Ступени профессии - Борис Покровский

Вряд ли следует лишать натуру нашей любимицы Кармен загадочности и противоречивости и сетовать на то, что она, ну никак не подчиняется нашему ограниченному стремлению к «ясности» и «упорядоченности». Ведь это и влечет нас к ней. Опера, как по сказочному заклинанию или волшебству, привлекает к себе драматических режиссеров и кинорежиссеров. Все кажется легким, очевидным и заманчивым.

Мы, оперные режиссеры, с готовностью ждем открытий «золотых жил» оперного театра, слухи о которых привлекают в это «эльдорадо» коллег из соседних видов искусства. Увы! В искусстве богатство легко в руки не дается. Надо трудиться над познанием природы оперы. Признать ее музыкальную драматургию за единственный источник режиссерского вдохновения и воображения.

Питер Брук, видимо, не пытался превратить себя в оперного режиссера. Он поставил свою собственную версию об истории любви Кармен к Хозе и Эскамильо. Историю печальную, во многих частностях непохожую на то, что происходит в опере Бизе или новелле Мериме.

Вот для примера финал спектакля. Кармен, как и полагается «по Бизе», отказывается от любви Хозе. При этом используется фрагмент заключительной сцены Кармен и Хозе из четвертого акта. Но проносят тело убитого на арене Эскамильо. Тем самым судьба решает за Кармен — она должна принадлежать Хозе. И вот она покорно тащится за ним, как полагается верной и надоевшей жене. Усталые присели, молчат. Только Кармен пересыпает песок, ища в нем предрешение судьбы. Так делала она и в начале спектакля, так делала она и в сцене гадания (карт в спектакле нет). Вдруг сидящий рядом Хозе вынимает нож и убивает Кармен ударом в спину. Вся эта сцена идет под мерное выбивание литаврами ритма хабанеры. Свет гаснет. Спектакль окончен.

Постановка очень впечатляет. Она предельно сдержанна и лаконична. Выброшено все, что не касается покорной жертвы Кармен. Это Кармен Брука. У Бизе Кармен прежде всего непокорна, непокорна даже судьбе, могущество которой признает, но подчиняться которой не желает.

В спектакле действуют всего шесть актеров. Из них — четверо поют: это исполнители ролей Кармен, Хозе, Микаэлы и Эскамильо. Остальные двое говорят и действуют, играя разные подсобные роли: Цуниги, Моралеса, Гарсиа, Лилас Пастья и т. д.

Музыка звучит все время, однако последовательность музыкальных кусков зависит от событий и эмоциональной концепции новой пьесы. Музыка разобрана по частям, музыкальная драматургия Бизе уничтожена. На сцене сидит загадочное существо в лохмотьях и пересыпает песок, а виолончель играет соло — тему гадания Кармен из третьего акта. Так начинается спектакль.

На свидание к Кармен, соря деньгами, приходит молодой офицер по имени Цунига. «Хозяин» Кармен Гарсия или Лилас Пастья, во всяком случае очень шустрый и рыжий тип, устраивает ему свидание с вялой и безразличной Кармен. Потом приходит Хозе, и Кармен оживляется, даже пробует чуть-чуть пританцовывать. Куда скромнее и еще более неумело, чем это делает самая тяжелая примадонна провинциального оперного театра.

Когда Хозе хочет уйти, Кармен озадачена, удивлена и расстроена. Но привычной в этой ситуации активности не проявляет. Хозе на ее глазах душит появившегося. Цунигу. Вскоре он за кулисами убивает и рыжего «хозяина» Кармен, который собирался помешать его любви с нею. Героиня безразлична. Когда она поет «сцену гадания», то поет скорее о скорбной жизни, о фатальном подчинении судьбе, чем сталкивается с неумолимостью страшного рока.

Иное отношение при одной и той же музыке рождает новый образ. Лучше? Нет. Но не это меня сейчас интересует. Ко всей новой логике событий, взаимоотношений и чувств подобрана музыка из партитуры «Кармен». Музыка часто меняет свой характер, что зависит и от измененной (на 15 человек) инструментовки, новой гармонической окраски материала. И главное — вот что для меня было важно еще раз проверить! — от необычных сопоставлений известной музыки со сценическим действием новой пьесы.

А каковы были актеры? Превосходны! Прежде всего они пели действие, а не показывали голоса. Интимное звучание открывало душу персонажа перед всеми, кто смотря слушал и слушая смотрел спектакль. Скромность и известная камерность обстановки собирала мысли и эмоции зрительного зала. Декораций не было совсем, не было и световых эффектов. Костюмы невзрачные, небрежные, нарочито бедные. Дно человеческой жизни. (В самом деле, в этих костюмах можно было бы играть «На дне» Горького.)

Камерность спектакля, его душевное, доверительное исполнение выявляли чудесные нюансы музыки Бизе, хотя уничтожением драматургической конструкции произведения была разрушена его опера.

Вот наглядный урок. Это музыкальная драматургия, то есть опера, а вот это — только музыка, строительный материал для драматурга. Драматургия оперы уничтожена и из ее материала построено новое здание. Может быть, хорошее здание, но другое. Режиссер стал драматургом, он взял звуки и слова из произведений о Кармен и создал свою историю о ней. Да и сам образ ее сильно трансформировал. Сделал умно, интересно, талантливо, поэтому и возможно принять его спектакль.

Но сколько я знаю попыток малоспособных людей обновлять оперу, переделывать ее! Попыток «помочь» автору вмешательством в его владения! Я с презрением смотрю на буквоедов, которые непрошенно встали на страже каждой буквы, не только партитуры, но и когда-то кому-то (кто это слышал?) сказанных композитором фраз. Они, эти буквоеды, приносят опере вред, отгораживая ее по невежеству от театра. Непреложным законом я считаю познание духа драматургии и в пределах ее внутренних законов признаю свободное «музицирование действием».

Работа Брука — это создание концепции заново с применением материалов Бизе и Мериме. Не было бы последних, не было бы и Кармен Брука. Но нельзя считать этот спектакль постановкой оперы Бизе. Брук так и не считает. Он назвал спектакль по своему — «Трагедия Кармен», с указанием авторов материала и адаптации на равных правах.

Сочинять спектакль из хорошо проверенного первоклассного материала — это одно, а ставить оперу — это совсем-совсем другое дело. Прекрасный урок я извлек для себя в этот вечер!

«Где похоронен Шаляпин?» — спросили артисты нашего театра у парижан. Те пожали плечами и обещали узнать. («Ох, уж эти русские, дался им Шаляпин!»). Декабрь. Дождь. Кладбище Батиньоль. Много лет назад мы с женой посетили его в первый раз. Теперь я снова стою у могилы того, с кого началось в нашем искусстве самое для нас дорогое и необходимое, стою в окружении артистов, силы которых по возможности направлены на утверждение принципов его искусства.