботок, со свистом втягивали воздух, как будто он упивался всеми горестями и бедами человечества. Внезапно Пиррас испытал прилив ненависти к чернокнижнику, подобно тому, как страшится и ненавидит человек змею, притаившуюся во тьме и готовую к броску.

— Назови свою цену и помоги мне, — с трудом вымолвил он.

Гимиль-ишби сжал руку в кулак, а когда раскрыл ее, на ладони лежал золотой бочажок с крышкой, на которой вместо ручки красовался драгоценный камень. Старик снял крышку, и Пиррас увидел, что крохотный бочонок полон серой пыли. И содрогнулся, сам не ведая отчего.